Девка была не первой свежести и не то чтоб очень, поэтому задерживаться господа не стали, лишь посмеявшись вволю над милующимися крестьянами. А вот Люту в этот момент травница показалась краше самой жизни. Мила, естественно, отнекиваться не стала, когда он потянул ее на примятый мох. Прижатая тяжелым горячим телом, она лишь подумала: вот какое оно оказывается, бабье счастье…
Деревня греха боится. Мила и Лют повенчались как положено и без долгих проволочек. Травница просто поставила его перед фактом, что если он уйдет, то она пойдет за ним. После всего-то… Лют лежал уткнувшись ей в шею, и не сразу смог ответить, так у него сдавило горло.
– С тобой останусь, – хрипло выдавил он, – Не страшно?
– Я не из пугливых.
– Вижу!
На том и порешили. Стали жить по-семейному. Деревня по началу на чужака косилась, но пришлый парень оказался толковым, имел руки ко всякой работе приспособленные, и себя не ронял и к другим с уважением, – так что вскоре его вроде как приняли.
Лют удался и лицом и статью, и бабы даже завидовать начали, потому что кроме молодой жены ему никто не надобен был, всякие хиханьки он спокойно осаживал.
Мила же вдруг зацвела, как яблоня. Ходить стала плавно, глаза шалые, а как потяжелела и раздалась – мужики лишь головой качали: чужак оказался глазастый, не упустил богатство.
Счастье долгим не бывает. Мила и Лют прожили в согласии чуть более года, когда судьба взяла реванш. В начале до деревни кое-как добрался едущий по своим делам монах, с которым в дороге приключилась беда.
Мила смотрела на него с испугом: лишний раз привлекать к себе ненужное внимание не хотелось. Но молодой монах, назвавшийся братом Бенедиктом, чье лицо посерело от боли, помощью брезговать не стал. Мила уже заканчивала перевязывать ему поврежденную ногу, когда услышала пьяные вопли отца.
Ей оставалось только поджать губы: в иные дни за ним мог бы присмотреть Лют, но нынче луна была как раз полная… И тут она наконец разобрала о чем он кричит и сорвалась с места даже не закончив с монахом. Бежала она совсем не туда, где отец живописал свою встречу с волком, а к дому. И сразу же поняла, что случилось то, чего они с Лютом и боялись: дверь погреба, в котором на такие дни и ночи отсиживался оборотень, пока Мила отговаривалась, что его беспокоят раны, была не только не заперта, но распахнута настежь. Люта не было.
Мила подсчитала дни и молилась, – а что ей еще оставалось? Деревня опять бурлила: у страха глаза велики, и пьяная болтовня разрослась до невиданных размеров.
Волка видели – крупного матерого зверя, и то, что он не совсем обычный, было ясно. Упоминаний об оборотне и имя Люта пока не звучало, – и на том спасибо, что не было сказано, что волк появился ИЗ погреба, а не сверху, – но травница чувствовала себя как на углях. Когда прибыли Иоганн Хессер, известный охотник на ведьм и прочую нечисть, с двумя спутниками (ему-то и вез письмо брат Бенедикт), Мила была близка к тому, что бы собрать какие-никакие пожитки и уйти в лес, благо погода стояла хорошая и теплая. Но в деревню ей тогда не вернуться.
Бросать хозяйство, уходить в никуда, да еще перед самыми родами, только потому, что очень страшно выглядело глупо.
Ночью она совсем не спала, часто выходила на двор, бродила вдоль плетня, высматривая своего волка. И углядела таки. Как всегда сразу после таких приступов, Лют был обессилен, вымотан, но времени, что бы придти в себя у них не было. Мила, поддерживая, вела его к дому огородами и задворками, благодаря Бога, что хоть эта забота с плеч свалилась, и теперь они вместе.
На том удача и кончилась. Их увидел Владек, возвращавшийся от кумовой жены, и два и два наконец сложилось. Шума он подымать не стал, но кумовы вилы прихватил и пошел за подмогой. На подворье к ведьме явились скоренько, тихо и всем миром.
