А! Вот что говорят!
— Да, и множество других глупых толков, которые я не хочу передавать вам, прибавляют ещё к этим рассказам. Вот почему, для вашей же собственной пользы, я умоляю вас не говорить ничего такого. что могло бы рассердить вашего соперника. Он молод, как я вам говорил, он не только слывет редким дуэлистом и страстным охотником биться на шпагах, но и очень щекотливым на счет чести. Не заведите как-нибудь глупой ссоры, прошу вас!
— А что вы называете глупой ссорой, позвольте узнать?
— О, мой Боже! Не горячитесь, пожалуйста! Я называю глупой ссорой такую, в которой нет достаточного повода, чтобы два честных человека выходили на дуэль. Если у него громкой голос, то пусть себе кричит.
— Но это значит подвергать мою дружбу с вами слишком тяжелому испытанию. Но пусть же он не слишком громко кричит, а то как раз ему заткнут глотку! Я и не с такими петухами справлялся!
— Я в этом совершенно уверен, — возразил Лудеак, пожимая ему руку, но теперь я вас предупредил…
Обеспечив себя с этой стороны, Лудеак пошел к Югэ.
— Я должен вам дать добрый совет, — сказал он ему. — Вы будете ужинать с человеком, которого мой друг Шиврю так расхвалил вам. Он заслуживает этих похвал, но у него есть один недостаток. Он чертовски обидчив и готов в таких случаях немедленно выхватить шпагу.
— А!
— И притом он любит острить и насмехаться. Вот меня, например, он не раз осыпал насмешками! Будьте же осторожны. И если заметите, что он к вам пристает, лучше сделайте вид, что не обращаете на это внимания.
— Однако, а если он перейдет границы приличной шутки?
— Между нами будь сказано, у капитана д'Арпальера на боку такая шпага, которую постоянно мучает жажда крови. Что же будет хорошего, если вы получите рану только за то, что у вас на мгновение не хватило выдержки?
— Ну, раны-то я пока не получил!
— Я знаю, что вы можете с ним потягаться. Но подумайте — нет лошади, которая хотя бы раз не споткнулась. Итак, не выходите из себя, поверьте мне!
Лудеак отошел от Югэ.
— Спи спокойно, — сказал он Шиврю, — я подложил трут и раздул угли, если теперь не разгорится, то значит все святые не хотят этого.
Дня два или три спустя четверо собеседников собрались в том же самом трактире на улице Сент-Оноре, где Шиврю познакомился первый раз с капитаном д'Арпальером. Югэ и капитан, кланяясь друг другу, обменялись грозными взглядами, гордым и высокомерным со стороны графа де Монтестрюка, нахальным со стороны капитана.
— Искра запала, — сказал себе Лудеак.
Хозяин «Поросенка» превзошел сам себя и, несмотря на обвязанный ещё лоб, он из одного самолюбия приготовил им такой ужин, которому мог бы позавидовать сам великий Ватель. Тонкие вина не оставляли желать ничего лучшего.
Как только они уселись за столом, Монтестрюк стал внимательно присматриваться к лицу капитана, ярко освещенному огнем свечей. Он почувствовал как будто электрический удар и глаза его беспрестанно обращались на это лицо, почти против воли.
Где же он видел этот квадратный лоб, эти красные мясистые уши, этот короткий нос с раздутыми ноздрями, эти жирные губы, эти серые будто пробуравленные глаза с металлическим блеском, эти брови, взъерошенные, как кустарник и как-то особенно свирепо сросшиеся над носом, что придавало столько суровости этой разбойничьей роже? Он припоминал смутно, но почти был уверен, что уже встречался с этой личностью, хотя не мог ещё определить, где и когда.
Капитан со своей стороны, не сводил глаз с Югэ и как-то особенно посмотрел на него, как будто с беспокойством и любопытством вместе. И ему тоже смутно казалось, что он уже встречался с графом де Монтестрюком. Но когда именно, в какой стороне?
Теперь Монтестрюк был уже не в своем театральном костюме, в лице его и во всей фигуре было много такого, что оживляло воспоминания капитана и давало им новую силу.
Недовольный, однако, тем, что молодой человек рассматривает его с таким упорством, он вдруг сказал ему:
— Послушайте! Должно быть вы находите много интересного в моем лице, что так пристально на него смотрите? Уж не противен ли вам цвет моих глаз, или вам не нравится, может быть, моя открытая улыбка?
