Отдавая должное ее содержимому, Марта пересмеивалась с Яном:
– Да ты не только защитник, добытчик, так еще и кормилец! Выгодный знакомец!
– Я, красавица, на многое способный, – подмигивал оборотень, прикусывая колбаску.
– Да уж вижу, что хорош! Скажи ка мне лучше, куда мы направимся?
– В монастырь Святого Духа.
Ян протянул мальчишке кусок хлеба со второй колбаской. Тот почти лежал, свернувшись, обнимая себя руками и стараясь даже не касаться желтого платья женщины, – было видно, что к ней он почему-то испытывал едва ли не отвращение.
Парнишка принял еду как-будто с опаской, но тут же торопливо вгрызся в предложенное. Ян прищурившись наблюдал за ним: как не жадно парень накинулся на еду, было заметно, что откушивать он привык за господским столом. Хлеб держал изящно, как барышня. Белая кость, голубая кровь… Как же тебя угораздило?
А еще глотал он по-прежнему осторожно. Так что молчание его может объясняться самыми простыми причинами, и злиться за него не стоит…
– С каких это пор монахи с таким как ты дружбу водят? – Марта оторвалась от бутылки, и протянула ее оборотню, отвлекая его от наблюдений.
– А с таких!
– Расскажи-ка, расскажи!
– Точно знать хочешь? – уже серьезно и почему-то тихо спросил Ян.
Веселость у Марты как рукой сняло.
– Хочу, – твердо сказала она.
– Ну, тогда слушай. Расскажу, как сам узнал.
Мать Люта была травницей в деревеньке Зебревицы и этим все сказано. Конечно, без ее помощи никак не обходились, но в том, что она ведьма никто и не сомневался.
Сама Мила никаких чар, кроме обычных, женских творить не умела, зато ее бабку помнили еще: старуха дожила свой век мирно, хотя глаз имела самый, что ни на есть дурной, а норов еще хуже. Миле повезло меньше.
Будь она красавицей, совсем бы житья не было, но – Бог миловал! До поры.
Хозяйство Мила держала справное, с хлеба на воду не перебивалась, несмотря на запойного отца. И даже в женской доле обойдена не была – с того и началась эта история.
Как-то уже на излете лета, самым ранним утром, когда еще скотину на выгон никто не вел, разнеслись над округой волчий рык и вой. Бывало конечно, что в плохую зиму волки подходили к жилью, но что бы так – летом, почти днем, да целой стаей, да еще судя по звукам рвущим друг друга в мелкие клочки? Не то что-то на свете делается!
Крик, – человеческий, – крик боли и отчаяния тоже слышали почти все, но пока подбежали мужики, из тех, что не робкого десятка, с вилами и дрекольем, волков ни одного уже не было, а на меже нашли растерзанного парня. Изорван он был страшно, не жилец, – но Мила взяла его к себе, что бы хоть помер по-людски.
Ко всеобщему удивлению, парень оказался живучим, не только не умер, но раны его заживали быстро, как заговоренные. Мила старалась за совесть, ходила за ним, что за своим малым дитем. Парень ей с первого взгляда по сердцу пришелся, да и нрава был не лихого: как в себя пришел, так все с улыбкой, с ласковым словом к выхаживавшей его женщине. И красив был, чертушка, – буйные вороные кудри, а глаза зеленые, как спелый крыжовник: пропала Милка, как ни старалась держать себя строже.
И вот – летом ложатся поздно, работы всякой хватает, Мила услышала, что ее невольный гость, встает и по стеночке тихонько уходит. Нагнала она его уже за околицей: Лют, как он назвался, еле держался на ногах, но упорно шел прочь из деревни, цепляясь за плетень.
– Это куда ж ты направился?! – окликнула его Мила.
Тот обернулся резко и смотрел на нее почти с ужасом.
– Уйди! Надо мне! – выдавил он.
– Далеко ж ты по нужде собрался! – насмешливо протянула травница.
– Уйди, дура! – простонал Лют, делая еще шаг.
– Рехнулся, что ли? – она попыталась его поддержать.
– Да уйди же Христа ради! – с мукой выкрикнул он, отшатываясь.
