Я со спокойной совестью убил бы этого льва в отсутствие Старика, но сейчас мы рисковали попасть в беду. Лев отступал по мере
нашего продвижения вперед, но отступал медленно. Ему явно не хотелось двигаться с места, - должно быть, он наелся ранним утром, когда мы слышали
его рев, и отяжелел. М'Кола все это не нравилось. Трудно сказать, что мучило его больше, - ответственность за мою жизнь перед Стариком или
острое сознание беспомощности в этой опасной охоте, но он был очень расстроен. В конце концов он положил руки мне на плечи, заглянул в лицо и
трижды яростно потряс головой. - Хапана! Хапана! Хапана, бвана! - Он протестовал, сетовал и молил. “В конечном счете, какой смысл тащить его
дальше, раз все равно стрелять невозможно?" - подумал я. Да я и сам рад был вернуться.
- Ладно, - сказал я. Мы вернулись обратно той же дорогой, пересекли открытую равнину и добрались до деревьев, у которых ждала Мама. - Ну
что, видели его?
- Нет, - ответил я. - Но слышали рев три или четыре раза.
- Страшно было?
- Самую малость, только под конец. Но с каким удовольствием я пристрелил бы его, сказать невозможно.
- Ох, как я рада, что вы вернулись! - сказала она. Я вытащил из кармана словарь и составил фразу на ломаном суахили. Для этого нужно было
отыскать слово “нравиться”.
- М'Кола нравится симба?
Теперь М'Кола снова обрел способность улыбаться, и китайские усики по углам его рта задвигались.
- Хапана, - сказал он и помахал рукой у себя перед носом. - Хапана!
"Хапана” означает “нет”.
- Попробуем убить куду? - предложил я.
- Хорошо, - с чувством ответил М'Кола на суахили. - Лучше. Много лучше. Тендалла, да, да. Тендалла.
Однако мы не видели ни одного самца куду, пока стояли здесь лагерем, и через два дня двинулись в Бабати, а оттуда в Кондоа и через всю
страну к Хандени, на побережье.
Мне и прежде не по душе был этот лагерь, проводники, да и самая местность. У меня создалось впечатление, что вся лучшая дичь в этих краях
уже перебита. Нам было известно, что здесь водятся куду и принц Уэльский застрелил антилопу как раз близ этого лагеря, но в нынешнем сезоне
здесь уже побывали три охотничьи экспедиции, да и местные жители тоже охотятся-они якобы защищают свои посевы от бабуинов, но при встрече с
африканцем, вооруженным мушкетом, кажется странным, что он преследует бабуинов за десять миль от своей шамбы, до самых холмов, где обитают куду.
Я решительно стоял за то, чтобы ехать дальше и попытать счастья в другом месте, около Хандени, где никто из нас еще не бывал.
- Ну, что ж, едем, - согласился Старик. Новое место оказалось подлинной находкой. Куду то и дело пробегали через открытые поляны, а мы
сидели и ждали, пока появятся еще более крупные, и били их на выбор. К тому же по соседству водились черные антилолы, и мы решили, что первый,
кто убьет самца куду, отправится за ними. Я торжествовал, Карл тоже приободрился в этой новой, сказочной местности, где непуганые звери
оказались такими доверчивыми, что нам просто совестно было стрелять их. Едва рассвело, мы тронулись в путь без носильщиков, которые должны были
снять лагерь и следовать за нами на двух грузовиках. Добравшись до Бабати, мы остановились в маленькой гостинице над озером, где пополнили свой
запас консервов и выпили холодного пива.
Затем мы повернули к югу. Дорога была хорошая, ровная, она пролегала через лесистые холмы, над
бескрайними масайскими степями и дальше прямиком через плантации, где высохшие, сморщенные старухи и старики гнули спины на маисовых полях; одна
за другой убегали назад пыльные мили, и наконец, миновав выжженную солнцем долину, где ветер вздымал на нашем пути тучи песка, мы доехали до
немецкого гарнизонного городка Кандоа-Иранджи, где под деревьями белели красивые домики. Мы велели М'Кола дожидаться грузовиков на перекрестке,
поставили свою машину в тень и отправились на военное кладбище, намереваясь затем нанести визит местным властям; но был час завтрака, и, не
желая никого беспокоить, мы обошли содержавшееся в образцовом порядке живописное кладбище, где мертвецам не лучше и не хуже, чем во всяком
другом месте, выпили пива в тени дерева, - здесь было так прохладно после нестерпимого солнечного жара, от которого тяжестью наливались шея и
плечи, - а потом, отдохнув, сели в машину и выехали на дорогу, чтобы вместе с грузовиками двинуться на восток, к новым местам.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Места эти были для нас совсем новые, но в них проступали черты древнейших стран. Мы ехали по уступам скал, узкой тропой, исхоженной
караванами и скотом, и бездорожье каменной осыпи подымалось между двумя рядами деревьев, уходя в горы. Все здесь было удивительно похоже на
Арагон, и я только тогда поверил, что мы не в Испании, когда вместо вьючных мулов нам повстречались туземцы, человек десять, - все с непокрытыми
головами, босые, одежда их состояла из куска белой материи, собранной у плеча наподобие тоги.
Но вот мы разминулись с ними, и высокие деревья вдоль тропы, извивающейся по скалистым выступам, - это снова Испания, и будто я опять еду
верхом-сзади лошадь и спереди лошадь, и мне страшно смотреть, как на крупе у передней мерзостно копошится мошкара. Точно таких мошек мы находили
здесь на львах. В Испании, когда эта гадость заползала тебе за шиворот, чтобы убить ее, приходилось снимать рубашку. Какая-нибудь одна-
единственная проникнет под воротник, поползет вниз по спине, потом переберется под мышку, оттуда на живот, к пупку, под брючный пояс, и-плоская,
никак ее не раздавишь-ускользает от твоих пальцев с такой ловкостью и быстротой, что с ней не сладишь, пока не разденешься догола. Глядя тогда
на мошкару, копошащуюся у лошади под хвостом, зная по себе, что это за мука, я испытывал такой ужас, равного которому не припомню за всю свою
жизнь, если не считать дней, проведенных в больнице с переломом правой руки-открытый перелом между плечом и локтем, кисть вывернута, бицепсы
пропороты насквозь, и обрывки мяса гниют, пухнут, лопаются и, наконец, истекают гноем. Один на один с болью, пятую неделю без сна, я вдруг
подумал однажды ночью; каково же бывает лосю, когда попадаешь ему в лопатку и он уходит подранком; и в ту ночь я испытал все это за него-все,
начиная с удара пули и до самого конца, и, будучи в легком бреду, я подумал, что, может, так воздается по заслугам всем охотникам. Потом,
выздоровев, я решил: если это и было возмездие, то я претерпел его и, по крайней мере, отныне отдаю себе отчет в том, что делаю. Я поступал так,
как поступили со мной. Меня подстрелили, меня искалечили, и я ушел подранком. Я всегда ждал, что меня что-нибудь убьет, не одно, так другое, и
теперь, честное слово, уже не сетовал на это. Но, так как отказываться от своего любимого занятия мне не хотелось, я решил, что буду охотиться
до тех пор, пока смогу убивать наповал, а как только утеряю эту способность, тогда и охоте конец.