Субординацию Ли уважал.
Впрочем, весь доклад должен состоять лишь из одной дежурной фразы: «Ваш товар упакован».
Ли не ожидал благодарности или денежной компенсации: отношение, вот что важно. Связи с влиятельными людьми в этой стране значили куда больше, чем наличные деньги или сотня боевиков. Как и в Поднебесной.
Толстый Ли остановил машину у телефонной будки. Народу никого — понятно, глубокая ночь.
Ли набрал номер — он не сомневался, что телефон просто контактный, — продиктовал после писка автоответчика нужную фразу. Вот и все. Теперь можно на покой.
Проезжающая мимо иномарка мягко затормозила. Реакция Толстого Ли была мгновенной: он успел выхватить пистолет, повернулся лицом к двери…
Заряд «Моссберга-500» припечатал Ли к стенке кабины. Восемь выстрелов превратили его куртку в труху. Толстый Ли сполз на пол.
Подошли двое парней с дробовиками в руках.
— Он?
— Этого китаеза ни с кем не спутаешь. Уж больно здоровый.
— Был. В нем сейчас свинца, как косточек в арбузе.
— Ладно. Давай за канистрой.
Один из нападавших повернулся, другой полез за сигаретами и зажигалкой.
Пистолет в, казалось, безжизненной руке Толстого Ли дернулся, — парень навзничь рухнул на асфальт: пуля вошла снизу в подбородок.
Три пули ударили в спину отошедшего, — Толстый Ли даже не смотрел, как оседает его тело. Оставшиеся три получил водитель.
Морщась от боли, Ли поднялся на ноги. Покачал головой. Быстро вставил в пистолет новую обойму.
Надо же, как глупо… Выходит, его «вели», — он даже не заметил… Ну да «вести» могли и машину… Если бы не мягкий бронежилет из дюжины слоев кевлара его тело сейчас легче было бы замазать, чем собрать, даже по кускам. «Моссберг»
— оружие ломовое, да ребятишки заряды не те взяли… Кличка — Толстый Ли да и комплекция сыграли с ними шутку. Последнюю в их жизни.
Морщась от боли, Ли засмеялся. Это не последняя его шутка. Скоро кое-кто узнает, как он умеет шутить.
Пошатываясь, Ли добрел до своей машины. Открыл дверцу. Осторожно поместил собственное тело на сиденье.
Его смешные очки с толстыми линзами разбились. На напряженном плоском лице не осталось ни тени страха или боли. Оно было спокойно и безмятежно, как посмертная маска.
Ли умел не терять лицо при любых обстоятельствах.
Ли остался жив. Значит, кто-то умрет. И это тоже уже не зависит от обстоятельств. В этом Толстый Ли не сомневался.
Он повернул ключ и запустил стартер.
Человек в «БМВ» наблюдал издалека сцену уличной баталии. Он видел и то, как Толстый Ли сумел расправиться с нападавшими, и то, как добрался до машины.
Человек оценил предусмотрительность, смелость и удачливость китайца. Но всякой удаче приходит конец. Особенно в таком ремесле, как у Ли.
Сейчас человек смотрел Толстому Ли в затылок. Через прорезь оптического ночного прицела.
Автомобиль набирал скорость. Теперь — пора.
Палец мягко повел спуск. Щелчок.
Машина катила какое-то время по инерции, затем вдруг вильнула, ткнулась в заграждение и замерла.
Щелчок. Бензин в баке взорвался сразу. Машину приподняло на месте, на секунду она словно превратилась в ослепительный огненный шар и развалилась на части. Ухнул тяжелый вздох взрыва.
Человек опустил винтовку.
Надел темные очки.
Надвинул на глаза шляпу.
«БМВ» лихо развернулся на месте и помчался в сторону центра.
Сзади бушевал огонь. Языки пламени рвались вверх, подпаливая края черного ночного неба.
Звучит мелодичный телефонный зуммер-Высокий плотный мужчина, задремавший в кресле, открыл глаза. Поднял трубку:
— Да? — Не спеша налил в бокал апельсиновый сок. Сделал несколько глотков, продолжая слушать. — Вот как… Да… Да… Вы сообщаете неожиданные вещи… — Слово «неожиданные» он произносит с едва заметной иронией. — Благодарю вас.
