— «Повесить… повесить… повесить», — закончил чтение генерал.
Рива ахнула и потеряла сознание. Звонарев едва успел ее подхватить. Произошло замешательство.
Куинсан же и Танака сохранили присутствие духа.
— Приговор может быть обжалован генералу Стесселю, которому принадлежит право конфирмации, — разъяснил Костенко осужденным. — Объявляю заседание суда закрытым.
— Поздравляю вас, Сергей Владимирович, с освобождением, — с чувством проговорил Белый.
— И я тоже, — подскочила Варя. — Вы, кажется, и не рады.
— Надо спасти Риву во что бы то ни стало! — вместо ответа проговорил прапорщик.
— У нее и без вас найдется досгаточно спасителей, — не удержалась Варя.
— Надеюсь, ваше превосходительство не в претензии на нас за несколько своеобразное проявление гостеприимства, — подошел Костенко к японцу.
— Ни в какой мере, ваше превосходительство! Незваный гость хуже татарина, по вашей русской пословице, а я как раз и принадлежу к числу таковых.
— Не имеете ли каких-либо пожеланий? Все возможное мною будет исполнено с величайшей радостью!
— Я тронут любезностью вашего превосходительства!
Единственно, о чем я осмеливаюсь просить, — это о разрешении мне принять ванну и переодеться. Нельзя ли приобрести хотя бы плохонький костюм? Иначе боюсь, что в моем рубище я всех перепугаю, когда попаду в царство теней.
— Немедленно распоряжусь о том и другом.
Танака поблагодарил его поклоном.
— Увести подсудимых, за исключением его превосходительства, — распорядился Костенко.
Уже пришедшую в себя Риву и Куинсан вывели конвойные.
— Я сейчас разыщу Андрюшу и все сообщу ему, — успел предупредить Звонарев Риву.
Варя издали сердито наблюдала за происходящим.
— Не беспокойтесь. Петр Ерофеич сумеет защитить вашу… приятельницу лучше любого из ее многочисленных друзей. Прощайте, неблагодарный, — проговорила Варя и направилась к выходу.
— Ах, да! Я и забыл поблагодарить вас за хлопоты!
— Ваши благодарности можете оставить при себе.
В соседней с залом заседания комнате в ожидании выхода Танаки из ванной, где его мыл один из вестовых, сидели Костенко, Вамензон и Страшников.
— Танаку я знаю лет десять, с тех пор как он был еще майором во Владивостоке. Общительный, тактичный, он был принят во многих домах, особенно военных и морских. Считался ярым русофилом. Бывал в Питере и Москве. Незадолго до начала войны он был отозван в Японию. Перед отъездом его чествовали в военном собрании, поднесли даже на память альбом с фотографиями. И вдруг такая неожиданная и неприятная встреча! — развел руками Костенко.
— На суде он держался прекрасно, — заметил Вамензон.
Появление японца, чисто вымытого, выбритого, в хорошем суконном костюме, прервало их разговор.
— С легким паром, ваше превосходительство, — приветствовал его Костенко.
— Не знаю, как мне и благодарить ваше превосходительство за вашу любезность. Я столько месяцев был принужден вести скотский образ жизни, что испытал поистине райское блаженство, моясь в ванне.
— Разрешите предложить вам ужин в нашей скромной компании?
— Сочту для себя за высокую честь разделить вашу трапезу.
Страшников отправился отдать нужные распоряжения. Вскоре был накрыт стол на четыре персоны, появились закуски, хлопнули пробки, завязалась оживленная беседа, и только стоящий у входной двери часовой с винтовкой нарушал эту мирную картину.
После ужина Костенко лично отвез в экипаже японца на главную гауптвахту, при этом их сопровождал эскорт из конных жандармов, но трудно было понять, то ли ок конвоировал арестованных, то ли составлял почетную охрану.
Караульный начальник штабс-капитан Чиж, до которого уже дошли сведения о японском генерале, встретил осужденного весьма почтительно и отвел ему лучшее по мещение в офицерском отделении. Сдав Танаку, Костенко отправился с докладом на квартиру к Стесселю.
