Потом состоялся самый массовый за всю историю подводного плавания исход с затопленной субмарины: сто с лишним человек выходили из торпедных аппаратов и всплывали на поверхность кто как мог. Запомнилась громкая фамилия злосчастного командира - Суворов, которая никак не вязалась с её знаменитым родоначальником. И ещё редкостный номер подлодки, состоявший из тридцати трех "чертовых дюжин": К-429.
Счастливый случай свел меня в Петербурге с уволенным в запас капитаном 1-го ранга Николаем Михайловичем Суворовым, и все подробности той невероятной истории я узнал, что называется, из первых уст.
Мичманы Николай Мерзликин и Михаил Лесник в гидрокомбинезонах благополучно всплыли посреди бухты. Однако в точке погружения К-429 их никто не встретил. По великой случайности гонцов с затонувшей атомарины заметил выходивший в дозор малый противолодочный корабль. Противолодочники народ очень бдительный, и потому сразу же решили, что имеют дело с иностранными подводными диверсантами, которые орудуют на подступах к базе атомных подводных лодок. Им и в голову не могло прийти, что это - с в о и. Подойдя к барахтающимся подводникам поближе, они стали совещаться, как лучше брать "диверсантов". Надводников можно понять: они никогда не видели подводников в их аварийных доспехах. А что, если "боевые пловцы" откроют огонь при задержании? Отвечай потом за погибших матросов... Не лучше ли дать очередь из пулемета, а потом извлечь раненых врагов из воды?
Слава богу, до превентивной стрельбы не дошло. Но даже когда мичманов подняли на палубу МПК, сняли с них легководолазное снаряжение, моряки долго не хотели верить их взволнованным докладам о затонувшей лодке - ведь неизвестные лица были извлечены из воды без документов. Мало ли что могли насочинять?! В конце концов, командир корабля связался со своим начальством. Начальство запросило командование Камчатской флотилии: тонули ли у вас подводные лодки в заливе? Стали выяснять... А время шло.
Прошло мучительно долгих шесть часов после выхода мичманов, прежде чем подводники услышали над головой шум винтов спасательного судна.
"Только в полдень мы поняли, что нас ищут, - рассказывал Суворов. Единственное в базе аварийно-спасательное судно находилось в межпоходовом ремонте. В общем, закон подлости срабатывал во всей своей полноте.
Все-таки они вышли, но дальше началась классическая бестолковщина. Шланги для подачи воздуха оказались гнилыми, то и дело лопались. Водолазы не знали системы подключения и врубили такое давление, что от их помощи пришлось защищаться, как от ещё одного бедствия. Единственное, что они смогли сделать, это обозначить наше место и установить звукоподводную связь. Правда, она была односторонней: нас запрашивали голосом через гидрофон, а мы отвечали ударами кувалды по корпусу: лодка была обесточена.
Мы сообщили, что будем выходить через торпедный аппарат. Я велел проверить индивидуальные дыхательные аппараты, и тут выяснилось, что выходить в них нельзя: из ста комплектов только десять содержали в баллончиках кислород! Некоторые маски были рваные... Сказывалось то, что лодка после пятимесячного похода не прошла положенного ремонта и переоснащения.
Попросили водолазов передать нам баллончики через торпедный аппарат. Через какое-то время они это сделали.
Только под вечер я начал выпуск людей. Всплывали по три человека ровно столько умещалось в трубе аппарата. Из кормовой - отрезанной от нас части корабля подводники выходили через аварийно-спасательный люк десятого отсека. Там у них вскоре случилась беда: молодой матрос за два метра до поверхности запутался ногой в буйрепе - тросе, по которому выходили моряки из кормы. Парень погиб от переохлаждения. Он был из штатного экипажа.
Мои люди вышли все. Сказались былые - фактические - тренировки. Ведь те же легководолазные тренировки можно было быстро и без хлопот пройти за бутыль "шила" (спирта). Поставили всем в журнале зачет - и свободны, как танки. Я же своих гонял через башню. Они всплывали у меня как миленькие. И вот пригодилось..."
Суворов в точности выполнял завет своего великого однофамильца: тяжело в ученье, легко в бою. Для всех ста двух подводников, сумевших преодолеть огонь, стальные трубы и воды сорокапятиметровой толщи, это испытание было самым настоящим боем.
Так уж у нас повелось: была бы авария, а герои найдутся. Кроме мичмана Лящука, героем надо назвать и мичмана Баева. Баеву выпало покидать кормовой отсек последним. Проще всего было затопить отсек и выходить через шлюзовую трубу аварийного люка. Но тогда подъем лодки с грунта значительно бы затруднился. И Главнокомандующий Военно-Морским Флотом СССР Адмирал Флота Советского Союза Сергей Георгиевич Горшков, прилетевший из Москвы в район бедствия, попросил мичмана Баева так, как только он умел просить:
- Сынок, если сможешь выйти, не затапливая отсек, - выходи. В награду получишь машину.
Сложность задачи можно представить по такой аналогии: человек балансирует на карнизе сорокового этажа небоскреба, пытается влезть в окно, но его просят не разбивать стекло, а изловчиться и дотянуться до шпингалета, чтобы открыть его с минимальными издержками. Как это удалось сделать Баеву - рассказ особый. На нижнем люке аварийного тубуса не было защелки. Суворов посоветовал по телефону снять защелку с переборочной двери. Мичман снял и прикрутил её к крышке нижнего люка, потом изо всех сил тянул эту стокилограммовую крышку на себя, чтобы загерметизироваться в тубусе. Сравнял давление с забортным и благополучно вышел, не затопив отсека. Главком обнял его на палубе спасателя.
Обещанную автомашину Баев так и не получил, как не получил даже самой скромненькой медали. "Аварийщиков" в те годы награждать не любили...
Но вернемся на затопленную К-429.
По старой морской традиции, последним покидает корабль командир. Это правило распространяется и на подводников. Когда в носовом отсеке обезлюдевшей К-429 осталось двое, возник спор: кто должен выходить последним - капитан 1-го ранга Суворов или старший на борту капитан 1-го ранга Гусев? Это было и делом чести, и фактом будущего разбирательства. Да и Суворов чувствовал куда как ясно: в вину ему будет поставлено все, за что только можно уцепиться. За двадцать лет службы он хорошо постиг нравы своего начальства... Главком приказал последним выходить Гусеву.
"Когда я вылез из трубы и оглянулся, - рассказывает Николай Михайлович, - увидел освещенную подводными светильниками рубку атомохода. Это было фантастическое, какое-то инопланетное зрелище. Оно и сейчас стоит перед глазами... Честно говоря, даже не хотелось возвращаться в наш замороченный, злой мир.
Домой меня, разумеется, не отпустили. На плавбазе вовсю работали следственные комиссии: от прокуратуры Тихоокеанского флота, от особого отдела, от Главной военной прокуратуры. Меня передавали из рук в руки. Больше всех вокруг меня суетились мои бывшие начальники: "Михалыч, не говори им про это, не рассказывай про то... А уж мы тебя выручим!" Я поверил. К тому же сработало чувство, как это называют политработники, "ложного морского братства". И потом, у меня не было никакого чувства вины. Ведь вся ответственность за авантюрный выход в море лежала на тех, кто мне приказал это сделать. Но все они ухитрились оказаться вне сферы внимания следственных органов. Как будто это я планировал тот выход... Поначалу все было хорошо. Через неделю меня отпустили повидаться на часок с женой.