Был полковник одинок, вдов, бездетен, и он точно бы видел в Ермакове свою молодость и многое прощал ему, как это иногда бывает у немало поживших на свете и не совсем счастливых одиноких людей.Долго лежали молча. Пустой, перепутанный паутиной садик был насквозь пронизан золотистым солнцем. В теплом воздухе планировали листья, бесшумно стукаясь о ветви, цепляясь за паутину на яблонях. В тишину долетало отдаленное гудение танков из леса, тонкое шипение маневрового паровозика на путях, отзвуки жизни.Сухой лист упал полковнику на плечо. Он медлительно смял его в кулаке, скосил глаза на Ермакова.- Прорывать оборону будем. Крепкий орешек на правом берегу Что замолчал?- Так, думаю. И сам не знаю о чем, - сказал Ермаков. Со стороны вокзала, приближаясь, послышались голоса, показавшиеся странными здесь, женские голоса, звучные и будто стеклянные в тихом воздухе полуоблетевшего сада. Полковник Гуляев, неловко повернув обожженную шею, крякнул от боли, недоуменно оглядываясь, спросил:- Это что же такое?По тропе, левее вокзала, через сад двигались две женщины, несли огромный сундук, переплетенный веревками. Одна, молодая, босоногая, в выцветшей блузке, небрежно заправленной в юбку, шла изогнувшись, напрягая крепкие икры, другая, постарше, была в мужской телогрейке, в сапогах, смуглое лицо измождено, волосы растрепались, и солнце, бившее сзади, просвечивало их.- Далеко ли, красавицы? - крикнул Гуляев и, кряхтя, сел, потер колени.Женщины опустили сундук; молодая выпрямилась, нестеснительно оглядела грузноватую фигуру Гуляева, игриво-дерзким взглядом скользнула по лицу Ермакова и вдруг фыркнула, засмеялась.- Помогли бы, товарищ полковник, вещи у нас больно тяжелые! Серьезно...Ермаков спросил с явным интересом:- А вы что же, недалеко живете? Здешние?Молодая заулыбалась, выставила грудь, ловкими пальцами поправила косынку над тонкими бровями, а та, что постарше, в телогрейке, потупилась, смугло покраснела. Молодая бойко сказала:- Мы рядом тут. В лесу село... Одни мы! Просто одни. Помогли бы?..- Пойдем? - полувопросительно сказал Ермаков. - А, товарищ полковник?- Да ты что? - свирепым шепотом остановил его Гуляев и протестующе замахал крупной рукой. - Не в форме мы, красавицы, босиком, видите? Наше дело военное, бабоньки, некогда нам! Идите, идите себе!Немного спустя, когда женщины скрылись в конце сада, полковник, наморщив озабоченно лоб, заторопился, стал натягивать шерстяные носки, говоря:- Кончено. Поехали. Хватит.Ермаков шутливо сказал ему:- А может быть, пойдем? Надо бы помочь.- Да ты что? - Гуляев, багровея, ожесточенно вбил ногу в узкий сапог, резко одернул на животе китель. - Нечего нам тут. Залежались. Дел по горло!Косматое нежаркое солнце садилось в леса.
Глава вторая
Ночь застала их в дороге, холодная, звездная октябрьская ночь. Шумом, движением, людскими голосами была наполнена лесная темнота. Жорка изредка включал фары, и в белом коридоре то мелькала оскаленная, скошенная на свет морда лошади, то заляпанный грязью борт грузовика, то кухня, разбрызгивающая по дороге раскаленные угли, то щит орудия и нахохленные спины ездовых, то непроспанные лица солдат. Все это двигалось, шло, ехало, копошилось, скакало во тьме туда, где за лесами тек Днепр.- Гаси! Гаси фары, дьявол! - метнулся от подпрыгивающей впереди повозки крик, мимо скользнуло белое лицо ездового, и по борту "виллиса" жестяно хлестнул кнут.- Надо бы через спину тебя протянуть, - ворчливо пробормотал полковник. - А ну, гаси. И перестань жевать, ну?Хмуро вобрав голову в плечи, Гуляев смотрел сквозь ветровое стекло на дорогу; Жорка лениво грыз сухарь, одной рукой держал руль, изредка поглядывая вверх, где текло мерцающее холодное небо.- Вот бродяга! - сказал он и спрятал сухарь в карман. - Гляньте-ка, товарищ полковник, опять фонари развесили.