— Так это правда, что пойманный оказался японским генералом? — встретила его Вера Алексеевна.
— Совершенно верно! Я и прибыл, чтобы лично доложить обо всем происшедшем.
— Пройдемте в кабинет, там муж и Рейс.
Костенко подробно рассказал о заседании суда.
— Позвольте вам, ваше превосходительство, представить на конфирмацию приговор, — закончил он свою речь.
Стессель обмакнул было перо, чтобы наложить резолюцию, когда неожиданно вмешалась Вера Алексеевна:
— Как хочешь, Анатоль, а Танаку расстреливать, а тем более вешать нельзя!
— Это почему?
— Какой же ты непонятливый! Он хоть и японский, но асе же генерал. Что же получается — солдаты и вдруг станут казнить генерала! Это же прямой подрыв дисциплины. У них в мыслях не должно быть возможности поднять руку на генерала. А то сегодня они будут расстреливать Танаку, а завтра додумаются бог знает до чего.
— Не назначать же для его расстрела офицеров?
— И не надо.
— Что же, по-твоему, надо делать? Не могу же я его помиловать или выслать к японцам.
— Виктор Александрович, Михаил Николаевич, вы меня понимаете? — обратилась она к Рейсу и Костенко.
— Вполне! — в один голос ответили оба.
— Вот и прекрасно. А тебе, Анатоль, я потом все подробно объясню.
— Что же мне теперь-то делать? — спросил совсем сбитый с толку Стессель.
— Пиши: «Приговор утверждается. В отношении генерала Танаки смертная казнь через повешение заменяется расстрелом», — продиктовала Вера Алексеев «а.
В это время в передней раздался звонок, в дверях кабинета показалась робкая фигура худощавого священника.
— Мир дому сему! Разрешите войти, — несмело проговорил он.
— Отец Петр! — узнала Вера Алексеевна. — Милости просим.
Священник вошел, перекрестился на икону в углу и затем отвесил всем поясной поклон.
— Зачем пожаловали, батюшка? — справился Стессель.
— Был я сейчас на главной гауптвахте, хотел напутствовать в лучший мир осужденных. Двое язычников отвергли меня, третья же, иудеянка, не токмо просила отпустить грехи ее заблудшей души, но и выразила желание перейти перед смертью в православие. Поелику стало мне ведомо такое ее желание, решил я предстательствовать перед вами об отложении ее казни.
— Знаем мы этих жидовок! Когда приспичило, так готова любую веру принять, чтобы спастись, — злобно бросила генеральша.
— Я ходатайствую не о смягчении участи сей самаритянки, но об отложении казни на один-два дня, пока она успеет ознакомиться с правилами и догмами православной церкви.
— Мы допустили в суде и так некоторую натяжку, вынеся ей смертный приговор. Она, как несовершеннолетняя, казни не подлежит. Поэтому, я думаю, можно удовлетворить ходатайство его преподобия, — заметил Костенко.
— Это та самая жидовка, что живет в Новом городе, черненькая такая, хорошенькая? — спросил Стессель.
— Вы, ваше превосходительство, обладаете прекрасной памятью, — заметил Рейс.
— Особенно на молоденьких девиц, — сердито добавила Вера Алексеевна.
Наступило минутное молчание. Отец Петр в ожидании смотрел то на Стесселя, то на его жену.
— Вам, батюшка, довольно двух-трех дней? — спросил Рейс.
— Истинно так!
— Я думаю, можно отсрочить казнь. Повесить всегда успеем, — высказала свое мнение генеральша.
— Что же мне писать? — спросил Стессель.
—» Исполнение приговора в отношении осужденной
Блюм отложить до восприятия ею святого крещения, дабы она предстала перед престолом всевышнего озаренной светом истинной веры «, — продиктовал Костенко.
— Теперь все? — И Стессель размашисто подписался.
— Анатоль, я хотела бы повидать этого Танаку.