Вчера меня заставляли повторять одно и то же столько раз, что я больше ни слова не скажу. Да мне и не верят…
– А что же другой человек?
– Я поднял голову и увидел, что чуть подальше, пожалуй так метрах в пяти, кто то стоит. У этого типа были очень светлые глаза. Он взглянул на меня и бросился бежать. Это
был убийца…
– Как вы это узнали?
– Потому что он бросился бежать со всех ног.
– В каком направлении?
– Так вот, все прямо…
– Значит, в сторону казармы?
– Ну да…
Действительно, Жюстена накануне допрашивали по крайней мере раз десять. Больше того, до прихода Мегрэ инспекторы превратили допрос в какую то своеобразную игру. Однако
он ни разу не сбился в своих показаниях.
– А что вы сделали дальше?
– Тоже бросился бежать. Это трудно объяснить. Мне кажется… когда я увидал, что он убегает, я испугался… и тогда тоже пустился бежать…
– В противоположном направлении?
– Да…
– Вам не пришло в голову позвать на помощь?
– Нет… Я очень испугался. Особенно я боялся, как бы меня не подвели ноги – они у меня просто отнимались. Я добежал почти до площади Конгресса, а потом рванул по другой
улице, которая тоже ведет к больнице, так что получился крюк.
– Ладно, пойдем дальше.
Снова раздался мелодичный перезвон колоколов больничной церкви. Пройдя метров пятьдесят, они остановились на перекрестке; слева тянулась стена с узкими бойницами – там
были казармы, направо высился огромный полуосвещенный портал, а на нем вырисовывался циферблат часов.
Было без трех минут шесть.
– Опаздываю на минуту. Вчера, однако, я пришел вовремя, но как я несся!
На двери из мореного дуба висел тяжелый молоток. Приподняв его, Жюстен ударил им в дверь, и будто гром прокатился по улице. Подбежал привратник в домашних туфлях,
приоткрыл ворота, пропустил Жюстена, но преградил дорогу Мегрэ, подозрительно оглядывая его.
– А это кто?
– Полиция.
– Предъявите документ.
Миновав ворота и еще одну дверь, они очутились в большом дворе; вокруг громоздились больничные постройки. Вдалеке, в утренней мгле, белели чепцы сестер монахинь,
направлявшихся в церковь.
– Почему вчера вы ничего не сказали привратнику?
– Не знаю… Торопился туда…
Мегрэ отлично его понимал. Действительно, что скажешь недоверчивому, несговорчивому привратнику? Ясно, мальчик поспешил в ризницу.
– Вы войдете со мной?
– Да.
В церкви было тепло и уютно. Больные в светло серых халатах – кто с забинтованной головой, кто в лубках на перевязи, кто с костылями – уже сидели на скамьях,
поставленных рядами. Сестры монахини, расположившиеся на хорах, составляли какую то одноликую массу и, словно охваченные религиозным экстазом, низко склоняли головы в
белых чепцах.
– Пойдемте за мной.
Им пришлось подняться на несколько ступеней и пройти мимо алтаря, где уже мерцали свечи. Справа находилась ризница из темного дерева; высокий, изможденный священник уже
надел почти все облачение; стихарь из тонких кружев ждал маленького певчего; рядом стояла сестра монахиня.
Вот здесь, именно в этом месте, вчера, задыхаясь, с подкосившимися ногами, остановился Жюстен. Вот здесь он крикнул:
«Сейчас на улице Святой Катерины убили человека!»
Маленькие деревянные часы показывали ровно шесть часов – колокола вновь зазвонили. Жюстен сказал сестре, подававшей ему стихарь:
– Это комиссар полиции…
И Мегрэ остался, а мальчик взбежал по ступеням к алтарю.
– Жюстен очень набожный мальчик, он ни разу нам не соврал, – рассказывала Мегрэ сестра монахиня, ведавшая ризницей. – Случалось, он не приходил на мессу… Он мог бы
сказать, что был болен… Ом же откровенно признавался, что у него не хватило духа подняться спозаранку в такой холод или что ему приснился плохой сон и он не выспался…
А священник, только что отслуживший обедню, посмотрел на комиссара своими светлыми стеклянными глазами святого:
– Почему вы думаете, что мальчик выдумал всю эту историю?
…Теперь Мегрэ знал, какие события разыгрались накануне в ризнице. Жюстен, стуча зубами, исчерпав все доводы, был в нервном припадке… Но запаздывать с обедней нельзя, и
сестра монахиня из ризницы, предупредив старшую, заменила Жюстена.
И только минут через десять старшая сестра догадалась позвонить в полицию.
Конечно, надо было бы сразу же приехать в церковь, ибо все почувствовали – что то произошло. Но дежурный сержант ничего не мог понять.
– Какая старшая сестра? Старшая над чем?
Тихо и неторопливо – как говорят в монастырях – ему снова сказали, что на улице Святой Катерины совершено преступление. Однако прибывшие агенты ничего не нашли – ни
жертвы, ни преступника…
В половине девятого утра Жюстен, будто ничего и не случилось, пришел, как обычно, в школу, а уже в половине десятого в класс ввалился приземистый, кряжистый человек, по
виду боксер. Это был инспектор Бессон, известный своей грубостью.
Бедный мальчуган! Добрых два часа его допрашивали в мрачном здании комиссариата, где невозможно было продохнуть от табачного дыма – вытяжка почему то не действовала.
Причем допрашивали его не как свидетеля, а как обвиняемого.
Все три инспектора – Бессон, Тиберж и Валлен – по очереди старались засадить его под арест, пытаясь добиться хоть каких то расхождений в его свидетельских показаниях. В
довершение всего за сыном явилась мать. Она сидела в приемной вся в слезах и, всхлипывая, повторяла без конца:
– Мы честные люди и никогда не имели дела с полицией.
Мегрэ, проработавший почти всю ночь, приехал в комиссариат только к одиннадцати.
– Что здесь творится? – спросил он, увидя голенастого, нахохлившегося Жюстена.
Он не плакал, только лихорадочно поводил глазами.
– Парень хочет оставить нас в дураках. Издевается над нами. Настаивает, будто видел на улице труп и даже убийцу, убежавшего при его приближении. Однако четыре минуты
спустя по той же улице прошел трамваи, и кондуктор ничего не заметил…
На улице полнейший порядок и никто ничего не слыхал… Наконец, когда через четверть часа на место происшествия прибыла полиция, оповещенная какой то сестрой, на тротуаре
ничего не было – ни единого пятнышка крови…
– Зайдите ко мне в кабинет, дружок. И Мегрэ оказался первым в тот день, кто не назвал Жюстена на «ты». Первым он обошелся с ним не как с фантазером и упрямцем, а как с
маленьким мужчиной, Он заставил его пересказать всю историю и держался спокойно, просто, не перебивая рассказа и не делая замечаний.
– Вы будете по прежнему прислуживать в церкви?
– Нет. Больше я не буду туда ходить. Очень уж страшно…
А ведь это, право, была большая жертва. Конечно, мальчуган был набожен. И он вкушал поэзию первой мессы в таинственной тишине храма. Но, кроме того, за каждую обедню ему
платили, – правда, пустяки, но вполне достаточно, чтобы скопить немного денег. Ведь ему так хотелось иметь велосипед, а родители не могли сделать такой роскошный
подарок.
– Я попросил бы вас еще разок сходить туда завтра утром.