— Вы забываете, капитан, что я почти генерал по своему, положению, — показал на свои погоны Субботин.
— Генерал от дизентерии, — пробурчал подошедший Борейко.
— Кроме того, есть сведения, что у вас имеются излишки продовольствия, не учтенного интендантством. Мне приказано осмотреть ваши склады и погреба, — вмешался интендантский чиновник.
— Без прямого приказя ог генерала Белого я вам ничего не покажу, — сразу взволновался Борейко.
Спор был прекращен приказанием батарее немедленно открыть огонь по сухопутным целям.
— К орудиям! Цель номер тринадцать! — гаркнул Борейко во всю силу своих легких.
Солдаты и офицеры бросились по своим местам. Субботин со свитой хотели было обождать конца стрельбы, но грохот первого же залпа заставил их спешно ретироваться.
По окончании стрельбы Борейко подозвал артельщика, каптенармуса и объявил им о намерении интендантства отобрать продовольствие.
— Не имеют никаких правов этого делать! — вмешался подошедший Блохин. — Мы его так заховаем, что они ни во век его не найдут. Нароем ямы и зацементируем сверху.
Пока Борейко орудовал с солдатами, Жуковский вел дипломатические переговоры с Управлением артиллерии. Белый предложил капитану действовать по своему усмотрению.
— Я об этом ничего не знаю! — ответил он, давая понять, что не хочет вмешиваться в это дело.
Когда разговор кончился, к капитану подошел Борейко.
— Могут приходить искать. Три года будут шарить и ничего не найдут, — объявил он.
На следующий день Субботин снова появился на Утесе. Для подкрепления своего авторитета он пригласил с собой главного инспектора военных госпиталей Квантуиской области генерала Церпицкого. Хотя территория Квантуна уже свелась до размеров крепости, Церпицкий продолжал оставаться в своей, ставшей мифической, должности. Одно время Стессель назначил было его командиром второй бригады в дивизию Кондратенко. Но в первом же бою на перевалах генерал проявил такую «слабонервность», что его немедленно отчислили на прежнюю должность.
Небольшого роста, толстенький, краснолицый, в золотых очках, он производил впечатление добродушного любителя поесть и послушать скабрезные анекдоты. Рядом с ним шествовал высокий, сухопарый, почти совсем седой Субботин с обычной брезгливой миной на лице. За начальством шля врачи и интендантские чиновники.
Стоял солнечный жаркий день. Церпицкий вытирал платком потную физиономию и лысеющую голову.
— Нельзя ли у вас достать стакан воды? — обратился он к Жуковскому.
— Разрешите вам предложить нашего хлебного квасу.
Генерал согласился. Холодный, прямо с погреба, душистый, пенистый квас привел Церпицкого в восторг.
— Судя по квасу, можно думать, что у вас хорошо кормят солдат, капитан! — обернулся он к Жуковскому.
— Это и не мудрено, если тратить на продовольствие много больше положенного от казны, — вступился интендант.
— Это надо еще доказать, — вмешался Борейко. — Зря языком трепать нечего.
— И докажу! — вспылил интендант.
Затем интендант с Борейко направились к погребу, а Церпицкий с медиками пошел в казарму. Бегло осмотрев ее, генерал особенно заинтересовался кухней. Он потребовал пробную порцию обеда. Ботвинья из свежей рыбы и рассыпчатая, сваренная на пару, рисовая каша весьма пришлись ему по вкусу. Приятно улыбаясь, Церпицкий долго смаковал пищу, проявив прекрасный аппетит. Затем он заглянул в казарму и, предложив врачам детально осмотреть ее и определить пригодность для размещения в ней лазарета, отбыл вместе с Субботиным.
Между тем Борейко с интендантом производил тщательный учет запасов в погребе. Излишков почти не оказалось, но это только усилило подозрение интенданта.
— Успели спрятать! — прямо заявил он поручику.
— Все, что найдете, будет ваше, — ответил поручик.
