Может, и твоя правда, Марта… – немного погодя соглашается оборотень, и тут же продолжает с ухмылкой, – Ладно. Пойду, братьев на трапезу разорю!
Марта фыркнула:
– Не буйствуй только. А то уж больно крутенек бываешь!
– Жизнь такая, сударыня ведьма, что все зубами рвать приходится! – подмигнул Лют.
Маленький дьяволенок так и сидел в своем углу, отвернувшись к стене. Марта опять подергала коротковатое платье, низкий лиф, тяжело вздохнула про себя: умыться бы, хоть с ведра, и даже гребня под рукой нет, – того гляди колтунами пойдешь, как паршивый котяра… Снова вздохнула и – подсела к парнишке.
Посмотрела на его обреченно поникшие плечи, на тонкие руки, зябко обхватившие колени, опущенную светлую растрепанную макушку…
– Покажи руку, – распорядилась она.
Дьяволенок поднял голову и скривил красивые губы.
Станет старше – все бабы его будут! – не к месту подумала Марта, – о таких мечтают гризетки, без всякого слова задирают юбки молоденькие горничные, а благородные дамы романтично падают в обморок. И глаза у него не страшные, – просто злые, на весь мир обиженные…
– Руку дай, говорю! Болит ведь.
Паренек помедлил, но все-таки выкинул руку вперед, с вызовом протягивая ей поврежденную ладонь. Марта без ложного стеснения задрала подол и оторвала от нижней рубахи широкую полосу: все лучше, чем ничего, а им двоим показываться монахам не стоит. Намочила ткань в остатках вина и промокнула рану: мальчишка шипел по-гадючьи, но руки не отдергивал, и насмешка сошла с лица.
– Звать-то тебя как, молчун? – Марта неторопливо перевязывала изумительной формы кисть.
– Уриэль… – тихо отозвался юноша.
– Красиво… На архангела похоже…
– Угу… – и вдруг сказал, – Ты не ведьма! На тебе печати нет. И ожог ты даже зашептать не попыталась.
– Не ведьма, – легко согласилась Марта, завязывая узелок, – А ты видишь, кто настоящий чародей?
– Чую. Природных. А на тех, кто с Дьяволом контракт заключил – печать стоит. В этом ваши монахи правы, хоть и видеть ее не могут…
– И что же ты еще чуешь?
При звуке этого голоса подскочили оба. Уриэль обернулся к Люту, и Марта отметила, что тот отчаянно боится оборотня.
– Мысли ваши чую, – тон мальчишки мгновенно изменился, – Как ты ей засадить хочешь. Как тебе под него лечь не терпится.
Снова ощетинившийся, Уриэль покосился в сторону Марты, и вернулся к волколаку.
– Ненависть твою чую! – дьяволенок смотрел прямо в сузившиеся лешачьи глаза, – Кровь на тебе вижу: раньше, сейчас и потом… признайся, волк, тебе ведь нравиться глотки рвать?
– Ты мне не батюшка, я тебе не прихожанин, что бы исповедоваться! – отрезал Лют.
Уриэль продемонстрировал в паскудной улыбке идеально ровные, белоснежные зубы.
– А ведь ты не только видеть умеешь…
– Что я умею – ты уже знаешь! – юноша отвел взгляд, – Я семя сатанинское: ваши грехи – моя манна! Когда жажда зла особенно сильна, я могу не только это ощутить, но и обратить против вас самих. Только срабатывает не всегда…
И дается ой как тяжело! – закончил вместо него Ян. Он попробовал представить: слышать не просто чужие мысли, а только самые гадкие… Из всей жизни всегда брать только плохое, что обычный человек и вспоминать-то не хочет! Все равно, что все время в отхожей яме по самую маковку сидеть: люди, ведь когда глубже копнешь – отнюдь не дети Божьи, клоака… Так что такого ада, пожалуй и злейшему врагу не пожелаешь!
Да еще и шагу невозможно ступить, что бы не наткнуться на монаха, церковь или крест… Что такое жизнь в постоянной готовности к разоблачению и борьбе за выживание, это Ян тоже прекрасно знал.
Странно, что парнишка еще умом не двинулся и вполне ничего себе по характеру: ершистый, гордый, не трус: прямо скажем, Люту такие были больше по душе, чем смиренные тихони – сам не прост.
