- Это я, - ответил он.
Тогда Дениза, вся раскрасневшись, пролепетала:
- Вот чудесно!.. Я - Дениза, а это - Жан, а вот это -Пепе...Видите,
дядя, наконец мы и приехали.
Бодю остолбенел от изумления. Большие красные глазаегозаморгали,и
без того бессвязная речь стала еще бессвязнее.Онбыл,очевидно,очень
далек от мыслей об этой семье, так неожиданно свалившейся ему на голову.
- Как? Как? Вы здесь? - на все лады повторял он. - Да ведьвыбылив
Валони!.. Почему же вы не в Валони?
Пришлось ему все объяснить. Кротким,слегкадрожащимголосомДениза
рассказала, как после смерти отца, который ухлопал все до последнего гроша
на свою красильню, она осталась матерьюдлямальчиков.Еезаработкау
Корная не хватало даже на то, чтобы прокормиться. Жан, правда,работалу
столяра-краснодеревца,чинившегостариннуюмебель,ноещеничегоне
зарабатывал. Между тем он обнаруживалвкускстариннымвещамилюбил
вырезать из дерева фигурки, а однажды, найдя кусок слоновой кости,забавы
ради выточил голову, которую случайно увиделкакой-топрохожий;этот-то
господин и убедил их уехать из Валони и подыскал для Жана место в Париже у
резчика по кости.
- Понимаете, дядя, Жан завтра же отправится в обучение к своемуновому
хозяину. Денег с меня за это не потребуют; болеетого,ондажеполучит
кров и пищу... Что же касается Пепе и меня самой, я думаю,мыкак-нибудь
проживем. Хуже, чем в Валони, нам не будет.
Но она умолчала о любовных похождениях Жана, о его письмах к девушке из
почтенной семьи, о том, как подростки целовались через ограду, - словом, о
скандале, принудившем ее уехать из родного города; она сопровождалабрата
в Париж главным образом для того, чтобы присматривать за ним. Этот большой
ребенок, такой красивыйивеселый,ужепривлекавшийвниманиеженщин,
внушал ей материнскую тревогу.
Дядя Бодю никак не мог прийти в себяиопятьпустилсяврасспросы.
Услышав, однако, как она говорит о братьях, он стал обращатьсякнейна
"ты".
- Значит, отец так-таки ничего вам и не оставил? А я-то был уверен, что
у него еще уцелело немного денег... Ах, сколько раз я писал ему, советовал
несвязыватьсясэтойкрасильней.Унегобылодоброесердце,но
рассудительности ни на грош!.. И ты осталась с этимиребятаминаруках!
Тебе пришлось кормить эту мелюзгу!
Его желчное лицо просветлело, глаза уже не были налиты кровью, как в ту
минуту, когда он смотрел на"Дамскоесчастье".Вдругонзаметил,что
загораживает вход.
- Пойдемте же, - сказал он, -входите,разужприехали...Входите,
нечего ротозейничать на глупости.
И, еще раз бросив злобный взгляд на витрины напротив, он провел детей в
лавку и стал звать жену и дочь:
- Элизабет! Женевьева! Идите-ка сюда, тут к вам гости!
Сумрак, царивший в лавке, смутил Денизу и мальчиков. Ослепленныеярким
дневным светом, заливавшим улицы, они напрягали зрение, словнонапороге
какого-тологовища,инащупывалиногоюпол,инстинктивноопасаясь
вероломной ступеньки.
Эта смутная боязнь еще больше сближала их,ониеще
теснее жалисьдругкдругу:мальчуганпо-прежнемудержалсязаюбку
девушки, старший шел позади - так они входили, и улыбаясьитрепеща.Их
черные силуэты в траурной одежде отчетливо вырисовывались на фоне сияющего
утра, косые лучи солнца золотили их белокурые волосы.
- Входите, входите, - повторял Бодю.
И он вкратце объяснил жене и дочери, в чем дело.
Госпожа Бодю,невысокаяженщина,изнуреннаямалокровием,былався
какая-то бесцветная: бесцветныеволосы,бесцветныегубы.Этипризнаки
вырождения еще отчетливее проявлялись у ее дочери:онабылатщедушнаи
бледна, как растение,выросшеевтемноте.Тольковеликолепныечерные
волосы, густыеитяжелые,словночудомвыросшиеуэтоготщедушного
существа, придавали ее облику какую-то печальную прелесть.
- Добро пожаловать, - сказали обе женщины. - Очень рады вас видеть.
Они усадили Денизу за прилавок. Пепе тотчас же взобралсяксестрена
колени, а Жан сталподленее,прислонившиськстене.Онипостепенно
успокаивалисьиначиналиприсматриватьсякокружающему;глазаих
мало-помалу привыкали к царившему здесь сумраку.Теперьонивиделивсю
лавкусеенависшимзакопченнымпотолком,дубовымиприлавками,
отполированными за долгие годы, столетними шкафами, запертыминакрепкие
замки: Темные кипы товаров громоздились до самого потолка. Запахсукони
красок - терпкий запах химикалий - усиливалсяблагодарясыромуполу.В
глубинелавкидвоеприказчиковяпродавщицаукладывалиштукибелой
фланели.
- Быть может, карапузик не прочь чего-нибудь покушать? - спросилаг-жа
Бодю, улыбаясь малышу.
- Нет, благодарю вас, - ответила Дениза. - Мы выпили по чашке молокав
кафе у вокзала.
Заметив, что Женевьева бросила взгляд наузелок,положенныйнапол,
Дениза прибавила:
- Сундучок я оставила на вокзале.
Она краснела, понимая, что не принято так неожиданно сваливатьсялюдям
на голову. Еще в вагоне, не успел поездотойтиотродногогорода,она
почувствовала глубокое раскаяние; поэтому, приехав в столицу,онаотдала
багаж на хранение и накормила детей завтраком.
- Отлично, - сказал вдруг Бодю. - Теперь потолкуем малость подушам...
Правда, я сам тебе писал, чтобы ты приехала, но это было год назад, а дела
у меня с тех пор, голубка моя, стали совсем плохи...
Оностановился,поперхнувшисьотволнения,которогостаралсяне
выдавать. Г-жа Бодю и Женевьева потупились с видом безропотной покорности.
- Разумеется, - продолжал он, - эта заминка в делах пройдет, вэтомя
не сомневаюсь... Но мне пришлось сократить персонал; теперь у менятолько
три приказчика, и для найма четвертого время неподходящее. Словом,бедная
моя деточка, я не могу тебя взять к себе, как предлагал.
Дениза слушала,потрясенная,бледнаякакполотно.