Газетный снимок давал довольно верное представление о площадке, Триш поняла это, добравшись до нее. Измерив шагами расстояние между горкой и воротами, она пришла к выводу, что здесь не меньше тридцати ярдов. Кроме того, подтвердилось впечатление, что забор слишком высок, чтобы можно было перенести через него ребенка, не поставив с обеих сторон лестницу. А вот горка оказалась совсем не такой высокой, как она ожидала. Удивленная Триш сообразила, что ей представлялись горки времен ее детства, на которые она смотрела глазами ребенка ростом в три фута шесть дюймов.
– Триш! Что ты здесь делаешь?
Оторвавшись от разглядывания забора, она обернулась и увидела Хэла Марстолла, друга Эммы Нэтч. Из любви к Эмме Триш заставляла себя хорошо относиться к Хэлу, но пока в этом не преуспела. Он был довольно симпатичный и приятный собеседник, но Триш чувствовала себя не в своей тарелке с мужчинами, обладавшим таким бьющим в глаза обаянием и красотой. Мешала и его работа – Триш не покидало ощущение, что он всегда на посту и ради сенсационной новости пожертвует лучшим другом.
Триш была убеждена, что журналисты, подобные Хэлу, работающие в газетах вроде «Дейли Меркьюри», используют преступления против детей для того, чтобы управлять эмоциями не слишком умных людей, у которых нет других забот и которым больше нечем заняться. Когда таких людей распаляют, то в гневе они способны причинить ужасающий вред. То, что гнев зачастую был совершенно справедлив, не влияло на мнение Триш; по ее убеждению, суд Линча нельзя было оправдать ничем.
– Думаю, в основном то же, что и ты, если только ты не сменил работу, Хэл.
– Я? Нет, я по‑прежнему в «Меркьюри».
Она поняла, что сейчас он задаст новый вопрос, и поторопилась спросить первой:
– Почему ты занимаешься этим делом? Я думала, что ты работаешь над материалом о коррупции в одном из местных самоуправлений.
Хэл поднял красивую темную бровь:
– Это Эмма тебе сказала? Да, вижу, что она. Странно. Мне казалось, что ей пора бы уже научиться держать язык за зубами. Я не болтаю направо и налево о ее работе.
– Она знает, что мне можно доверять, Хэл, и она ни словом не намекнула, что это за местное самоуправление, – сказала Триш, отметив, что его отношение к Эмме значительно изменилось с тех пор, как она впервые увидела их вместе. Тогда Эмма была для него чем‑то средним между богиней и особенно изысканным блюдом. Еще меньше, чем прежде, доверяя Хэлу, Триш спросила, что, по его мнению, случилось с Шарлоттой.
Он оглядел площадку через плечо:
– Это был человек, которого она знала.
– Или же она просто отправилась погулять и потерялась – или убежала. Возможно, что ее затянуло под грузовик и протащило. Возможно, что никто этого и не заметил. – Она увидела насмешку в темных глазах Хэла и неторопливо, чтобы сохранить достоинство, добавила: – Маловероятно, но возможно.
– Вряд ли. Нет, я уверен, что ее умыкнул кто‑то, кому она доверяла.
– Очень похоже, – согласилась Триш, – если только там не было какой‑нибудь невидимой лебедки, с помощью которой Шарлотту перенесли через забор.
– Так вот на что ты так пристально смотрела. А я подумал, что ты увидела что‑то на земле с той стороны. Я ставлю на няню.
– Не сомневаюсь. – В голосе Триш прозвучала затаенная злость, позабавившая Хэла. – Славная получилась бы история, а? «Няня из Преисподней наносит удар в Кенсингтоне».
Хэл обворожительно улыбнулся и отбросил назад мягкие темные волосы, он, по‑видимому, хорошо изучил манеры обаятельных английских актеров, изображавших на большом экране обезоруживающее самоуничижение.
