Судя по всему, в вопросах воспитания ребенка у супругов общего мнения не было.
Мишенька Брюсов, одетый в матросский костюмчик, лежал на постели и смотрел в потолок ясными карими глазками.
– Слушай, мать, – не поворачиваясь к двери, сказал он. – Я же просил меня не беспокоить! Я занят. Понимаете вы это – за‑нят!
М‑да, как и следовало ожидать, штопка посторонней эктоплазмой была видна невооруженным глазом. Надо сказать, что штопка была грубая, поэтому из‑за внутренних рубцов душа с чакрой не соприкасались. Видимо, этим обстоятельством и объяснялся существующий с рождения дисбаланс. Судя по преобладающим тонам, душа была поэтической, но кому она в действительности принадлежала в прошлом рождении, без психоанализа определить было трудно. Страшно‑было представить, кто и что делал с этой душой в предшествующие рождения. Можно было смело сказать лишь то,что хозяева душу не берегли, гробили ее в свое время извращениями и излишествами, да и временные владельцы хранили отнюдь не в душехранилище.
– Это к вам, Мишенька, – сказала Анна Леонидовна и промокнула увлажнившиеся глаза кружевным платочком.
Видно было, что вежливость Анне Леонидовне дается с трудом, куда охотнее она дала бы волю подлинно материнским чувствам, если бы только считала, что лежащий на постели семилетний крепыш и в самом деле приходится ей сыном. Но в этом случае яркая представительница племени. торговых работников и супруга известного в городе политика была в смятении – а вдруг все‑таки Светлов? Нельзя ведь, знаменитого поэта ремнем по голой… э‑э‑э… Вот именно, никак нельзя.
Мишенька сел, внимательно оглядел Даосова, и лицо его скривилось от отвращения и тоски.
Я так и знал, – морщась, сказал он. – Ну чего вам спокойно не живется, дорогие родители? На фига вы доктора притащили?
– Разрешите, мы с ним поговорим наедине? – тихо попросил Даосов хозяина дома. – В целом мне уже все ясно, но кое‑что все‑таки хотелось бы уточнить.
Брюсов покорно потянул супругу из комнаты. Видно было, что Анне Леонидовне не хотелось уходить – то ли за сына боялась, то ли мучило ее известное женское любопытство, но настойчивость мужа сделала свое дело – реинкарнатор и дефектная душа остались наедине.
Собственно, дефектной душу назвать было трудно, среди специалистов речь велась бы о так называемой реставрированной душе, причем реставрированной неудачно и неумело. Медиум Второвертов в своих объяснениях мэру и его супруге был не совсем точен фальсифицированная душа представляет собой полностью сфабрикованный продукт, когда берутся несколько душ, произвольно смешиваются и грубо разбавляются нейтральной эктоплазмой флоры или фауны. В данном же случае можно было говорить лишь о небрежно отреставрированной поэтической душе. Что это была за душа, Даосову только предстояло выяснить.
Некоторое время он молча смотрел на мальчика. Мишутка, в свою очередь, с озорным и даже немного нахальным вызовом разглядывал Бориса Романовича.
Именно мальчик первым нарушил молчание.
– Старик, – расслабленно сказал он. – Только обойдемся без психоанализа. Не надо этих идиотских вопросов: «Любишь ли ты родителей? Что тебе нравится больше – пиво или водка?» Кстати, ты пивка с собой не захватил? Жаль… Всухую трудно общий язык найти, сам понимаешь, разговориться трудно. Ты прям как Юрий Карлович Олеша, тот тоже – вмажет дома, а потом в гости идет…
– А что ты думаешь о редакторах? – поинтересовался Даосов.
Мишутка помолчал, невинно помаргивая длинными ресницами.
– Да ничего хорошего, – сказал он. – Всю жизнь мечтал искупаться в чистом озере поэзии и каждый раз обнаруживал, что в нем уже выкупался редактор. А тебя зачем принесло? Маман напела или мой старик нервничает? Два раза уже с ремнем приходил – пиши поэму, пиши поэму! Я ему по‑хорошему говорю, мол, творчества из‑под палки не бывает.
