– Он наклонил свое громадное туловище вперед, взял перочинный нож и стал осторожно водить им по оселку.
Раз уж он взялся за эту работу, то, хоть тресни, доведет до конца.
– Ситуацию я вам описал, – Файф повысил голос. – Я не скрываю, что Пол остался в отеле, чтобы приударить за сиделкой. Я совершенно не одобряю
его методов общения с женщинами. Я же сказал, что характер у него импульсивный.
Большим пальцем Вулф ласково пробовал лезвие ножа.
– Почему вас так заинтересовало примирение? – спросил Файф.
– Только потому, что вы сами употребили это слово. – Вулф снова водил ножом по бруску. – Что понадобилось примирять? К делу этот вопрос,
вероятно, и не относится, но то же можно сказать о большинстве вопросов, возникающих в ходе следствия. Он подождет до вечера.
Файф поморщился.
– Это старая болячка, – сказал он уже тихим и, как вначале, усталым голосам. – И вполне может иметь отношение к делу, так как, пожалуй, отчасти
объясняет состояние Пола. Кроме того, мне кажется, мы слишком болезненно воспринимаем малейшую угрозу скандала. Воспаление легких – больная тема
в нашей семье. Двадцать лет назад от воспаления легких умер мой отец. В полиции, и не только в полиции, считали тогда, что его убили. Это
случилось ночью, в январе, в метель; было очень холодно, он лежал на первом этаже, в спальне, в нашем доме в Маунт Киско, и кто то поднял рамы у
двух окон и оставил их открытыми на всю ночь. В пять утра я нашел его уже мертвым. На полу намело снегу, сантиметров тридцать, и на кровати тоже
был снег. В тот день возле него дежурила моя сестра Луиз, но она спокойно спала в соседней комнате. В полиции считали, что в горячий шоколад,
который она пила около полуночи, кто то подсыпал снотворного, но доказать ничего не смогли. Окна на ночь оставили незапертыми, поэтому рамы
можно было поднять и снаружи. Так оно, видимо, и случилось. Мой отец занимался продажей недвижимости, и кое с кем обошелся не очень красиво,
поэтому в городе были люди, которые э э э… которые его не очень любили.
Файф снова слегка развел руками.
– Так что, сами видите, – все как будто повторяется. К несчастью, мой брат Берт – ему тогда было всего двадцать два – разругался с отцом и ушел
из дома. Он снимал комнату в меблированных номерах, примерно в миле от нашего дома, и работал в гараже. В полиции решили, что убийца – он и что
у них достаточно улик, чтобы его посадить. Суд состоялся, но улик явно не хватало, и Берта оправдали. Кроме того, оказалось, что у него есть
алиби. В ту ночь он до двух часов играл в карты с приятелем, Винсентом Таттлом (который потом женился на моей сестре), у Таттла в комнате, в тех
же меблированных номерах; метель прекратилась где то сразу после двух, а окна, должно быть, открыли гораздо раньше. Но Берт обиделся на нас за
показания, которые мы, как свидетели, давали на суде – Луиз, Пол и я – хотя мы говорили правду, только то, что и так было известно, например, о
его ссоре с отцом. Об этом все знали. На следующий же день Берт уехал из города, и с тех пор мы от него не получали вестей – ни единого слова за
двадцать лет. Вот почему я и употребил это слово – «примирение».
Вулф уже сунул нож в карман и прятал оселок в ящик письменного стола.
– Кстати, – сказал Файф, – Эрроу неправ, когда говорит, что все, чем владел Берт, приобреталось на доходы от урана. Хотя он и не требовал
никогда своей доли наследства, и его так и не смогли найти, мы ни разу не пытались разделить его четвертую часть между собой.
Тогда она
составляла около шестидесяти тысяч долларов, а сейчас – раза в два больше. Конечно, теперь эти деньги получим Пол, Луиз и я, но, честно говоря,
радости от этого – никакой. Я скажу откровенно, мистер Вулф: уж лучше бы Берт вообще не возвращался. Он только разбередил старую рану, а теперь
еще эта смерть, и то, как она случилась, да еще Пол со своими выходками…
Часы показывали без одной минуты четыре, и Вулф уже отодвигал свое кресло, пытаясь встать.
– Да уж, мистер Файф, – в тон ему сказал он. – И живой был – обуза, и умер – одни убытки. Оставьте, пожалуйста, мистеру Гудвину всю необходимую
информацию и обязательно позвоните, когда договоритесь на вечер со всеми.
Он направился к двери.
Глава 2
Даже если дело выглядит совершенно ясным, небольшое уточнение обстоятельств часто бывает весьма кстати, и как только Файф ушел, я обзвонил
несколько мест и собрал энное количество бесполезной информации. Дейвид проработал в средней школе «Одюбон» двенадцать лет, из которых четыре –
заведующим секцией английского языка. Агентство Пола по торговле недвижимостью процветало не бог весть как, но до банкротства дело явно не
доходило. Аптека Винсента Таттла, тоже в Маунт Киско, полностью принадлежала ему и, по словам, дела у него шли отлично. Ни адреса, ни телефона
сиделки Энн Горен Дейвид не знал, но Вулф хотел встретиться со всеми, и я отыскал ее в телефонной книге Манхэттена под рубрикой «Сиделки». Я
набрал ее номер два раза и услышал короткие гудки, набрал еще три раза – никто не снимал трубку. До Джонни Эрроу я тоже не дозвонился. Все
звонки в «Черчилль Тауэрз» идут через коммутатор «Черчилля», и я попросил телефонистку передать ему, чтобы он позвонил нам, и сам потом звонил
ему раз шесть. Наконец, как раз перед тем, как Фриц объявил, что обед готов, я застал Тима Эварта, помощника охранника отеля, или, если хотите,
помощника начальника Внутренней службы безопасности, и задал ему пару конфиденциальных вопросов. Часть его ответов говорила в пользу Эрроу,
другая – против. За: номер «люкс» в «Тауэрз» был оплачен вперед, официанты в баре и в ресторане относились с симпатией к Джонни Эрроу, и
особенно к размеру его чаевых. Против: в субботу вечером Джонни отделал какого то парня в баре, ударил несколько раз и бил бы еще, если бы его
не увели копы. Тим сказал, что с технической стороны зрелище было великолепное, но бар «Черчилля» – не место для таких аттракционов.
Позвонил Файф и сказал, что со всеми договорился. К девяти часам, пока не пришел доктор Буль, мы с Вулфом уже оприходовали в столовой фунта
четыре лососевого мусса, изготовленного по собственному рецепту Вулфа, а также небольшую порцию летнего салата, и вернулись в кабинет. Звонок
позвал меня в переднюю, и то, что я увидел через стекло входной двери с односторонней светопроницаемостью, я назвал бы двойным сюрпризом. Доктор
Буль, если это был он, вовсе не походил на дряхлого деревенского старикашку лекаря – на крыльце стоял прямой, седовласый, безупречно одетый
джентльмен. А рядом с ним – молодая особа с таким обилием собственных безупречных достоинств, которые бросались в глаза даже на расстоянии.
Я подошел и открыл дверь. Он шагнул в сторону, пропуская ее вперед, вошел сам и сказал, что он доктор Буль и что у него назначена встреча с Ниро
Вулфом. Головного убора на его седой шевелюре не было, и, не задерживаясь у вешалки, я провел их через переднюю в кабинет. Войдя, он быстро
огляделся, подошел к столу Вулфа и заговорил весьма агрессивно:
– Я Фредерик Буль.