Что ж, как живешь-можешь, Матвеевич?
- Ничего, твоими молитвами!
- Ну, брат, по моим молитвам давно бы вытянулся. Моя молитва-то: не успеешь лба путем перекрестить, то туда зовут, то туда кличут; хоть пропади! Хозяюшка как?
- Ничего; что ей на старости делается!
- Детки? невестка молодая?
- Да ты говори, что хочешь сказать-то?
Прокудин и Костик зорко смотрели в глаза кузнецу,
- Что сказать-то?
- Да что знаешь о невестке?
- Она у меня.
- Что врешь?
- Ей, право.
- Как так?
- Да гак, меня вчера дома не было, ездил в город; а она прибегла к хозяйке вся дроглая, перепросилась переночевать, да так и осталась. Нонеча она молчит, а мы не гоним. Такая-то слабая, - в чем жизнь держится, куда ее прогнать. А под вечер я подумал: бог, мол, знает, как бы греха какого не было, да вот и прибежал к вам:
- На лошади, что ль?
- Да, а то как же? не пешком, чай.
Прокудин разбудил спавшего племянника и послал его дать гостевой лошади сена и невейки, а сам сел и стал разбирать бороду. Гость и Костик молчали.
- Так как же? - наконец спросил Костик, обращаясь к Прокудину.
- Это насчет чего?
- Да ведь мне некогда за ней ехать. Завтра в Орел с семям загадано ехать.
- Ой!
- Право.
- Как же тут потрафить!
- Слетать нешто ночью, теперь, чтоб утром ко двору быть, а ее нехай кто-нибудь довезет до дому-то.
- И то правда.
Так и сделали. Часа через полтора Костик ехал с кузнецом на его лошади, а сзади в других санях на лошади Прокудина ехал Вукол и мяукал себе под нос одну из бесконечных русских песенок. Снег перестал сыпаться, метель улеглась, и светлый месяц, стоя высоко на небе, ярко освещал белые, холмистые поля гостомльской котловины. Ночь была морозная и прохватывала до костей. Переднею лошадью правил кузнец Савелий, а Костик лежал, завернувшись в тулуп, и они оба молчали.
- Эх, брат Костик! запроторил ты сестру ни за что ни про что! - начал было Савелий; но Костик, услыхав такой приступ, прикинулся спящим, ничего не ответил. Он лежал, то злясь на сестру, то сводя в уме своем счеты с Исаем Матвеевичем, с которым они имели еще надежду при случае пополевать друг на друга.
А продрогшие лошадки бежали частой трусцой и скоро добежали до избы с резным коньком и ставнями. В этой избе жил веселый и добродушный кузнец Савелий, у которого всегда не ладились его делишки и которого все обманывали, кроме его жены, бывшей его другом, нянькою, любовницей и ангелом-хранителем. Теперь в этой избе была Настя. Она спала тревожным, тяжелым сном, обнявшись с женою кузнеца Савелья. В избе кузнеца было очень тепло и опрятно: на столе лежали ковриги, закрытые белым закатником, и пахло свежеиспеченным хлебом; а со двора в стены постукивал мороз, и кузнечиха, просыпаясь, с беспокойством взглядывала в окна, разрисованные ледяными кристалликами, сквозь пестрый узор которых в избу светила луна своим бледным, дрожащим светом.
Часу в третьем ночи раздался стук в ворота, и вслед за тем кузнец ударил несколько раз осторожно кнутовищем по оконной раме и назвал по имени ждавшую его с беспокойством жену.
VII
Настя не слыхала, как кузнечиха встала с постели и отперла мужу сеничные двери, в которые тот вошел и сам отпер ворота своего дворика. Она проснулась, когда в избе уж горел огонь и приехавшие отряхивались и скребли с бород намерзшие ледяные сосульки. Увидя между посетителями брата, Настя словно обмерла и, обернувшись к стене, лежала, не обнаруживая никакого движения.
Кузнец оттирал свой тулуп, который смерзся колом; Вукол, прислонясь к печке, грел свои руки; а Костик ходил взад и вперед по избе, постукивая на ходу нога об ногу.
- Ты б, Авдотья, нам картошечек сварила позавтракать, - обратился кузнец к жене, которая уже разводила на загнетке огонь под таганчиком.
- Я и то вот хочу сварить, - отвечала кузнечиха.
- А водочки нет? - спросил кузнец.
- И-и! где ж ей быть? Откуда?
- Ну и не надо.