— Вовсе не улыбка и не глаза, хотя густые усы и брови и скрывают, может быть, всю их прелесть. Но меня интересует вся ваша фигура! Черты ваши, капитан, невозможно забыть тому, кто хотя один раз имел счастье созерцать их, а я уверен, что я уже имел это счастье. НО когда именно, где и при каких обстоятельствах? Этого моя неблагодарная память никак не может подсказать мне.
— Что это, насмешка, кажется? — вскричал д`Арпальер, выведенный из терпения уже одним оборотом фраз Югэ.
— Сдержите себя, ради Бога! — сказал тихо Лудеак, обращаясь к Монтестрюку.
— Я-то? Боже меня сохрани! — весело возразил Югэ, продолжая смотреть на капитана. — Я только ищу. Вот у вас между бровями пучок волос, который мне особенно припоминается и я просто не в силах оторвать от него глаз! С этим пучком связана одна история, герой которой, в настоящую минуту, должно быть, давно уже качается на веревке…
— И вы осмеливаетесь утверждать, что этот герой похож на меня?
— С искренним сожалением — да!
— Будьте осторожней, — шепнул Лудеак на ухо капитану, который изменился в лице.
Югэ и капитан вскочили разом.
— И послушайте! — продолжал Монтестрюк, — чем больше я смотрю на вас, тем ясней становятся мои воспоминания. Только родные братья могут быть так похожи друг на друга, как вы на того героя. Та же фигура, тот же голос! Тот был наполовину плут, а вы — наполовину разбойник!
Дикий рев вырвался из груди капитана.
— Кажется, уже больше незачем вмешиваться, — прошептал Лудеак, наклонясь к Шиврю.
Граф де Монтестрюк сложил руки на груди.
— Точно ли вы уверены, что вас зовут Болдуин д'Арпальер? — спросил он. — Подумайте немножко, прошу вас. У вас должно быть ещё другое имя или просто кличка, когда вы странствуете по большим дорогам.
— Гром и молния! — крикнул капитан и ударил со всей силой кулаком по столу.
— Брикетайль! Я был уверен!
И хладнокровно, показывая великану перстень на своем пальце, он произнес:
— Узнаешь ли ты этот перстень, который ты у меня чуть не украл? Вот он все ещё у меня на пальце. Одно меня удивляет, что у тебя до сих пор голова держится на плечах!
Кровь бросилась в лицо Брикетайлю: действительно, это он сделал себя капитаном д'Арпальером. Он уже хотел было броситься через разделявший их стол и схватить Югэ за горло, но сдержался невероятным усилием воли и отвечал:
— Так ты — волченок из Тестеры, тот самый, что оставил следы своих зубов у меня на руке! Посмотрите, господа!
Он отвернул рукав и показал белые след зубов на волосатой руке, потом, с тем же страшным хладнокровием, обмакнул эти пальцы в стакан, из которого только что пил, он бросил две или три капли вина в лицо Югэ де Монтестрюка.
— О! Умоляю вас! — вскричал Лудеак, бросаясь к Югэ, чтобы удержать его.
— Мне хотелось только видеть, каков будет эффект от этого красного вина на его белой коже! — сказал Брикетайль.
— Вы сейчас увидите тот же самый эффект на черной коже, — возразил Югэ и спокойным движением высвободился из рук Лудеака.
Дела шли отлично. Шиврю вмешался в свою очередь.
— Вы друг мне, любезный граф, — сказал он Югэ, — поэтому я имею право спросить вас, до каких пор вы намерены оставлять эти капли вина на своих щеках?
— Пока не убью этого человека!
— А когда же вы его убьете?
— Сейчас же, если он не боится ночной темноты.
— Пойдем! — отвечал Брикетайль.
— Ты, Лудеак, будешь секундантом у капитана, — сказал Шиврю, — а я — у Монтестрюка.
Все вместе вышли на улицу. Шиврю пропустил вперед Брикетайля и сам пошел перед Югэ, Лудеак шел последним. Спускаясь по узкой лестнице на первый этаж трактира, Лудеак нагнулся к уху Монтестрюка:
— Ведь я же вас предупреждал… Надо было промолчать! Теперь я дрожу от страха.
Скоро пришли к лампаде, горевшей перед образом Богоматери рядом с кладбищем. Неясный свет лампады дрожал на мокрой и грязной мостовой. Местность была совершенно пустынная.
