Каждый вечер, приехав к г-же д'Арланж, г-н Дабюрон был уверен, что найдёт м-ль Клер сидящей подле бабки; ради этого он и приезжал.
Рассеянно слушая брюзжание старой дамы вперемежку с анекдотами времён эмиграции, он смотрел на Клер, словно фанатик на своего идола. Его восхищали её длинные волосы, прелестный рот, глаза, которые он находил самыми прекрасными на свете.
Часто случалось, что в упоении он забывал, где находится. Он совершенно не помнил о маркизе, не слышал её фальцета, вонзавшегося в барабанные перепонки, словно вязальная спица. В таких случаях он отвечал невпопад, совершал самые невероятные промахи, которым потом пытался придумать оправдания. Но это было ни к чему. Маркиза д'Арланж не замечала рассеянности своего любимца. Вопросы, которые она задавала, отличались такой пространностью, что её уже мало заботили ответы на них. Ей было достаточно иметь слушателя; главное, чтобы время от времени он подавал признаки жизни.
Когда приходило время садиться за стол для игры в пикет (следователь про себя называл его галерой), он проклинал и игру, и мерзкого её изобретателя. Играл он невнимательно, постоянно ошибался: бросал карту не глядя и забывал бить козырем. Старая дама пеняла ему за рассеянность и беззастенчиво ею пользовалась. Она подглядывала в снос, меняла карты, которые её не устраивали, дерзко записывала себе фантастические очки, а в конце без всякого стыда и угрызений клала в карман выигранные деньги.
Г-н Дабюрон был чрезвычайно робок, Клер держалась неприступно, поэтому молодые люди почти не разговаривали. За всю зиму судья не обратился к девушке и десяти раз. Вдобавок перед каждым разговором он затверживал наизусть слова, которые намерен был произнести, зная, что без этой подготовки язык у него прилипнет к гортани.
Зато он хотя бы видел её, дышал с нею одним воздухом, слышал её голос, мелодичный и чистый, как хрустальный колокольчик, вдыхал веявший вокруг неё нежный аромат, казавшийся ему воистину небесным благоуханием.
Он, разумеется, не смел спросить у неё, как называются её духи, но после бесконечных поисков, из-за которых он прослыл в нескольких парфюмерных магазинах сумасшедшим, г-н Дабюрон наконец их обнаружил. Этими духами он опрыскал у себя дома все вплоть до папок с делами, громоздившихся на столе.
Он так долго созерцал её глаза, в которых ему виделось нечто неземное, что в конце концов изучил все перемены в их выражении. Ему казалось, что он читает каждую мысль той, кого обожает, и через эти глаза, словно через распахнутые окна, постигает её душу. Он говорил себе: «Сегодня ей весело», — и его переполняла радость. В другой раз думал: «Сегодня что-то её огорчило» — и тут же впадал в уныние.
Не раз г-ну Дабюрону приходила мысль попросить руки Клер, но он не решался. Житейские принципы маркизы были ему известны, он знал, что она помешана на знатности и непреклонна в отношении к мезальянсу; он был уверен, что, стоит ему заговорить, она прервёт его ледяным «нет» и никогда уже не позволит ему вернуться к этой теме. Осмелиться на предложение значило без малейшей надежды на успех подвергать опасности нынешнее счастье, которым он бесконечно дорожил, потому что любовь довольствуется малым.
«Если мне откажут, — рассуждал он, — двери их дома закроются для меня. Тогда прощай блаженство, которое дано мне в этой жизни, тогда мне конец».
С другой стороны, он ясно понимал, что юную мадемуазель д'Арланж может встретить другой, которому ничто не помешает влюбиться, посвататься и получить её в жены.
Как бы то ни было, отважится ли он просить руки или будет медлить, ему неминуемо грозило её потерять. В начале весны Дабюрон решился.