А ведь если б не он, Марта сейчас может уже на погосте лежала бы, хотя бы потому, что возвращаться оборотень не собирался…
Ян неловко сунул юноше принесенную миску с похлебкой (вторую уже приканчивала Марта, а он успел поужинать на месте).
– Ешь!
Уриэль принял плошку одной здоровой рукой, бросив на оборотня странный диковатый взгляд: будто не еду принимал, а чашу с цикутой! У него от одного запаха голова закружилась: так он был зверски голоден. Похлебка была еще теплой, и вероятно, когда-то в этом бульоне даже побывала мясная кость, а сейчас плавали размоченные кусочки хлеба, – самое оно с его больным горлом… Откушивал он и познатнее, и до недавнего времени о нужде знал только понаслышке, но сейчас руки тряслись.
– Спасибо… – выдавил Уриэль, вынужденный поставить миску на колени, что бы не расплескать.
О! какой оказывается разговорчивый! И вежливый… Лют взглянул на него, и прикусил язык, сдерживая новую ухмылку или колкость: худые плечи заходились в судороге…
Мальчишку била дрожь. Задыхаясь, он хватал ртом воздух, не понимая, что с ним и почему: слезы пытались пробиться наружу… и – не могли. Уриэль согнулся вдвое, пряча лицо. Ян отвернулся, не зная, что делать, и тут вмешалась Марта: сев рядом, она неожиданно материнским жестом провела по спутанным светлым волосам… Этого оказалось достаточно: дьяволенок расплакался – стыдясь, неумело, как первый раз в жизни.
Марта держала его за плечи. Ян – уж что-что, а утешать он совсем не умел, – просто сел с другой стороны, подпирая собой. Было тоскливо и горько. Господи! "За чем мятутся народы и племена замышляют тщетное?". (Псалом 2, 1-1) Многие говорят:
"кто покажет нам благо?"… (Псалом 4, 1-7) "Ты заботишься и суетишься о многом; когда одно только нужно"…
Уриэль теперь уже пытался сдержать слезы – не получалось. Ему с трудом удалось справиться с собой, и он тут же отодвинулся от людей.
– Говорят, ведьмы не плачут никогда, – ни к кому не обращаясь, заметил Ян, – Тогда демонам и вовсе не положено…
– Доброта людей – страшнее ненависти, – глухо проговорил Уриэль, ложась и отворачиваясь лицом к стене.
Есть он так и не стал.
Лют и Марта сидели рядышком, на подвернутом плаще. У обоих на душе было скверно.
– Уйдешь ведь… – кружевница не спрашивала.
– Уйду, – признал Ян.
– Неужто оно того стоит?
– Так ведь я по-другому не умею… Прощать врагов и благословлять проклинающих – это не про меня: уж таков уродился!
– А потом что? Опять на большак?
– А если и так? – Лют продемонстрировал клыки.
О том, что он будет делать потом, после того, как найдет и накажет Хессера, он пока старался не думать. Черт! Дело даже не в свободе, – волки-одиночки не больше, чем красивая байка. Просто не было у него ничего никогда, а когда нет ничего – так и терять нечего, кроме собственной шкуры.
Марта внезапно ткнулась ему в грудь, обвивая шею руками.
– Ян, не нужен мне твой монах! И никто не нужен! Знаешь же, я за тобой и в пекло пойду…
– А кто тебе сказал, что я позволю?! – Лют зло стряхнул ее с себя, – Вбила в голову невесть что, будто я за всю жизнь одной тебе под юбку забраться хотел! То, что я за тобой на мост полез – не значит ничего! Дурак просто, не могу на такое смотреть спокойно… В пекло… Окунусь – вынусь! И без таких помощников. Морока только…
С тихим смешком Марта поднялась.
– Твоя воля… Да только и я сама себе хозяйка. Я тебя не о милости прошу. И ты мне ни чем не обязан. Просто знай, что всегда приму… Любым.
– Не стоит… – Ян тоже поднялся и, с нежностью, которой от него ожидать было трудно, провел кончиками пальцев по щеке женщины, – За чем на будущее загадывать?
Все одно не сбудется. А если сбудется, то не так…
Сколько б она не прожила на свете, а взгляда этого, во век не забудет! – поняла Марта.