Лют успел толкнуть жену к дому, но бежать ему было поздно, драться нечем, а перекинуться не дали. Прямо так на пороге на вилы и вздели.
Мила заперлась в доме, да много ли бабе на сносях надо? Так и появился на свет Янош Лют, и родовая кровь матери смешалась с остывающей кровью его отца, пока подступившие монахи определяли, ломать дверь, или сжечь вызвавшую оборотня ведьму вместе с домом. Мила перепугалась совсем, – не за себя, то что ей живой тоже не уйти, она знала. Если б не монахи, не Иоганн Хоссер, селяне ее не тронули бы, дали уйти, а остаться она и не смогла бы, однако теперь судьбу ведьмы определяли уже не они. Ум отчаянно искал выход и не находил.
Спасение пришло неожиданно: увещевать ведьму вызвался прихромавший сюда же брат Бенедикт. Мила встретила его с топором: за своего птенца и курица лютый зверь.
Монаху оказалось достаточно одного взгляда, что бы все понять, а Мила ощутила к его суровой бесстрастности такое доверие, какого не вызвало бы и искреннее сочувствие, и рассказала как есть. Евангелие говорит: "не клянись", но брат Бенедикт поклялся, что заберет младенца и позаботится о нем. Не ведьме, – испуганной, измученной женщине, у которой только что убили мужа.
Выбор был прост, и брат Бенедикт его сделал: понимая, как мало у него шансов отвоевать еще и травницу, под шумок он спокойно забрал новорожденного и увез немедленно, не взирая на больную ногу, размышляя, что сотворенные по образу и подобию Божьему люди, оказались ничуть не лучше дикой стаи.
10.
Лют замолчал, сделав еще один большой глоток из бутылки и отобрав у Марты вторую.
Рассказывать, как он с бандой погулял в своей "родной" деревеньке, как правдами и неправдами выслеживал экзекуторов, и что он потом с ними делал, Ян не стал.
Самому потом тошно было. Только все равно не забыл, как он спать не мог услышав от отца Бенедикта о своих родителях и думая, что в этот момент, их убийцы новый костер зажигают. Ему тогда примерно столько же было, как вот этому ведьмаченку, – наевшемуся, пригревшемуся и уснувшему, и ничегошеньки не слышавшему из его повести.
– Так что знай, сударыня ведьма, ходит еще по земле человек, за которым у меня должок. А я, как уже сказал, должным быть не люблю!
Марта невольно поежилась от его тона, в котором ей чудился отголосок грозного рыка, вспомнив, что на счету этого спокойного уверенного парня вообще-то не одна жизнь.
– Пристрою вас и дальше пойду. А этому монаху, я больше, чем себе верю! Тебе бояться нечего.
– Глупые вы, мужики, – Марта придвинулась ближе, прижимаясь к его боку, – Я теперь за тебя бояться буду…
Ян на миг притиснул ее к себе, а потом отстранил резко:
– Будет! Мне-то что сделается… Да и ехать пора, а то за всеми байками второго пришествия здесь дождемся! – он подобрал поводья и тронул с места.
Марта уселась на телеге поближе к Яну, улыбаясь себе: если Ян пошел в отца, то выбор его матери она вполне понимала, – не так-то часто встречаются мужчины, от одного присутствия которых начинают мелко дрожать колени ослабевших ног.
Напоминанием о страхе Божием, ударил колокол ближайшей церквушки. Марта тихонько вздохнула: прав Лют, пора выбираться из города, вон уж обедню служат!
Рассеяно покачиваясь на пересчитывающей булыжники и колдобины колымаге, она скользила взглядом по знакомым улочкам: Ян словно специально проезжал едва не мимо ее бывшего дома. Не то что б ее терзали сожаления, но все-таки свой был, не дешево дался, положение опять же, и какой-никакой кусок хлеба с маслом…
Из задумчивости ее вывела странная возня рядом и полузадушенный всхлип. Марта покосилась на юного колдуна, и сразу напряглась: паренек уже не спал, – он лежал бледный, как смерть, скорчившись, обнимая себя руками, и кусая губы почти до крови.