Каждый мотив,каждаякрасочнаяфразавитриныбыла
отделена от другой как бы приглушенным аккомпанементом - легкойволнистой
лентой кремовых фуляров. А по обеим сторонам витрины высились грудышелка
двух сортов: "Счастье Парижа" и "Золотистая кожа": шелкаэтипродавались
только здесь и были из ряда вон выдающимсятоваром,которомупредстояло
произвести переворот в торговле новинками.
- Такой фай и всего по пять шестьдесят! -шепталаДениза,изумленная
"Счастьем Парижа".
Жан начал скучать. Он остановил прохожего:
- Скажите, пожалуйста, где улица Мишодьер?
Оказалось, что это - первая улица направо,имолодыелюдиповернули
назад, огибая магазин. Когда Дениза вышла на улицу Мишодьер, ееошеломила
витрина с готовыми дамскими нарядами:уКорнаяонакакразторговала
готовым платьем. Но ничего подобногоонаникогдаещеневидывала;от
изумления она даже не могла сдвинуться с места. В глубинеширокиеполосы
очень дорогих брюггских кружев спускались вниз наподобие алтарнойзавесы,
распростершей рыжевато-белые крылья;дальшегирляндаминиспадаливолны
алансонских кружев; широкий поток малинских,валансьенских,венецианских
кружев и брюссельских аппликаций был похожнападающийснег.Справаи
слева мрачными колоннами выстроились штукисукна,ещеболееоттенявшие
задний план святилища.Вэтойчасовне,воздвигнутойвчестьженской
красоты, были выставлены готовые наряды;вцентребылопомещенонечто
исключительное - бархатное манто с отделкой из серебристой лисицы; по одну
сторону красовалась шелковая ротонда, подбитая беличьим мехом; по другую -
суконное пальто с опушкойизпетушиныхперьев;наконец,тутжебыли
выставленыбальныенакидкиизбелогокашемира,подбитыебелымже,
отделанные лебяжьим пухом или шелковым шнуром. Здесь можно былоподобрать
себе любую вещь по вкусу, начиная от бальных пелеринзадвадцатьдевять
франков и кончая бархатным манто ценою в тысячувосемьсот.Пышныегруди
манекенов растягивали материю, широкие бедра подчеркивали тонкостьталии,
а отсутствующую голову заменяли большие ярлыки, прикрепленные булавкамик
красному мольтону шеи. Зеркала с обеихсторонвитриныбылирасположены
так, что манекены без конца отражались и множились вних,населяяулицу
прекрасными продажными женщинами, цена которыхбылаобозначенакрупными
цифрами на месте головы.
- Замечательно! - вырвалосьуЖана,ненашедшегодругихсловдля
выражения своего восторга.
Он стоял неподвижно, разинув рот. Вся эта женская роскошь так нравилась
ему, что он даже порозовел. Он наделен былдевичьейкрасотой,красотой,
которую словно похитил у сестры: у него был бледный цветлица,рыжеватые
вьющиеся волосы, а глаза и губы -влажные,нежные.ЗачарованнаяДениза
рядом с ним казалась еще болеехрупкой,-впечатлениеэтоусиливалось
благодаряутомленномупродолговатомулицу,слишкомбольшомуртуи
бесцветным волосам.
Пепе, совсем белесый, как это часто бывает у детей его
возраста, все теснее прижимался ксестре,точноохваченныйбеспокойной
потребностью ласки, смущенный и восхищенный красивымидамамисвитрины.
Эта грустная девушка с ребенком и красавец подросток, все троевчерном,
белокурые и бедно одетые, являли собою столь своеобразное зрелищеибыли
так прелестны, что прохожие с улыбкой оборачивались на них.
Полный седой мужчинасширокимизжелта-бледнымлицом,стоявшийна
пороге одной из лавок по другую сторону улицы, уже давноразглядывалих.
Глава его налились кровью,ротдергался:онбылвнесебяотвитрин
"Дамского счастья", а вид девушки и ее братьев довершалегораздражение.
Ну что за простофили, чего они разинули рты на эти шарлатанские приманки?
- А дядя-то! - вдруг вспомнила Дениза, словно очнувшись от сна.
- Это и есть улица Мишодьер, - сказал Жан. - Он живет где-нибудь здесь.
Они поднялиголовы,обернулись.Ипрямопередсобой,надполным
господином, они увидели зеленуювывескусполинявшейжелтойнадписью:
"Старый Эльбеф, сукнаифланели.-Бодю,преемникОшкорна".Дом,в
незапамятные времена выкрашенный рыжеватой краской изажатыймеждудвух
больших особняков в стиле Людовика XIV, имелпофасадувсеголишьтри
окна; окна эти, квадратные, без ставней,былиснабженытолькожелезной
рамой с двумя перекладинами крест-накрест. ГлазаДенизыбылиещеполны
блеском витрин "Дамского счастья", а потому ее особенно поразило убожество
лавки, приютившейся в первом этаже; низкийпотолоксловнопридавилее,
сверху нависал второй этаж, а узкие окна ввидеполумесяцабыликакв
тюрьме.Деревянныерамытогожебутылочногоцвета,чтоивывеска,
приобрели от времени оттенки охры и асфальта; они окаймляли двеглубокие,
черные, пыльные витрины, где смутно виднелись нагроможденные друг на друга
штуки материй. Отворенная дверь вела, казалось, в сырой сумрак погреба.
- Вот, - сказал Жан.
- Ну что ж, пойдемте, - решила Дениза. - Пойдемте. Иди. Пепе.
Но они все не решались тронуться с места: их охватила робость.Правда,
когда умер их отец, унесенный той же лихорадкой, от которой месяцем раньше
умерламать,дядяБодю,подвпечатлениемдвойнойутраты,написал
племяннице, что у него всегда найдется для нее место,еслионавздумает
поискать счастья в Париже; но со времени этогописьмапрошелужепочти
год, и девушка теперь раскаивалась, что так опрометчиво уехала из Валони и
заранее не уведомила дядю о своем приезде. Ведь он совсем не знает их и не
бывал в Валони с тех пор, как еще юношей уехал оттуда ипоступилмладшим
приказчиком ксуконщикуОшкорну,надочерикоторогоонвпоследствии
женился.
- Господин Бодю? - спросилаДениза,решившисьнаконецобратитьсяк
полному господину, который все еще смотрел на ник, удивляясь их поведению.
- Это я, - ответил он.
Тогда Дениза, вся раскрасневшись, пролепетала:
- Вот чудесно!.