Я ощущал его величие и его непоколебимую убежденность в собственной правоте. Больше того, я верил ему. Он не стал бы скрывать факты, но и только. А в моей работе приходится иметь дело с версиями и догадками и проверять каждую из них, иначе ты просто не сдвинешься с места.
- Я уважаю вашу точку зрения, - сказал я, - даже если при этом вы лишаете нас той поддержки, которую могли бы нам оказать. Никто не знает это место лучше вас. Ваши суждения были бы для нас бесценны. И имейте в виду, сэр, вы можете быть предвзяты и слепы там, где человек посторонний нашел бы разгадку, знай он то, что знаете вы. Не лучше ли покопаться немного в грязи, чем ждать, пока случится третье, а может быть, и четвертое убийство?
- Я был исповедником для сотен людей в Нью-Маверике за все эти годы, сказал Марч. - Но вы услышите от меня об их проблемах, их ненависти, ревности, страхах не больше, чем услышали бы от священника.
- Кто-нибудь признавался вам в убийстве? - спросил я.
- Чушь!
- Если мне следует опираться на факты, я должен собирать их без всякого предубеждения, - заметил я. - Где вы были сегодня вечером, когда начался пожар?
- Я спал, - отозвался он. Черные глаза настороженно следили за мной. Как и положено в моем возрасте, когда темнеет, я ем, немного слушаю музыку, а потом сплю, сколько удастся. Моя задача - сохранить каждую толику сил, чтобы писать, едва станет достаточно светло.
- Вы слышали, как ваш зять вызвал пожарную команду?
- Я так не скажу. Я проснулся оттого, что он что-то кричал в трубку, но не пробудился настолько, чтобы понять, что он говорит. Но потом я увидел зарево.
- Пол не разбудил вас?
- Нет. Он побежал к дому миссис Брок сразу же, как позвонил.
- Вам не нравится ваш зять, так ведь, мистер Марч? Я слышал, как вы назвали его скулящей мразью и попросили держаться подальше от вас.
- А что он перед этим сказал!
- Понятно. Кстати, раз уж мы об этом заговорили, где была ваша дочь?
И тогда я увидел то, о чем предупреждал меня Келли, - мучительную боль в глубоко посаженных глазах.
- Я не знаю, - ответил Марч. - Она не обязана отчитываться ни передо мной, ни перед кем бы то ни было. Сейчас она наверху, смазывает Полу ожоги.
- Вернемся к моему вопросу, мистер Марч. Вам не нравится Пол, да?
- Он мне не нравится, - мрачно проговорил художник. - Он не нравится мне, потому что ему уже сорок пять, а он так и не вырос. Он не нравится мне, потому что у него чувство юмора как у ребенка, порочность и злость как у ребенка, но в нем нет детской невинности.
- Уверены ли вы, что не он совершил эти преступления?
Черные глаза сверкнули.
- Нет, не уверен. Это факт. Но я не уверен, что он их совершил. Это тоже факт.
- Вы упомянули о детской порочности. Что вы имеете в виду - склонность к злым проказам?
- Я имею в виду жестокость. Вы слышали вопрос, который он задал сегодня. Он спросил, где спит Лора. Он задал этот вопрос не для того, чтобы задеть Лору. Он это сделал, чтобы задеть меня - при всех. Дети могут быть жестокими, потому что, будучи детьми, они чувствуют себя обделенными: им кажется, что их обделили любовью, что кого-то любят больше, что им нарочно не купили мороженое, когда они этого просили. Ребенок жестоко мучает какого-нибудь зверька, потому что он недостаточно большой, чтобы мучить взрослых, которых он на самом деле ненавидит. В сорок пять лет с этим уже поздно бороться даже психиатрам.
- Почему вы его терпите?
- Он муж Лоры.
- Она его тоже ненавидит, - заметил я. - Почему вы и она его терпите?
- Вам не кажется, что ваши вопросы становятся чересчур личными, Геррик?
- У него есть что-то против вас?
Я ожидал, что Марч или рассмеется, или швырнет мне в лицо табак. Он не сделал ни того ни другого. Он просто уставился на меня.
- Он вас шантажирует?
Черные глаза превратились в узенькие щелки.