Мила открыла было рот, что бы сказать еще что-то, как вдруг увидела такое, что руки сами потянулись к ограде, выдергивая дрын (хотя, что она одна с палкой может против твари!).
Однако волк криво отпрыгнул в сторону и хромая потрусил к лесу. Мила выдохнула, опустила кол и села прямо в пыль.
А уже к обеду пошли разговоры о рыскающем по округе звере. Народ всполошился, еще не забыв происшествие, результатом которого был найденный раненый парень: ну как скотину порежет или порвет кого, а если бешенный, иначе чего ж он около деревни крутится. Лют еще во двор выходил раз от разу, отец Милы в отведенный пострадавшему закут не заглядывал, да и пьян был с утреца, все-таки обнаружив спрятанный дочерью самогон, так что исчезновения раненого никто не заметил и с волком не связал. Почему сама Мила смолчала – она не могла сказать. Может потому, что не помнила в так зацепивших ее глазах ни злобы, ни бешенства, только тоску.
Да и зверем он ее не тронул. Если б Лют желал чего злого, она бы сейчас уже не дышала, а лежала бы с разорванным горлом.
Ни человеком, ни зверем он так и не объявился, а на второй день собралась барская охота: ошалевшие от скуки господа решили потешить себя травлей зверя.
Мила кусала губы: руки работали, а перед глазами стоял страдальческий взгляд Люта, перед тем как он обернулся. Расслабленное во сне лицо, падающие на лоб волосы, разворот крепких плеч… И все это пусть уже в другом облике будут гнать с собаками, подымут на рогатины или еще как…
На следующий день Мила не выдержала: повесила сумку с одеждой, едой и бальзамом для ран на плечо, и ушла в лес.
Безумнее поступок трудно представить: как она собиралась найти в лесу волка ли, человека, – она сама не знала. Добродившись до вечера, она наконец услышала звуки охоты, а затем визг и рык подраненного зверя, и понеслась туда не чуя под собой усталых ног. Это довершило дело – Мила заблудилась. Ругаясь на себя последними словами, она пыталась сообразить в какой стороне деревня, пока солнце еще не село, и куда умчалась охота. Выйдя к ручью, опустилась в мох, уткнувшись в колени: хотелось расплакаться как маленькой девочке.
Внезапно, даже не звук, а тень его заставил поднять голову – перед ней стоял волк. Тот самый. Мила сидела ни жива, ни мертва, – осталось ли в нем что-нибудь от человека, которого она искала?
– Лют…
Волк наклонил голову и тоже сел, а потом и лег, но когда Мила хотела встать -зарычал.
Так и прошла ночь, к счастью теплая: когда она двигалась, шевелилась, волк отрывал голову от лап и рычал, и травница садилась обратно. Ночь была не только теплая, но и ясная, и полная луна заливала лес серебряным светом. Незадолго перед рассветом, Милу даже сморил сон, а проснулась она от тихого вскрика: со сдавленным шипением Лют поднимался на ноги.
Пока травница обрабатывала его старые, местами открывшиеся раны, и новые царапины, оборотень старался на нее не смотреть, сидел молча, словно ожидая ее приговора. Мила взглянула на его опущенную голову, и сурово спросила:
– За что тебя свои гнали?
Догадка оказалась верной.
– Ущербный я, – тихо и очень устало признался Лют, – Под полной луной разум теряю, себя не помню… И перекинуться обратно не могу.
Что бы не собиралась сказать ему Мила, но вместо того прозвучал рог. И судя по треску и лаю, охота неслась прямо на них с новой силой. Неизвестно свяжут ли они Люта с волком, но и лишний интерес им тоже не к чему, – эти мысли молнией промелькнули в сознании женщины, когда она кинула волколаку прихваченные рубаху и штаны. Пока тот их лихорадочно натягивал, ее озарило. В мгновение ока она скинула юбку, взлохматила волосы и едва успела прильнуть всем телом к Люту, как на них вылетели всадники.
Мила, уже не притворяясь, вскрикнула и спряталась за широкой спиной. Сбитая с толку свора растерянно закрутилась вокруг них, чуя ненавистный запах: их осадили, развеселившись при виде полуголой парочки.