– И вполовину не так хорошо, как «Эгоистичная суперкрасотка оставляет ребенка на попечение психопатки».
– Не надо, Хэл! Даже в шутку. Антония страдает. Не поворачивай нож, чтобы заполучить несколько лишних читателей.
– Она – новость, Триш, и она намеренно сделала себя ею. Она использует нас, когда хочет раздуть скандал на пользу своему имиджу и карьере, и поэтому не может иметь претензий, когда мы набрасываемся на нее в связи с этой историей.
– О, я думаю, что может, – сказала Триш, с удовлетворением думая о том, сколь масштабными и эффективными окажутся претензии Антонии. – Для тебя это игра – ловля знаменитостей, верно? Вы все жаждете получить фотографии знаменитых красавиц в неприглядном виде и сведения об сверхудачливых людях, которых постигло заслуженное наказание. Хороший способ питать зависть людей, которым никогда не улыбнется удача, не так ли? Почему ты не можешь оставить их в покое с их несчастьями?
– Не я устанавливаю правила, которые помогают продавать газеты, Триш. Я всего лишь репортер криминальной хроники.
– Но пишешь только о тех преступлениях, которые касаются богатых и знаменитых или щекочут нервы вашим читателям.
Хэл пожал плечами, взгляд его стал менее чарующим, но более заинтересованным.
– А для британцев нет ничего более щекочущего нервы, чем похищение или соблазнение ребенка, да? – продолжала Триш, чувствуя, как растет ее неприязнь к нему.
– Это цитата из твоей еще не существующей книги? – насмешливо спросил он.
– Да, я пишу и о причинах, по которым людей так возбуждают преступления в отношении детей, – ровно ответила она, – и преступления, совершаемые детьми. Странное противоречие заключено в том, что люди испытывают одинаковое удовольствие, читая и о том, и о другом.
– Хэл! – Мужчина, обвешанный камерами, окликнул журналиста с другого конца игровой площадки. Тот помахал в ответ и, крикнув, что сейчас подойдет, снова повернулся к Триш.
– Мне кажется, ты не так интерпретируешь это возбуждение. Оно не сексуальное, а…
– А я этого и не говорила. Я сказала, что оно щекочет нервы. Заставляет людей трепетать. Возможно, от ужаса, но удовольствие здесь тоже присутствует. Признай же это.
– Все‑таки мне кажется, что ты ошибаешься. Послушай, Триш, если ты что‑нибудь услышишь, не могла бы ты…
– Нет, Хэл. Извини, но я ничего тебе не скажу.
– Интерес, который разбудит пресса, возможно, и вернет ее… если она все еще жива.
– Я в этом сомневаюсь. Пресса еще ни разу не спасла похищенного ребенка, не так ли?
– За последние несколько месяцев ты стала циничной, Триш. На это стоит посмотреть. Такой поворот! Рад был встретиться.
– Я тоже, – автоматически отозвалась она, наблюдая, как Хэл размашистой походкой направляется на другой край площадки, чтобы забрать своего фотографа. Триш спросила себя, что же такое нашла в нем Эмма, а затем оборвала себя. В нерабочее время Хэл, вероятно, был столь же чуток, сколь, несомненно, умен, и в лучшие времена ценил Эмму по заслугам. А это уже немало.
– Какие они противные, правда? – раздался невдалеке голос.
Триш быстро повернулась влево и увидела приятную молодую женщину, которая приближалась к ней с алым мячом в одной руке и трехколесным велосипедом в другой. Заметив, что та хмурится, Триш вежливо улыбнулась.
– Противные, – согласилась она, когда женщина подошла совсем близко. – Вас он тоже расспрашивал?
– Да, про мою подругу. А что он хотел от вас?
– Все, что я знаю про ребенка, которого похитили здесь в субботу, – ответила Триш, догадываясь, что означенной подругой была Ники. – Я знаю его, а он знает, что я близка к этой семье, поэтому, видимо, и решил на меня надавить.