Это еле заметное чувство, если он позволит себе, в скором времени может перерасти в любовь к ней.
Это была единственная вещь, которую он боялся больше всего.
Возможно, это была единственная вещь, которую он боялся вообще.
Это было, конечно, чересчур иронично, но смерти он не боялся. Смерть не выглядела пугающей у одинокого человека. Но для него было ужасно влюбиться сейчас, когда он давно избегал таких отношений.
Истинная любовь была прекрасная священная вещь, он знал это. Он видел это каждый день своего детства, каждый миг, когда его родители смотрели друг на друга или касались друг друга.
Но любовь - это враг умирающего человека. Это была единственная вещь, которая могла сделать оставшуюся часть его жизни невыносимой - испытать счастье, и знать, что ты все это скоро потеряешь.
И поэтому, когда, наконец, Энтони прореагировал на ее слова, он не притянул ее к себе, не целовал ее до тех пор, пока она не стала задыхаться, не прижимал свои губы к ее милому ушку и нежной шее, чтобы удостовериться в том, что она поняла: он сгорает от страсти к ней, а не к ее сестре.
Не к ее сестре.
Вместо этого он посмотрел на нее, глаза его были спокойны, гораздо более спокойны, чем его сердце и произнес:
– Я очень рад.
При этом у него было ощущение, что она находиться, не здесь и наблюдает эту сцену - этот жуткий фарс - как бы со стороны, все время, задаваясь вопросом, что же, черт подери, здесь происходит.
Кэйт слабо улыбнулась и сказала:
– Я думаю, вы должны были понять еще вчера, что я не против ваших ухаживаний за Эдвиной.
– Кэйт, я-я, -
Она никогда не узнает, что он хотел сказать. По правде, говоря, он сам не был уверен в том, что собирался сказать. Он сам даже не понял, что собирается что-то сказать до тех пор, пока ее имя не сорвалось с его губ.
Но его слова навсегда остались не высказаны, потому что в этот момент он услышал это.
Низкое гудение. Похожее на слабое поскуливание. Это был такого рода звук, что большинство людей, мягко говоря, раздражались, услышав его.
Для Энтони ничего не было более ужасающего.
– Не шевелись, - прошептал он, его голос прозвучал резко и с опасением.
Глаза Кэйт сузились, и конечно, она задвигалась, стараясь повернуться во все стороны.
– Почему вы так говорите? Что случилось?
– Пожалуйста, только, не двигайся, - повторил он.
Она повернула голову налево.
– О, это - просто пчела! - ее лицо скривилось в усмешке облегчения, и она подняла руку, чтобы прогнать пчелу.
– Ради бога, Энтони, никогда не делайте так, вы напугали меня.
Энтони схватил ее за запястье почти с болезненной силой.
– Я сказал, не двигайся, - прошипел он.
– Энтони, - проговорила она сквозь смех, - Это просто пчела.
Он продолжал неподвижно держать ее руку, его хватка причиняла ей боль, его глаза неотрывно следили за навязчивым насекомым, наблюдая, как оно летало вокруг головы Кэйт.
Он был парализован страхом, яростью и чем-то еще, чем он не мог объяснить. Он много раз встречался с пчелами за последние одиннадцать лет, начиная со смерти отца, он вообще не встречал пчел. В конце концов, нельзя было жить в Англии, и ожидать, что он никогда их не встретит.
Фактически, до сих пор, он вел себя по отношению к ним, в странной фаталистической манере. Он всегда подозревал: он обречен настолько, что во всем последует за своим отцом. И если он собирался быть поверженным этим скромным насекомым, он сделал бы это твердо стоя на ногах, и не убегая от них. Он собирался скоро умереть,… хорошо не совсем скоро, но не будет бежать от этих проклятых насекомых.
И когда он видел пчел, он смеялся, дразнил, проклинал, бил их руками, заставляя их принять ответные меры.
И никогда не был ужален.
Но вид одной из пчел в опасной близости от Кэйт, рядом с ее красивыми волосами, приземляющейся на кружевной рукав ее платья - для него было настолько ужасно, что он застыл на месте.