— Вот, кажется, хорошее место, — сказал Югэ, топнув ногой по мостовой, где она казалась посуше и ровней. — Тут кстати и кладбище, куда снесут того из нас, кто будет убит.
Он обнажил шпагу и упершись острием в кожаный сапог, согнул прочный и гибкий клинок.
Лудеак, хлопотавший около капитана, принял сокрушенный вид.
— Скверное дело! — шепнул он ему. — Если хотите, ещё можно уладить как-нибудь.
Вместо всякого ответа Брикетайль обратился к противнику и, тоже обнажив шпагу, сказал ему:
— Помните, я предупреждал вас — берегитесь встречи со мной. Мы встретились. Поручите же вашу душу Богу!
— Ну! Тебе, бедный Брикетайль, заботиться нечего, твою душу давно ждет дьявол!
Брикетайль вспыхнул и встал в позицию.
Началась дуэль суровая, жесткая, безмолвная. Ноги противников прикованы были к земле, глазами они впились друг в друга. Оба бойца прощупывали один другого. Югэ вспоминал полученные когда-то удары. Хладнокровие было одинаково с обеих сторон, искусство их было тоже равное. Шиврю и Лудеак следили за боем, как знатоки, и ещё не заметили ни малейшего превосходства ни с той, ни с другой стороны.
Видно было, что Югэ прошел хорошую школу, и рука его, хотя и казалась слабей, не уступала в твердости руке противника. Удивленный Брикетайль провел ладонью по лбу и уже начинал немного горячиться, но все ещё сдерживал себя. Вдруг он пригнулся, выбросив вперед руку.
— А! Неаполитанские штучки! — сказал Югэ, улыбаясь.
Брикетайль прикусил губу и не находя незащищенного места, чтобы нанести удар, вдруг выпрямился во весь свой огромный рост, зачастил ударами со всех сторон разом.
— А! Теперь испанская! — продолжал Югэ.
И улыбка опять скользнула на его губах.
— Черт возьми! Да это мастер! — проворчал Лудеак, обменявшись взглядом с Шиврю.
Брикетайль вдруг приостановился, весь сжался, прижав локоть и выставив острие шпаги.
— А! Фламандская! Целый парад! — сказал Югэ.
Вдруг он, не отступая ни на шаг, перебросил шпагу из правой руки в левую; Брикетайль побледнел. Он напал теперь основательно и почувствовал ответный укол.
Его удары посыпались один за другим ещё быстрей, но зато менее верные и не достигающие цели.
— На этот раз манера школьников! — сказал Югэ.
— Как только он потеряет остатки хладнокровия, он пропал, — прошептал Лудеак, наблюдавший за Брикетайлем.
Вдруг Югэ выпрямился, как стальная пружина.
— Вспомни прямой удар! — сказал он.
Капитан постоял ещё с минуту, опустив руку, с выражением ужаса и удивления на лице, потом вдруг тяжело упал. Кровь хлынула у него изо рта на мостовую, но, сделав последнее усилие, он поднял голову и сказал:
— Если уцелею, то берегись!
Голова его упала с глухим стуком на землю, ноги судорожно вздрогнули, бороздя грязь, и он вытянулся неподвижно.
— Убит! — сказал Шиврю, склонившись над ним.
Лудеак стал на колени возле тела и положил руку на сердце, а ухо приставил к губам раненого.
— Нет! — возразил он. — Еще как-будто дышит. У меня душа добрая и я не могу оставить христианскую душу умирать без помощи.
Вдвоем с Шиврю они прислонили великана к столбу, подняв ему голову, чтобы он не захлебнулся кровью. Лудеак отдал справедливость искусству Монтестрюка и, обратясь к Шиврю, сказал ему:
— Побудь с ним пока, а побегу к знакомому хирургу, очень искусному в подобных случаях. Такого молодца, как этот, стоит попытаться сохранить.
Когда пришел хирург с носилками для раненого, Югэ поспешил уйти. Патруль или просто городовой мог застать его с окровавленной шпагой над телом человека при последнем издыхании. Лудеак посмотрел, как он уходил на темное кладбище, закутавшись в плащ, между тем как хирург осматривал раненого.
— Не так-то легко нам будет отделаться от этого малого, — сказал он Шиврю. — Уж если капитан ничего не мог сделать, то кто же с ним сладит?