В небе распускался сумрачный желтый свет: четыре осветительные бомбы, роняя искры, высоко висели над лесом среди звезд. Они медленно летели, косо и тихо опускаясь. Вверху выступили из темноты, четко прорезались оголенные вершины деревьев. Лес сразу ожил, черные тени кустов поползли, задвигались на дороге, мешаясь с тенями людей, машин, повозок; впереди ожесточенно взревели танки, кто-то зычно подал команду из глубины колонны:- Сто-ой!Жорка вопросительно поднял одну бровь; полковник проговорил в воротник:- Объезжай."Виллис" обогнул колонну машин, тесно сгрудившиеся повозки, орудия, понесся впритирку к лесу, ветви захлестали, забили по бортам, упруго подбрасывало на корневищах. Деревья расступились, стало по-дневному светло. Над головой, разгораясь, плыли "фонари". Впереди с громом рванулось двойное пламя, и в лесу ахнуло, загремело, как в пустых коридорах.- Куда? Куда под бомбы прешь? Не видишь? - закричал кто-то отчаянным голосом, и человеческая фигура метнулась перед радиатором. - Ку-уда?..- Стоп! - скомандовал Гуляев, вынося вон из машины ногу."Виллис" с ходу затормозил, и Ермаков ударился бы о спинку переднего сиденья, если бы не спружинил руками. Полковник вылез, пошел вперед к сумеречно освещенной "фонарями" колонне танков; моторы работали, стреляя резкими выхлопами, танки продвигались толчками к матово отблескивающей воде. Там, в проходе, образованном съехавшими к обочине повозками и кухнями, они с гулом вползали на качающийся понтонный мост.- Днепр? - спросил Ермаков, наклоняясь к уху Жорки.- Не-е, рукав... Днепр дальше, - ответил Жорка. - Почуяли, бродяги, все время тут долбят... Во кинул, бродяга! Слышите - поросята завизжали?Заглушая гул танковых моторов, крики у переправы, ржанье лошадей, новые пронзительные, рвущие воздух звуки возникли в небе. Небо обрушилось; ослепляя, брызнули шипящие кометы, полыхнули огнем в глаза; "виллис" с силой толкнуло назад. Ермаков, испытывая холодно-щекочущее чувство опасности, притупившееся в госпитале, смотрел на разрывы, затем увидел в хаосе рвущихся вспышек на миг повернутое к нему лицо Жорки, сквозь грохот прорвался его голос:- Ложи-ись, товарищ капитан! Пикирует!И Ермаков, возбужденный, со сжавшимся сердцем, - отвык, отвык! делая размеренные движения, вылез из машины и, чувствуя, глупость того, что делает, заставил себя не лечь, а стоять, наблюдая за дорогой.В ту же минуту металлический нарастающий рев мотора начал давить на уши. С белесого неба стремительно падала на переправу тяжелая тень, оскаливаясь пулеметными вспышками. И он поспешно лег возле машины. Красные короткие молнии, подымая ветер, отвесно неслись вдоль колонны. Упала, забилась в оглоблях, заржала лошадь, "О-ох, о-ох", - послышалось из леса; что-то зашлепало по мокрому песку вокруг головы Ермакова, и он непроизвольно нащупал и отбросил горячую крупнокалиберную гильзу.В глубине леса учащенно и запоздало застучали скорострельные зенитные орудия. Трассы вслепую рассыпались в небе, все мимо, мимо тяжелого низкого силуэта самолета. Гул его удалялся. Зенитки смолкли. Угасающие "фонари" опустились к самой воде. И было слышно, как на другой стороне рукава слитно рокотали танки: они переправились во время бомбежки. Ермаков поднялся с земли, разозленный, подавленный тем, что чувство страха оказалось сильнее его, отряхнул сырой налипший на колени песок, подумал: "Разнежился. Конец. Прежняя жизнь начинается".- Из санроты! Где санрота? Санитары! - донесся крик из колонны, и она зашевелилась, задвигались фигуры меж повозок и машин.- Жорка! - раздался голос Гуляева. - Все целы?- Целы, целы. Поехали, - ответил Ермаков преувеличенно спокойно."Виллис" снова понесся по дороге к Днепру.