Лют проводил ее взглядом и недобро обернулся сжавшемуся на телеге мальчишке: то, что что-то опять идет не так, он заметил сразу.
– Чего сидишь? Особое приглашение пану требуется?
В голосе Люта была злоба: если б не это недоразумение, он бы здесь не прохлаждался! Опять придется Хессера выслеживать из шкуры выскакивая… Да и сколько можно с этой цацой возиться и терпеть его выходки – вот сейчас, что за придурь опять пришла в эту блажную голову?
Парнишка шмыгнул носом, обнял себя руками, но с места не сдвинулся, глядя на него почти безумными глазами.
– Ты тут до утра сидеть собираешься?
Он решительно протянул руку, и парень метнулся от него на другой край.
– Дело хозяйское, – Ян пожал плечами и вроде как отвернулся, но вместо того прянул к нему и дернул за шиворот на себя, стаскивая с телеги. Он тут же ослабил хватку, и мальчишка, не ожидавший рывка, кулем свалился прямо на площадку перед часовней.
И с диким верещанием, как подброшенный, взвился обратно, вцепляясь в борта разве что не зубами!
Ян потрясенно уставился на него, а в ответ – та же смесь отчаяния, страха, ненависти и – что-то новое: мольба.
Ах, ты волчья твоя дурная башка! От колоколов с ведьмаченком припадки делаются, так что же с ним в монастыре станется!
– Освященная земля жжет! – тихо сказала Марта, возникая у него за плечом.
Ян развернулся к ней, загораживая спиной от тоскливого амиантового взгляда.
Молча, только глаза в глаза, – и Марта тянется к шнурку на шее. Ян накрывает ее ладонь своей и резко разворачивается:
– Лови!
Парень рефлекторно вскидывает руку – крик боли: крестик Марты падает в пыль, а мальчишка ежится, всхлипывая и прижимая к груди пострадавшую кисть.
Ясно!
– Теперь понятно, как тебя такого монахи взяли!
Ян затащил парнишку в келью и швырнул на койку, где тот немедленно забился в угол. Лют сел перед ним, впиваясь взглядом в жалко кривящееся лицо. Марта подпирала собой дверь.
– И это, – Ян оттянул ворот рубахи, обнажая сбоку под выступающей ключицей розоватое пятнышко оставшееся от ранки, – без всякой иглы обошлось.
Он перехватил изящное запястье, которое, казалось, мог переломить пальцами, и вывернул, открывая ладонь со свежим глубоким ожогом, как будто там приложился не простенький нательный крестик, а раскаленное палаческое клеймо. Лют недобро смотрел на отметину и думал: вот он, скажем, оборотень, и отец его был оборотень, а мать, хоть и слабенькая, но ведьма – однако ж крест носили, в церковь ходили, Богу молились, и землица не жгла никогда, а помогала даже…
– Может пора просветить нас, кто ты таков и откуда взялся?
Юноша отдернул руку и вдруг совершенно внятно и четко, только хрипло, с вызовом сказал:
– А то не догадался еще!
Ян и бровью не повел.
– Чего сипишь? Святой водицей, небось, напоили? Как полагается…
Мальчишка устало кивнул, и волколак уже ничему не удивлялся, хотя раньше все эти инквизиторские придумки вроде знаков из родинок и родимых пятен, святой воды перед допросом и удаления волос, ленты в рост Спасителя и прочей возни почитал такой же глупостью, вроде девичьих гаданий на святках. Ан нет, – на кого-то действует!
– Хочешь сказать, что в тебя демон вселился? – ровно поинтересовался Ян у юнца.
– Не-ет, волк! – с издевкой протянул тот, – Я и есть демон по-вашему!
– Ой ли! – с такой же злой насмешкой отозвался Лют, – То-то ты по дорогам побираешься! Хорош демон, которого едва не пустила по кругу пьяная бандитская ватага! Про монахов, которые тебя чуть не утопили, я и вовсе молчу.
Парень скрипнул зубами, отворачиваясь: удар попал в цель. Он снова взглянул на невозмутимого Яна, и стержень, который держал его все это время, вдруг сломался окончательно.
– А черт его знает, кто я! Хотя черт-то знает… он все знает! – выдохнул он обессилено откидываясь к стене, – Видишь ли, волк, я ведьмой от инкуба зачат. Во время черной мессы.