— И мягко кладет трубку.
Встает, подходит к шкафчику, открывает дверцу, наливает большую рюмку водки из хрустального графина. Подходит к холодильнику, открывает дверцу, достает тарелку моченых яблок. Медленно, со вкусом, выпивает и смачно хрустит яблоком.
Заходит в ванную, зажигает свет, внимательно смотрит на себя в зеркало.
Из кресла он не вставал весь день, но по посеревшим губам, мешкам под глазами видно, как он устал.
В гостиной появляется в халате, растирая голову полотенцем. Наливает еще рюмку, выпивает, закуривает папиросу. Садится у камина. Включает музыку.
От камина идет тепло. Чуть припорошенные пеплом угли светятся густо-малиновым.
Негромко звучит фуга ре-минор Баха. Музыка совершенна, она заполняет собой помещение, не оставляя места ни желаниям, ни суетным мыслям.
Мужчина наслаждается, прикрыв глаза.
И — засыпает.
Глава 6
Москва встретила дождем. И сразу стало понятно, что лето кончилось, мы стали старше — все живущие на этой земле, — но вряд ли взрослее. Странно, так бывало когда-то, еще в школе: мы съезжались после лета, все те же, вроде, но уже другие, и казались себе очень взрослыми и познавшими многое, — и вдруг оказывалось, что совершаем снова и снова глупые, наивные поступки, продолжаем говорить пустые слова, мечтать о важном и несбыточном…
А дождь идет уже четвертый день. И очень хочется сесть в самолет и махнуть к самому Средиземному из всех морей, заплыть на середину — и балдеть! Пижонство, конечно, но хочется.
А вообще-то, и осень и дождь естественны и необходимы каждому хотя бы затем, чтобы задуматься над самым обыденным вопросом: зачем ты? Да, и еше нужно уединение. Чего-чего, а последнего у меня навалом… Уединения, плавно переходящего в одиночество…
Все просто. Каждому нужно ощутить, сынтуичить — зачем и почему он родился именно здесь и именно теперь, понять, в чем его долг перед Богом и людьми, и поступать соответственно. Чего же проще.В Москве я уже второй месяц. И сейчас мне здесь лучше, чем где бы то ни было. Здесь тоже все просто: я очень люблю этот город и его людей.
Кто-то считает Москву суетной, кто-то — неаристократично-деревенской, кто-то — замотанной и равнодушной. Все это не так. Чтобы понять этот город, как и любой другой, здесь нужно жить. И тогда эта огромная, неприветливая на первый взгляд махина обернется вдруг уютом, чистотой и неспешностью небольших двориков, очарованием старинных особнячков, стиснутых со всех сторон «коробками» поздних времен, а потому незаметных и неброских, бесконечно добрыми разговорами за чаем или за рюмочкой, за полночь, до усталой сердечной приязни.
Да, в Москве еще ходят в гости без повода и предупреждения, с ночевкою — концы длинные, разговоры неспешные. Американцы или западники могут сколько угодно обвинять нас в том, что много говорим и мало делаем, что говорим общо и обо всем, а не только о деньгах, сексе и футболе, — все это муть. Просто русскому человеку для делания дел суетных, повседневных необходим порядок в душе, чувство гармонии не только с начальником на службе и боссом в офисе, но и со страной, с народом, с миром, с Богом.
Да и только ли русскому? Просто у нас все это непосредственней, бесхитростней, проще. Нет мира в душе, нет в ней и Бога, а значит, ни к чему деньги, дела, успехи… И все люди на самом деле делятся вовсе не на русских и нерусских, славян — не славян, евреев — не евреев, а, как и встарь: на добрых и злых.
Кто-то думает, что на умных и дураков: дескать, один добрый дурак может столько понатворить, что потом десять злых умников не расхлебают… Чушь это, для человека доброго есть один внутренний закон: не нанеси вреда никому. Не сотвори зла.