А тебя зачем принесло? Маман напела или мой старик нервничает? Два раза уже с ремнем приходил – пиши поэму, пиши поэму! Я ему по‑хорошему говорю, мол, творчества из‑под палки не бывает. Я же тебе не Тарас Шевченко, да и время не то. А он… – Мальчишка махнул рукой, и губки его обидчиво задрожали. – Нет, ты скажи, кто тебя на меня натравил? Папуля или маман?
– Оба, – коротко объяснил Борис Романович. – Миша, а тебе кто больше нравится из поэтов? Маяковский, Блок или Есенин?
– Больше мне нравится Светлов, – не задумываясь, сказал мальчуган. – А еще – Иосиф Уткин и Ярослав Смеляков. Ну и что? Багрицкий нравится…
– Ничего, – миролюбиво сказал Даосов. – Я тоже Смелякова люблю. И Багрицкого, особенно «Контрабандистов».
– Да ну? – Мишенька Брюсов вытянулся во весь свой небольшой рост. – Гляньте, Смелякова он любит. А Светлов тебе, значит, не нравится? Чем же тебе Светлов не угодил?
«Излишне агрессивен, – отметил про себя Даосов. – Для его возраста это ненормально. В семь лет обычно на авторитет старших полагаются».
Он с любопытством оглядел набычившегося мальчишку и поинтересовался:
– А что ты считаешь наиболее продуктивным – анапест или хорей?
– Классический ямб, – не задумываясь, выпалил Мишутка и помрачнел: – Все‑таки тестируете? Я с вами по душам, а вы… – Он махнул рукой, сел на постель и, обиженно нахохлившись, отвернулся от реинкарнатора. – Видеть вас не хочу! Катитесь в свой дурдом, вам с психами разговаривать, а не с нормальными людьми!
– Даосов встал. В дверь детской сразу же заглянула встревоженная Анна Леонидовна. «Дожидалась за дверью», – понял Борис Романович.
Он вышел из детской, посмотрел на тревожно вставшего при его появлении Брюсова и нарочито бодро потер руки.
– Ну‑с, – улыбнулся он. – Вот теперь можно и коньячку выпить.
Ветчина была превосходной. Коньяк, впрочем, тоже.
– Душа вашему Мише досталась поэтическая, – сказал Даосов, неторопливо покончив с бутербродом и вытирая руки о салфетку. – Судя по некоторым признакам, я могу датировать поэтический дар концом девятнадцатого – началом двадцатого веков. Несомненно, что поэт, носивший душу до своей кончины, если сам не был Светловым, то входил в окружение этого поэта. Однако, – он оглядел родителей носителя поэтической души, – должен вам сказать прямо – душа вашему Мишутке досталась реставрированная, и реставрация эта проведена не лучшим специалистом. Швы грубые, невооруженным глазом видны, для реставрации поврежденных участков использовались случайные куски грешных душ, это я вам как специалист говорю. Отсюда и все ваши неприятности.
Анна Леонидовна торопливо налила в свою рюмку коньяк и залпом, словно это был валокордин или корвалол, выпила.
– Аня! – укоризненно простонал Валерий Яковлевич.
– Это можно вылечить? – спросила Анна Леонидовна, не обращая внимания на стенания супруга.
Ее прямолинейность пришлась Даосову по душе.
– Вообще‑то это не лечится, – сказал он. – Недостатки, присущие поэтической душе, есть продолжение ее достоинств. Но…
– Говорите, говорите! – жарко выдохнула Анна Леонидовна.
– Помочь я вам могу, – просто сказал Борис Романович. – Нет, не лечить, я этим не занимаюсь. Но вот обменять бракованную душу на что‑то более качественное – это в моих силах. Если ваши финансовые возможности…
– А что вы можете предложить? – сразу взяла быка за рога его собеседница.