— Я.
— Со шпагой в руке?
— Нет. Разве разве буду вынужден безусловной необходимостью, но человека можно погубить и не убивая. У меня не одно средство.
— Гм! Я верю только смерти. Знаешь старинную поговорку: убит зверь — и яд пропал.
— Поговорка основательная и при случае я её припомню. А пока все, что я могу тебе сказать, это то, что если когда-нибудь граф де Монтестрюк женится на Орфизе де Монлюсон, то это будет значить, что Цезаря де Шиврю уже нет в живых.
Между тем хирург перевязал рану несчастного, голова которого бессильно переваливалась с одного плеча на другое. Прикладывая корпию к ране он любовался широкой грудью, сильными мускулами, вообще крепким сложением капитана.
— Да, — говорил он сквозь зубы, — рана ужасная: весь клинок прошел через легкое! Прости, Господи! Он чуть не насквозь хватил! Но такой силач ещё может отойти. Знавал я и не такие раны, да и те залечивались… Все зависит от присмотра.
И, взглянув на Лудеака, доктор спросил:
— Куда вы его понесете? В больницу? Это все равно, что гроб ему готовить! Есть ли у него квартира, где можно было бы следить за ним, не теряя напрасно времени и трудов?
— А ручаетесь ли вы за выздоровление?
— Воля Господня, но если отдадите его мне на руки, и если ни в чем не будет недостатка, то — да, может быть…
— Тогда берите его и несите ко мне, — сказал Шиврю носильщикам. — Мой дом и мои люди к вашим услугам, а если он выздоровеет, вы получите сто пистолей.
— Это, значит, ваш друг? — вскричал хирург, идя впереди носилок.
— Лучше, чем друг полезный человек.
— А если починим его, то он ещё нам послужит, — прибавил шепотом Лудеак.
18. Спасайся, кто может
Но как это узнали? Какими путями? Монтестрюк не мог этого понять, но на другой же день человек пять знакомых рассказывали ему о его дуэли на углу кладбища Невинных Младенцев. Стоустая молва разнесла весть повсюду. Югэ не скрывал правды, но на поздравления с победой отвечал очень просто:
— Полноте! Это искатель приключений, считавший меня своим должником, а я показал ему, что я напротив его кредитор. Ну мы и свели с ним счеты, вот и все.
Через два или три дня он выходил утром из дому с неизбежным своим Коклико. К нему подошел мальчик, которому он не раз давал денег, и спросил робким голосом:
— У вас нет врага, который бы хотел вредить вам?
— Не знаю! А зачем тебе это?
— Да вот вчера днем какой-то человек с недобрым лицом бродил здесь у вас и все спрашивал, где вы живете?
— Ну?
— Подождите! Он вернулся ещё вечером, но тогда уже был не один. С ним был другой, с таким же нехорошим лицом. Я слышал, что они произносили ваше имя. Вы часто мне подавали милостыню, видя, что я такой бедный, и ещё говорили со мной ласково. Вот я и подумал, что, может быт, окажу вам услугу, если стану слушать. Я и подошел к ним поближе.
— Отлично, дитя мое! — сказал Коклико. — Ты малый то видно ловкий! А что же они говорили, эти мошенники?
— Один, указывая пальцем на ваш дом, сказал другому: он здесь живет.
— Хорошо, — отвечал этот.
— Он почти почти никогда не выходит один, — продолжал первый, постарайся же не терять его из виду, а когда ты хорошо узнаешь все его привычки, остальное уж будет мое дело.
— Какой-нибудь приятель Брикетайля, должно быть, хочет затеять со мной ссору, — заметил Югэ равнодушно.
— А потом? — спросил Коклико.
— Потом первый ушел, а другой вошел вот в ту таверну напротив, откуда видна дверь вашего дома.
— Шпион значит! А сегодня утром ты его опять видел?
— Нет, а как только увидел вас, прибежал рассказать, что я подслушал.
— Спасибо, и будь уверен, пока у меня в кармане будут деньги, и ты будешь получать свою часть. А если теперь те же личности придут сюда и станут тебя расспрашивать, будь вежлив с ними и отвечай, что ни у кого нет таких регулярных привычек, как у меня: встаю я, когда придется, а возвращаюсь, когда случится. А если этих сведений им покажется мало, то попроси их так же вежливо оставить свои имена и адрес: я скоро сам к ним явлюсь.