Видение мелькали перед его внутренним взором. Он видел, как маленький монстр погружает жало в ее мягкую кожу. Он видел, как она задыхается и падает на землю. Он видел, как она лежит неподвижная, здесь в Обри-Холле, на той же самой кровати, которая послужила его отцу первым гробом.
– Только тихо, - прошептал он, - Мы сейчас встанем, очень медленно. Затем мы пойдем медленно отсюда прочь.
– Энтони, - сказала она, смотря на него испуганно и настороженно, - Что с вами такое?
Он потянул ее за руку, заставляя встать, но она сопротивлялась.
– Это просто пчела, - сказал она сердитым голосом. - Прекратите так странно вести себя. Ради бога, пчела не может меня убить.
Ее слова тяжело повисли в воздухе. Тогда, наконец, Энтони почувствовал, что его горло расслабилось, и он может говорить:
– Может, - произнес он низким и хриплым голосом.
Кэйт застыла, не потому что она решила подчиниться его приказаниям, а лишь потому, что его странное поведение и что-то демоническое в его глазах напугало ее до чертиков.
– Энтони, - позвала она его, как она надеялась властно и авторитетно, - Сейчас же отпустите мое запястье.
Она потянула руку, но он и не собирался отпускать ее, а пчела все гудела и летала вокруг нее.
– Энтони, - воскликнула она, - Перестаньте, -
Остальная часть ее предложения была потеряна, поскольку, она так или иначе сумела вырвать руку из его тисков. Из-за внезапно возникшей свободы, она потеряла равновесие, и, махнув рукой, она ударила пчелу внутренней частью локтя, посылая ее, сердито гудя и жужжа, прямо в полосу чистой кожи над лифом ее дневного платья.
– О, ради любви к, - Оой! - Кэйт взвыла, почти как пчела, которая, несомненно, приведенная в бешенство, погрузила свое жало в кожу Кэйт.
– Ох, проклятье, - выругалась она, сразу забыв о надлежащих манерах.
Это было просто укус пчелы, ее раньше неоднократно жалили пчелы, но проклятый ад, как же это болело и чесалось.
– Вот же, беспокойство, - проворчала она, наклоняя голову и увидев небольшое красное пятнышко, справа на краю лифа ее платья. - Теперь мне придется пойти в дом поставить припарку, и придется снимать платье.
С презрительным сопением, она скинула мертвую пчелу со своей юбки, бормоча:
– По крайней мере, она мертва и не будет больше досаждать. Это наверно единственная справедливая вещь в…
В этот момент она подняла голову и увидела лицо Энтони.
Оно было полностью белым. Не бледным, не бескровным, а белым, как лист бумаги.
– О, Господи, - прошептал он отчаянно, и странная вещь была в том, что его губы почти не двигались. - О, Господи.
– Энтони? - спросила она, наклоняясь вперед, и на мгновение, забыв об укусе пчелы. - Энтони, в чем дело?
Неожиданно, в каком-то трансе, он быстро шагнул вперед, одной рукой грубо схватив ее за плечо, а другой, спуская лиф платья, открывая рану и приоткрывая ее грудь.
– Милорд! - завопила Кэйт. - Остановитесь.
Он ничего не сказал, только дыхание у него было прерывистое и быстрое, он еще потянул лиф платья вниз, не так низко, чтобы полностью обнажить грудь, но достаточно, чем позволяет благопристойность.
– Энтони! - позвала она его, надеясь, что использование его имени поможет ей привлечь его внимание.
Сейчас она не знала этого человека; он не был тем, кто сидел с ней двумя минутами ранее на скамейке. Он был сумасшедшим, наводил на нее ужас и совсем не слушал ее.
– Ты, наконец, замолчишь или нет, - сердито прошипел он, на секунду поднимая свой взгляд на ее лицо.
Его глаза были полностью сосредоточены на красном набухающем кружочке на ее груди, и его пальцы с дрожью вытащили жало из ее кожи.
– Энтони, все хорошо! - продолжала она настаивать. - Вы должны -
Она задохнулась.