— Ну да! Ужасное уродство!.. Может, ты правда возьмешь этот портрет на память?
— А твоя мама возражать не будет?
— Нет, мама возражать не будет. По-моему, она будет даже рада от него избавиться. У нас есть картины получше.
— Я очень люблю вас обеих — и тебя, и твою маму.
— Я ей это непременно скажу.
— Как ты думаешь, этот конопатый хлюст в самом деле писатель?
— Да. Этторе ведь тебе сказал. Этторе любит пошутить, но никогда не врет. Ричард, что такое хлюст? Только ты надо мной не смейся.
— Боюсь, что это трудно объяснить. По-моему, хлюст — это человек, который никогда всерьез не занимался своим делом (oficio) и только раздражает всех своим нахальством.
— Мне надо научиться правильно употреблять это слово.
— Не стоит употреблять его вообще. — Потом он спросил: — А когда я получу твой портрет?
— Если хочешь, сегодня. Я попрошу, чтобы его упаковали и послали тебе. Где ты его повесишь?
— У себя дома.
— А туда никто не придет и не будет надо мной смеяться и говорить гадости?
— Нет. Пусть только попробует. И потом, я им скажу, что это портрет моей дочери.
— А у тебя когда-нибудь была дочь?
— Нет, но мне всю жизнь хотелось, чтобы она была.
— Но я могу быть тебе и дочерью тоже.
— Тогда это будет кровосмешением.
— В таком старинном городе, как наш, это никого не испугает. Чего тут только не видали!
— Послушай, дочка…
— Вот и хорошо, — сказала она. — Мне это очень нравится.
— Ну и слава богу, — сказал полковник. Его голос звучал чуть-чуть хрипло. — Мне тоже нравится.
— Теперь ты понимаешь, за что я тебя люблю, хоть и знаю, что этого не надо?
— Послушай, дочка… Где мы будем ужинать?
— Где хочешь!
— Давай поужинаем в «Гритти»?
— Давай.
— Тогда позвони домой и спроси разрешения.
— Не хочу. Я не буду просить разрешения, я просто им скажу, где я ужинаю, чтобы они не беспокоились.
— Но ты в самом деле хочешь ужинать в «Гритти»?
— Конечно. Это очень хороший ресторан, и ты там живешь, и все могут нас там видеть.
— С каких пор ты стала такой?
— А я и была такая. Мне всегда было все равно, что обо мне думают. И потом, я никогда не делала того, чего надо было стыдиться, разве что врала, когда была маленькая, и грубила.
— Эх, как бы я хотел, чтобы мы могли пожениться и родить пятерых сыновей, — сказал полковник.
— Я тоже, — сказала девушка. — И разослать их в пять разных концов света.
— А разве у света пять концов?
— Не знаю, — сказала она. — Пока я говорила, мне казалось, что да. Ну вот видишь, мы опять веселимся правда?
— Да, дочка.
— Ну-ка, скажи еще раз. Повтори, как ты сказал.
— Да, дочка.
— Ах, — сказала она. — Почему у людей все так сложно? Можно мне подержать твою руку?
— Она такая уродливая, мне самому противно на нее смотреть.
— Ты даже не понимаешь, какая у тебя рука!
— Это, конечно, дело вкуса, — сказал он. — Но ты, дочка, все же не права.
— Может быть. Но видишь, мы опять веселимся, а то плохое, что у нас было на сердце, теперь ушло.
— Ушло, как туман из низины, когда над холмами встает солнце, — сказал полковник. — И ты — это солнце.
— А мне хочется быть похожей на луну.
— Ты и луна тоже. И любая другая планета, какая тебе нравится, и я даже могу тебе точно сказать, где эта планета находится. Господи Иисусе, дочка, да если хочешь, будь хоть целым созвездием.
— Нет, лучше я буду луной. У нее тоже есть свои неприятности.
— Да. Невзгоды и к ней приходят в положенный срок. Но прежде чем луне пойти на убыль, всегда бывает полнолуние.
— Она мне кажется иногда такой грустной там, над каналом, что у меня даже сердце щемит.
— Ей немало досталось на ее веку.
— Как ты думаешь, мы можем заказать еще по одному «Монтгомери»? — спросила девушка. И только тут полковник заметил, что англичане уже ушли.