- Все мы в некотором роде шантажисты, Геррик. Любезность за любезность: я куплю вам выпить, вы мне купите выпить. Все люди, которые долго живут вместе, понемножку шантажируют друг друга.
- Вы уходите от ответа, - сказал я. - Он вас шантажирует?
- Нет, черт вас побери! - От его зычного голоса, казалось, содрогнулись стены.
- Полегче, Геррик, - вмешался Келли.
Я пропустил его предупреждение мимо ушей:
- Семь или восемь лет назад, Марч, ваш зять устроил человеку по имени Шон О'Фаррелл такую основательную трепку, что тот оказался в больнице. Причина, как мне сказали, заключалась в том, что О'Фаррелл, которому было под шестьдесят, стал заигрывать с вашей приемной внучкой Пенни, которой едва исполнилось четырнадцать. Это так?
- Да. - Вся ярость Марча улеглась.
- Почему после этого вы разрешили О'Фарреллу остаться в колонии?
Художник долго колебался, и, когда он наконец заговорил, его ответ изумил и удивил меня.
- Потому что я не был уверен, что это правда, - объяснил он.
- Но вы только что сказали...
- Пол приводил именно ту причину, которую вы назвали, - продолжал Марч. - Пенни это отрицала, а Пенни мне ни разу не соврала за всю свою жизнь. Шон отрицал это - и не отрицал. Он признался, что испытывал некое противоестественное влечение к ребенку, но старался не проявлять этого. Он еще сказал, - старческий голос дрогнул, - что просто заявил Пенни, что больше не сможет с ней видеться, и Пенни говорила то же, хотя она ничего не поняла. Шон говорил, что, прогнав Пенни, он начал кататься по траве возле дома, плача и повторяя ее имя. Пенни, уходя, поцеловала его на прощанье - в щеку. Это было больше, чем он мог вынести.
Внезапно из леса выскочил Пол, обвинил его в совращении ребенка, а потом избил его до полусмерти. Пол не сомневался в своей правоте. Я не был уверен до конца, и Шон остался здесь.
У этого человека есть врожденное чувство справедливости, подумал я. Я мог понять, почему его любили и почитали молодые художники, приезжавшие в Нью-Маверик. Он не осуждал заранее: косвенных доказательств для него было недостаточно. Мне очень не хотелось продолжать, но пришлось.
- В ту ночь, когда был убит Джон Уиллард, мистер Марч, ваша дочь провела вечер в обществе мужчины в костюме Черного Монаха. Об этом мне рассказал капитан Келли. Вы знаете, что был такой человек?
Марч остановился у стола и положил руки на столешницу ладонями вниз. Для этого ему пришлось наклониться, и он опустил голову так, что лица нельзя было разглядеть.
- Да. - Рана до сих пор не зажила.
- Вы знаете, кто это был?
- Нет.
- Ваша дочь знает, кто это был?
- Спросите у нее.
- Если вы не знаете, значит, он вам не сказала. Как вы думаете, кто это мог быть? Вероятно, все эти годы вы пытались разгадать это.
- Что бы я ни думал, у меня нет фактов, - сказал он.
- Но предположения у вас есть?
- У меня нет фактов! - В нем вновь стала закипать ярость. - Какое это имеет отношение ко всем нашим бедам?
- Может быть, никакого. Но тот человек мог бы подтвердить алиби вашей дочери в ночь убийства Уилларда. Из нее вытрясут его имя, Марч. Я или начальство Келли. Все это перетряхнет заново целая армия чужаков. Вы сколько угодно можете воздерживаться и не мазать никого грязью, мистер Марч, но больше никто не последует вашему примеру.
Марч медленно поднял голову. Он смотрел мимо меня в завтрашний день и видел новых полицейских, окружного прокурора, следователей по особо важным делам из конторы генерального прокурора штата, газетчиков со всей страны. Его бородатое лицо исказилось от нахлынувшего ужаса.
- О господи, - проговорил он. - Боже мой.
- Есть ли какие-то факты, касающиеся той ночи, о которых вы никому не рассказывали, мистер Марч? - тихо спросил я.
Громадное тело содрогнулось, словно от резкой боли.
- Есть один факт, - сказал он.