- И так обойдется, - подтвердила жена, ставя на таган чугунчик с водою.
- Что ж это ты, Ивановна, плохо хозяйствуешь? - спросил кузнечиху Костик.
- Как так плохо?
- Да вот муж прозяб, а у тебя согреть его нечем.
- А! это-то. Небось согреется.
- Как же водочки-то ты не припасла?
- Да откуда мне ее припасти? Припасать его дело. Что припасет, то и сберегу; а мне где припасать. Одна в доме; ребят да скотину впору опекать.
- Работника-то аль отпустили?
- Да отпустили ж.
- Что так?
- Да так: капитала нет, и отпустили.
- Плохо.
- Жалостливый какой! - сказал кузнец, подмигнув жене.
- Да, - ответила та с скрытой улыбкой.
- Право. Ты чего смеешься? Я, брат, по душе жалею, - проговорил нимало не смешавшийся Костик.
- Ужалел, брат! Как бы не ты пристал осенью с ножом к горлу за деньги, так и мерин бы чалый на дворе остался, и работник бы был. А то ведь как жид некрещеный тянул.
- Чудак! Коли нужно было.
- Давал на пять лет, а вытянул назад через полтора года. Такая-то твоя помочь не то что вызволила нас, а в разор ввела.
- Полно жалобиться-то! - с некоторою досадою проговорила кузнечиха. Живы будем, и сыты будем. С голодом еще не сидели. Дай бог только здоровья твоим рукам, а то наедимся, да и добрых людей еще накормим.
- Эка у тебя хозяйка-то, Савелий, разумная! - сказал Костик.
Кузнец ничего не ответил на это замечание и только поглядел на свою бабу, которая, опершись рукою на ухват, стояла перед таганом и смотрела в чугун, кипевший белым ключом.
- Нужно, брат, было, - сказал Костик, помолчав. - Тут жена заболела, а там братишек в ученье свезли, а напоследки вот сестру замуж выдал.
- Неш ты тут что потратил?
- А ты думаешь?
- Полно брехать, чего не надо.
- Вот и брехать.
- Известно. Эх, совесть! Неш мы делов-то не знаем, что ли?
- Ешьте-ка, вот вам дела. Нечего урекаться-то. Его были деньги, его над ними воля. А ты вот наживи свои, да тогда и орудуй ими как вздумаешь, проговорила кузнечиха, ставя на стол чугун с горячим картофелем, солонку и хлеб.
- Экая тетка Авдотья! гусли, а не баба! - воскликнул Костик, желавший переменить разговор.
- Баба, брат, так баба. Дай бог хоть всякому такую,- отвечал кузнец, ударив шутя жену ладонью пониже пояса.
- Дури! - крикнула кузнечиха на мужа. - Аль молоденький баловаться-то.
- А то неш стары мы с тобой! а?
- Пятеро батей зовут, да все молодиться будешь.
- Вольно ж тебе, тетка Авдотья, рожать-то! - заметил Костик.
- Вольно! - ответила баба, копаясь около спящих на лавке ребятишек, и улыбнулась. Мужики тоже все засмеялись.
- Нет, братцы, я вот что задумал, - говорил, подмигнув Вуколу, кузнец, чистя ногтем горячую картофелину. - Я вот стану к солдатке ходить.
- Это умно! - заметил Вукол.
Кузнечиха смотрела на мужа и ничего не говорила.
- Право слово, хочу так сделать.
- Эх ты, бахвал! Полно бахвалить-то, - сказала кузнечиха.
- Чего бахвалить? я правду говорю.
- Много у солдатки есть и без тебя, и помоложе и получше.
- Это ничего. Старая лошадка борозды не портит.
- Солдатка-то любит, чтоб ходили да носили.
- И мы понесем.
- Что понесешь-то? Ребят-то вот прокорми,
- А цур им, ребята!
- Цур им.
- Ай да Савелий! Молодец! - крикнул Костик. - А ты, видно, завистна на мужа-то, тетка Авдотья?
- Тьфу! По мне, хоть он там к десяти солдаткам ходи, так в ту же пору. Еще покойней будет.
Мужики опять засмеялись над Авдотьей, которая хорошо знала, что муж шутит, а все-таки не стерпела и рассердилась.
Поели картофель, помолились богу и сказали спасибо хозяйке. Кузнец хотел обнять жену, но она отвела его руки и сказала: "Ступай с солдаткой обниматься!"
Костик закурил трубочку и велел Вуколу выводить за ворота лошадь.