Так что еще до рождения Сатане обещан…
Ян смотрел на него недоверчиво и испытующе, усмехнулся:
– Врешь ведь, ведьмачья твоя душа!
И видно попал на совсем больное.
– А ты уверен, волк, что она у меня вообще есть?! – тут же вскинулся ведьм.
В этот момент он во истину походил на демона: юный, ужасающе прекрасный, с искаженным гневом лицом и бешенными, дикими глазами, жуткого почти белого цвета, которые метали молнии.
– Душа у всех есть, – вдруг вмешалась Марта, – У всякой твари Божьей.
– Так ведь я тварь далеко не Божья!
Губы у юноши кривились в знакомой ядовитой ухмылке, а в глазах… Ба! Да не слезы ли это?!
– Да и не надо мне с чужого плеча милости!
– Все равно врешь!!! – Ян говорил уже скорее себе, чем ему, не будучи готовым поверить.
Ну не похож этот пацан на дьявольское отродье!
В место ответа мальчишка продемонстрировал обожженную ладонь. Пришла очередь Люта отворачиваться.
– Что, волк, страшно? – усмехнулся паренек совсем не по-детски.
Ян поднялся, проговорил с ленцой:
– А чего мне тебя бояться? Ты вон, сам себя боишься…
И снова выстрел пришелся в самое сердце.
– Да, – Ян обернулся на пороге, – Волк волком… Я – человек!
– "И сказал Господь: се человек!", – дьволенок еще пробовал огрызаться.
– Человек… – подтвердил Ян, – Тебе ль над тем смеяться?
Он вышел, потянув за собой Марту, а юноша остался сидеть один, слепо глядя перед собой больными, ни на что не похожими глазами.
Стоя под дверью и не глядя друг на друга, – спрашивать о главном и вовсе не хотелось! – оба молчали отвернувшись…
– Ян… – не выдержала Марта, – а ведь он правду говорит!
– Я знаю, – просто сказал оборотень, – что ты предлагаешь?
Марта оттолкнулась от выбеленной стены, обернулась:
– Нельзя его вот так бросать! Грех это…
– Греха бояться – детей не родить! – усмехнулся Лют.
– Все ты об одном! – в сердцах кинула Марта, – Знаешь ведь о чем я!
– А если и знаю?! Марта, – спустя долгую паузу начинает Лют, – Ты, может, забыла с кем дело имеешь? Так я напомню! Не смотри на меня так! Я не Спаситель, не святой… Он мне – никто! Он на ноги встал? Встал. Все! Я не собираюсь всю жизнь его за собой таскать! Если б отец Бенедикт на месте был, я б уже давно ушел дальше!
И снова долгое-долгое молчание.
– У тебя свой закон, у меня – свой! Верно, выживает – сильный… Верно… Я б с тобой пошла, Ян! Хоть на край света пошла бы! И в постель легла… Мне терять нечего, а ты мужик видный, всем удался! Но его – нельзя вот так бросать…
– Ой, не тронь, сударыня ведьма! Не про нашу честь…
– Про то бабка на двое гадала, да правды не сказала…
– Марта, не тронь его! Как хочешь живи – Бог в помощь! Не тронь его… Со мной, без меня – уходи… Ты уж мне поверь! Я беду за версту чую…
Должно быть, сам Лют не знал, что говорит сейчас за него.
– Ян… – голос прерывистый, кипящий, – Не ужели не видишь? Связаны мы теперь.
Крепче некуда! К добру, к худу, – не нам знать…
– Ну, сама посуди, чем я ему еще помочь могу?
– Ох, не знаю! Ничего не знаю!!! – Марта оттолкнула его от себя, шатнулась в сторону.
Лют все еще вертел в пальцах злополучный крестик, находясь в полной растерянности.
– Что, жалко стало?
– А если и так?! – Марта вырвала крестик у него из рук, снова возвращая на законное место.
– Думаешь, он тебе спасибо скажет?
– А я спасибо не жду! Не про него – про себя думаю, – горько усмехнулась Марта,
– Что бы совесть не мучила. И такой грех, как чужая смерть на мне не висел!
Ян смотрел на нее, и почему-то вспомнилась она же: в дверном проеме с подсвечником, между ним самим и ксендзом…
– Ох, и дуры вы, бабы! – наконец не выдерживает он, – А моя, видать, дурнее всех!
– Ты-то сам, далеко ли ушел? – в голосе женщины усмешка.
– Не далеко.