Глава 1
Два удара колокола
Моросил холодный дождь. Было темно. В половине шестого из казармы, стоявшей в самом конце улицы, донеслись звуки трубы, послышался топот лошадей, тянувшихся на водопой,
а в одном из окон соседнего дома вспыхнуло светлое треугольное пятно: кто нибудь тут вставал спозаранку, а может быть, свет зажег больной после бессонной ночи.
Ну, а вся улица – тихая, широкая, недавно застроенная чуть ли не одинаковыми домами – еще спала. Квартал был новый, заселенный самыми обычными мирными обывателями –
чиновниками, коммивояжерами, мелкими рантье, скромными вдовами.
Мегрэ поднял воротник пальто и прижался к стене у самых ворот школы; покуривая трубку и положив на ладонь часы, он ждал.
Ровно без четверти шесть с приходской церкви, высившейся позади, раздался перезвон колоколов. Из слов мальчишки Мегрэ знал, что это «первый удар»
колокола, призывающий к шестичасовой мессе.
Колокольный звон все еще плыл в сыром воздухе, когда Мегрэ почувствовал, вернее, догадался, что в доме напротив надсадно задребезжал будильник. Через секунду он смолк.
Должно быть, мальчик, лежа в теплой постели, протянул руку и на ощупь нажал кнопку будильника.
Не прошло и минуты, как осветилось окно на третьем этаже.
Все происходило именно так, как рассказывал мальчик: весь дом спал, а он осторожно, стараясь не шуметь, вставал первым. Сейчас, вероятно, он уже оделся, натянул носки и,
ополоснув водой лицо и руки, наскоро причесался, а потом…
Потом…
– Я тащу башмаки в руке по лестнице, – заявил он Мегрэ, – и только внизу надеваю, чтобы не разбудить родителей.
Так все и шло изо дня в день, зимой и летом, вот уже почти два года, с той поры, как Жюстен стал петь во время шестичасовой мессы в больнице.
Он утверждал:
– Больничные часы вечно отстают от приходских на три четыре минуты.
Теперь комиссар убедился в этом. Вчера инспекторы опергруппы Сыскной полиции, к которой он был прикомандирован несколько месяцев назад, лишь пожимали плечами, выслушивая
рассказ Жюстена обо всех этих мелочах, в частности – о «первом», а потом о «втором» ударе колокола.
Мегрэ долгое время сам был певчим. Потому то он тогда и не улыбнулся.
Итак, на колокольне приходской церкви пробило без четверти шесть… Тут же задребезжал будильник, а немного погодя из больничной церкви донесся мелодичный серебристый
звон, похожий на звон монастырских колоколов.
Комиссар все еще держал на ладони часы. Мальчик потратил на одевание немногим больше четырех минут. Свет в окне погас. Должно быть, Жюстен ощупью спустился по лестнице,
чтобы не разбудить родителей, затем присел на последней ступеньке, надел башмаки и снял пальто с бамбуковой вешалки, что стояла в коридоре справа.
Потом отворил дверь и, бесшумно закрыв ее, вышел на улицу. Вот он тревожно озирается по сторонам… Увидев четкий силуэт, узнает комиссара, который подходит к нему, и
говорят:
– А я боялся, что вы не придете.
И устремляется вперед. Светловолосому, худому мальчишке лет двенадцать, но уже чувствуется, что он упрям и своеволен.
– Вам хочется, чтоб я проделал то же самое, что делаю каждое утро, верно? Я хожу всегда быстро и считаю минуты, чтоб не опоздать. Кроме того, сейчас, зимой, совсем темно
и мне страшно. Через месяц станет посветлее…
Он свернул направо, вышел на тихую и еще сонную улицу, которая была куда короче, чем первая, и упиралась в круглую площадь, обсаженную старыми вязами. По диагонали ее
пересекали рельсы трамвая.
Мегрэ невольно подмечал все детали, напоминающие ему детство.
Во первых, мальчик шел по самому краю тротуара – боялся, как бы кто нибудь не выскочил из темного угла. Во
вторых, проходя по площади, он обходил стороной деревья: ведь за их стволами мог прятаться человек…
В общем, мальчишка трусом не был – недаром вот уже две зимы он каждое утро совсем один, в любую погоду – сквозь густой туман или во мраке безлунной ночи, – бежал по той
же самой безлюдной дороге.
– Когда дойдем до середины улицы Святой Катерины, вы услышите второй удар колокола в приходской церкви.
– Когда проходит первый трамвай?
– В шесть часов. Видел его всего два три раза, когда опаздывал. Один раз будильник не прозвенел. Ну, а еще раз потому, что опять заснул. Теперь то я сразу вскакиваю, как
только он зазвенит.
Худенькое бледное лицо под моросящим ночным дождем, вдумчивый и чуть чуть тревожный взгляд.
– С хором покончено… Сегодня я иду туда только по вашей просьбе…
Они свернули налево и направились по улице Святой Катерины, где, как и на всех улицах квартала, через каждые пятьдесят метров высился одинокий фонарь. Возле каждого
фонаря поблескивала лужа. И мальчик бессознательно шагал прямо по лужам – должно быть, так было безопаснее. Из казармы то и дело доносился глухой шум. Кое где
засветились окна. Порой какой нибудь прохожий торопливо переходил улицу: видно, спешил на работу.
– Когда вы подошли к углу улицы, вы ничего не заметили?
В показаниях мальчишки это было самое уязвимое место: ведь улица Святой Катерины была прямой, пустынной, фонари тянулись, как по веревке, и разгоняли предутренний
сумрак. Сразу можно было заметить – хоть за сто метров – двух людей, затеявших драку.
– Может, я и не смотрел вперед. Наверно, разговаривал сам с собой. Так со мной случается… Утром иду и потихоньку разговариваю сам с собой… Я собирался кое что попросить
у матери потом, дома, ну и… повторял то, что хотел ей сказать…
– А что же вы хотели попросить?
– Знаете, я давно мечтаю о велосипеде… Уже триста франков скопил на мессах…
Странно, но Мегрэ вдруг показалось, что мальчик старается идти подальше от домов – он даже сошел на мостовую, а потом снова зашагал по тротуару.
– Вот здесь… смотрите… А вот и второй удар колокола в приходской церкви…
И Мегрэ, не боясь показаться смешным, попытался понять и проникнуть в тот мир, которым каждое утро жил Жюстен.
– Наверно, я поднял голову. Знаете, так бывает, когда бежишь, не глядя перед собой, и вдруг упрешься в стену… Все произошло как раз на этом месте… Вот здесь… – показал
он на тротуар. – Сначала я увидел человека – он лежал, вытянувшись во весь рост, и показался мне таким громадным, что я готов поклясться – он занимал весь тротуар.
Жюстен, конечно, ошибся – ведь тротуар был по крайней мере в два с половиной метра шириной.
– Точно не знаю, что я сделал… Должно быть, отскочил в сторону… Но сразу не убежал. Знаете отчего? Я увидел, что у него в груди торчит нож со здоровенной рукояткой из
темной кости. Я ее заметил, потому что у дяди Анри почти такой же нож и он говорит, что рукоятка сделана из оленьего рога. Наверняка этот человек был уже мертв…
– Почему вы так думаете?
– Не знаю. У него был вид мертвеца.
– Глаза были закрыты?
– Глаз я не заметил. Ей богу, больше я ничего не знаю… Но такое было у меня чувство, что он мертв… Правда, это быстро прошло, как я вам уже сказал вчера в вашем
комиссариате. Вчера меня заставляли повторять одно и то же столько раз, что я больше ни слова не скажу.