Погожим апрельским днём он отправился в особняк маркизы д'Арланж, и мужества ему на это понадобилось не меньше, чем солдату, идущему в атаку на вражескую батарею. Г-н Дабюрон тоже твердил: «Победить или погибнуть».
Маркиза сразу после завтрака уходила и только что вернулась. Она была в неописуемой ярости и кричала на весь дом.
А случилось вот что: месяцев восемь — десять тому назад маркиза заказала маляру, жившему по соседству, кое-какие работы. Сто раз с тех пор маляр являлся в надежде получить по счёту, и столько же раз его спроваживали, предлагая зайти позже. Наконец ему надоело ходить и ждать, и он подал жалобу мировому судье на высокородную и сиятельную маркизу д'Арланж.
Вызов в суд поверг маркизу в ярость, однако она никому не сказала об этом, решив, с присущей ей мудростью, что воспользуется приглашением с единственной целью: просить у правосудия защиты и призвать мирового судью сделать соответствующее внушение бесстыдному маляру, посмевшему беспокоить её из-за какого-то пустяка, из-за ничтожной суммы.
Нетрудно угадать, к чему это привело. Мировому судье пришлось распорядиться, чтобы упрямую маркизу удалили из его кабинета. Потому она и была в такой ярости.
Г-н Дабюрон застал её в бледно-розовом будуаре. Полуодетая, совершенно растрёпанная, красная, как пион, она сидела среди осколков фарфора и хрусталя, подвернувшегося ей под руку в первую минуту. В довершение несчастья Клер с гувернанткой куда-то ушли. Вокруг незадачливой маркизы хлопотала горничная, пичкая её всевозможными снадобьями для успокоения нервов.
Старая дама встретила следователя, словно посланца небес. Более получаса, перемежая повествование воплями и проклятиями, она рассказывала ему свою одиссею.
— Вообразите себе этого судью! — восклицала она. — Какой-то бешеный якобинец, плоть от плоти тех фанатиков, что обагрили руки в крови нашего короля! Друг мой, я вижу, на вашем лице написаны оторопь и негодование… Подумать только, этот судья принял сторону бесстыдного прохвоста, которому я дала работу и тем самым возможность заработать кусок хлеба! А когда я стала сурово ему выговаривать, как велело мне чувство долга, он приказал выставить меня за дверь. Меня! За дверь!
При этом мучительном воспоминании она угрожающе взмахнула рукой, задела флакон, который держала горничная, — великолепный флакон отлетел в угол и разбился.
— Дура! Неумёха! Растяпа! — завопила маркиза.
Г-н Дабюрон, поначалу несколько оглушённый, попытался немного утихомирить г-жу д'Арланж. Но она перебила его после первых же слов.
— Как это кстати, что вы пришли, — заявила она. — Я знаю вашу преданность. Надеюсь, вы предпримете надлежащие шаги и, употребив своё влияние, обратившись к друзьям, добьётесь того, чтобы мерзавец маляр и преступный судья очутились за решёткой; уж в тюрьме-то их научат относиться к таким, как я, с должным уважением.
В ответ на эту неожиданную просьбу следователь не позволил себе даже намёка на улыбку. Он и прежде слышал из уст маркизы немало несообразностей, но никогда не потешался над ними: маркиза была бабкой Клер, следовательно, он любил её и почитал. Он воздавал ей хвалу за внучку, как иногда человек, гуляя, воздаёт хвалу небу за душистый лесной цветок, который сорвал под кустом.
Гнев старой дамы был ужасен и долго не утихал. Его, как гнев Ахилла [9] , можно было бы описывать на протяжении доброго десятка глав. Однако на исходе часа она, судя по всему, совершенно успокоилась. Горничная поправила ей причёску, привела в порядок её туалет и убрала черепки.
Ярость наконец истощила самое себя, и маркиза простёрлась в кресле, оглашая гостиную жалобами.
Эта волшебная перемена, изумившая горничную, произошла с ней благодаря г-ну Дабюрону.