Он ничего не видел, кроме ее лица. «Смотри, тебя еще убьют, если так будешь зевать, — сказал он себе. — С другой стороны, это своего рода сосредоточенность. Но так вести себя чертовски неосторожно!» — Конечно. Почему же нет?
— Мне от них делается очень приятно, — сказала девушка.
— У Чиприани их здорово готовят, они действуют даже на меня.
— Чиприани ужасно умный!
— Мало того — он еще и мастер своего дела.
— Когда-нибудь он приберет к рукам всю Венецию.
— Не всю, — возразил полковник. — Тебя он не получит.
— Нет. Ни он и никто другой, пока ты меня хочешь.
— Я хочу тебя, дочка. Но я не хочу прибирать тебя к рукам.
— Знаю. Я тебя люблю и за это тоже.
— Давай позовем Этторе и попросим его позвонить к тебе домой. Ты им скажешь насчет портрета.
— Правильно. Если хочешь получить портрет сегодня, я попрошу дворецкого его упаковать и отправить. А потом я позову к телефону мамочку и скажу ей, где мы будем ужинать, и, если нужно, спрошу у нее разрешения.
— Не надо, — сказал полковник. — Этторе, дайте нам два самых лучших «Монтгомери» с мелкими оливками и, пожалуйста, позвоните домой к этой даме. Скажите нам, когда там кто-нибудь подойдет к телефону. И сделайте все побыстрей.
— Слушаюсь, полковник.
— Ну а теперь, дочка, давай опять веселиться.
— Мы ведь уже начали, когда ты его подозвал, — сказала она.
ГЛАВА 10
Они шли по правой стороне улицы, которая вела к «Гритти». Ветер дул им в спину и трепал волосы девушки. Ветер разделил волосы на затылке, и они улетали вперед, прилипая к щекам. Они шли, заглядывая по дороге в витрины; девушка задержалась у освещенного окна ювелирного магазина.
Там было много старинных драгоценностей; они стали их разглядывать и показывать друг другу самые лучшие; для этого им пришлось разнять руки.
— Может, тебе что-нибудь тут хочется? Я могу утром купить.
Чиприани даст мне денег взаймы.
— Нет, — сказала она, — мне ничего не хочется, ты ведь все равно никогда мне не даришь подарков.
— Ты гораздо богаче меня. Я привожу тебе из армейского магазина всякие мелочи и плачу в ресторанах.
— И катаешь меня в гондоле, и возишь в разные красивые места за город.
— Вот не думал, что тете хочется получить в подарок камушки!
— Не потому, что это камушки. А потому, что это подарок, и на них можно смотреть, о них можно думать, когда их носишь.
— Для меня это новость, — сказал полковник. — Но разве я смог бы купить тебе на армейское жалованье что-нибудь вроде твоих квадратных изумрудов?
— Ах, ты не понимаешь! Они же мне достались по наследству. Их мне завещала бабка, а она получила их от своей матери, а та получила их от своей матери. Думаешь, приятно носить камни, которые достались тебе от мертвецов?
— Никогда об этом не думал.
— Хочешь, я тебе их дам, если ты любишь камни? Для меня они просто наряд, вроде парижского платья. Ты-то любишь носить парадный мундир?
— Нет.
— И саблю носить не любишь?
— Да нет же, говорю тебе, нет!
— Значит, ты не настоящий военный, а я не настоящая девушка. Но подари мне что-нибудь надолго, чтобы я могла это носить и радоваться каждый раз, когда надену.
— Хорошо, — сказал полковник. — Подарю.
— Видишь, какой ты сообразительный, — сказала девушка. — И как хорошо, что ты решаешь сразу. Пожалуйста, возьми мои изумруды, ты можешь носить их в кармане как талисман и трогать их каждый раз, когда соскучишься.
— На службе я редко держу руки в карманах. Я либо верчу в руках стек, либо показываю что-нибудь карандашом.
— Но ты можешь сунуть руку в карман хотя бы изредка и там их потрогать?
— Мне не скучно, когда я работаю. Так приходится голову ломать, что тут уж не до скуки.
— Но ты же теперь не работаешь.
— Да. Только делаю все, чтобы меня поскорее списали в расход.