Выйдя из погреба и осмотревшись, чиновник прямо направился к месту, где была зарыта картошка. Внешне яма была так тщательно замаскирована, что, стоя даже рядом, невозможно было ее заметить. Стало очевидно, что кто-то указал и, нтенданту это место.
— Прошу раскопать в этом месте, быть может, и найдем какой-либо клад! — насмешливо проговорил чиновник, заранее предвкушая свое торжество.
Борейко невозмутимо приказал Блохину и еще трем солдатам взять лопаты.
Солдаты принялись за рытье. Сняв верхний слой земли, они натолкнулись на скалу и, как ни долбили ее кирками и лопатами, ничего не могли сделать.
— Сплошной камень. Я надеюсь, что вы удовлетворены? — спросил Борейко у чиновника.
— Не совсем! — И он попытался сам копать. Но скала не поддавалась, и чиновник со вздохом сожаления отошел в сторону.
— Какая-то стерва указала место ямы! Блоха, разузнаешь кто и доложишь мне, — сердито говорил Борейко, направляясь в казарму.
— Не зря, значит, мы вчера разжились у моряков цементом. Недаром они уверяли, что он враз схватывается и через час его и ломом не пробьешь. На кораблях им заделывают мелкие пробоины, — проговорил наводчик Кошелев.
— Но как мы потом сами доберемся до картошки? — усомнился Борейко.
— Не извольте беспокоиться, вашбродь. До своей картошки, да не добраться? Не могет того быть. Буркой взорвем, а достанем, — успокоил Блохин.
Пока интендант тщетно пытался обнаружить скрытые запасы, врачи обсуждали возможность превращения казармы в лазарет.
— Работы по переоборудованию мы сможем произвести сами. У нас есть инженер, только укажите, что и как надо делать, — пояснил Жуковский.
— Кто имеется у вас из медицинского персонала?
— Ротный фельдшер и добровольная сестра Назаренко, — сообщил Жуковский.
— Пришлем еще одну сестру — и хватит, — обрадовались эскулапы. — Можно двигаться и домой. Как у вас дела, господин кладоискатель? Может, присоединитесь к мам? — спросили у подошедшего интенданта.
— Придется приехать в другой раз! По-видимому, все вывезено с батареи в потайное место, — сумрачно отобвался чиновник.
— Приезжайте хоть сто раз, ничего не сыщете! — усмехнулся Борейко.
После отъезда генерала и врачей Жуковский вызвал к себе Назаренко и спросил его напрямки, не он ли сообщил об излишках продовольствия на Утесе.
— Я себе, вашскродие, не враг! Сам из солдатского котла харчуюсь, — даже обиделся фельдфебель.
— Разыщи кто и доложи мне, — распорядился капитан.
Прошел день, другой, а виновный не находился.
Борейко ругал солдат и требовал найти доносчика во что бы то ни стало.
Наконец Родионов доложил, что донес интендантам писарь Пахомов.
— После службы он метит в жандармы, вот теперь и практикуется, — пояснил он.
— Я с ним расправлюсь сегодня же, — объявил поручик.
— Не стоит вам, вашбродь, об него руки марать. Мы сами тишком да миром накажем его так, что всю жизнь помнить будет.
— Чур, только не до смерти, — предостерег Борейко. — А то начнутся суды да пересуды, и командиру роты и мне может нагореть.
В ту же ночь писаря подкараулили, когда он вышел на двор, и устроили ему темную. Борейко сквозь сон слышал приглушенные крики и сопение, но вмешиваться не стал. Наутро, избитый до потери сознания, с переломанными ребрами, Пахомов был отправл-ен в госпиталь, где провалялся больше месяца, но не подмел ничего рассказать о случившемся с ним происшествии.
На Утес неожиданно приехала Рива. Сойдя с линейки, она сняла свои два чемодана и беспомощно стала озираться вокруг.
— Зачем изволили к нам пожаловать, сударыня? — окликнул ее из окна Жуковский.
— Нельзя ли видеть Борейко или Звонарева? Я назначена сюда сестрой.