Человек воды - Джон Ирвинг 13 стр.


Просто делайте свое дело. Это то, что делаю я.

Искренне ваш

Фред Трампер».

456, Давенпорт‑стрит

Дес‑Мойнес, Айова

Аттен, мистеру Роберту Аддисону

Дорогой Бобби! Подавись этим! Всего наилучшего.

Фред».

Теперь о счетах заботится Тюльпен. Я даже не заглядываю в чековую книжку. Хотя, разумеется, примерно раз в неделю я требую у нее отчета о том, как у нас с деньгами.

– Ты голоден? – спрашивает она. – У тебя достаточно напитков?

– Ну конечно, у меня достаточно…

– Тогда тебе нужно что‑нибудь еще?

– Да нет…

– Ну значит, с деньгами все отлично, – говорит она. – Мне больше не требуется.

– И мне тоже, – говорю я ей.

– Может, ты хочешь что‑нибудь купить? – спрашивает Тюльпен.

– Нет, Тюльпен, нет. У меня и так все отлично.

– И у меня тоже все отлично, – подхватывает она, и я стараюсь больше не возвращаться к этому вопросу.

Но я просто не могу в это поверить!

– Так сколько у нас денег? – спрашиваю я у нее. – Я хочу сказать, какова приблизительно эта цифра…

– Бигги нужны деньги?

– Нет, Бигги ничего не нужно, Тюльпен.

– Ты хочешь послать подарок Кольму – грузовик, кораблик или что‑то еще?

– Грузовик или кораблик?

– Ну, может какую‑то особенную игрушку?

– Господи, не бери это в голову, – говорю я. – Я просто интересуюсь и все…

– Послушай, Трампер, ты должен честно сказать, что ты имеешь в виду.

Я и в самом деле должен придерживаться фактов. Именно это она имеет в виду.

Но я искренне считаю, что мое стремление избегать фактов выросло как из моего неверия в их значимость, так и из моего длительного вранья. Я не думаю, что статистика в моей жизни имела когда‑либо большое значение.

Когда раньше моя мать писала мне письма, она всегда спрашивала, есть ли у нас те или иные вещи Ее беспокоило, например, есть ли у нас ночной горшок для Кольма. Если он у нас имелся, значит у нас все в порядке. А мой отец, помню, предлагал нам зимние шины: с такими шинами мы должны были быть счастливы целую зиму. Я представлял себе, как их друзья спрашивают о нас; и тогда мой отец рассказывает о зимних шинах, а моя мать – о ночном горшке для Кольма. О чем другом они могли бы еще рассказать?

Чаще всего в своих немногословных беседах по телефону отец узнавал у меня, как я оплачиваю счета. «Чековой книжкой», – отвечал я ему. (Полагаю, Тюльпен расплачивается точно так же.) «Тебе не следует посылать наличные в письме». Это звучало так, как если бы именно это интересовало его больше всего, – а зная это, он представлял, как у меня дела.

Ритуалы имеют куда большее значение, чем факты!

Например, одно время у меня был магнитофон, который был мне другом. Я писал письма к своей жене; я хочу сказать, что писал Бигги, когда еще жил с ней. Разумеется, я никогда не давал их ей читать; это были не совсем письма – это был ритуал их написания, который имел для меня значение.

Одно из них я показал Тюльпен.

«Айова‑Сити

5 окт., 1969

Думаю о тебе, Кольм, – о моем единственном ребенке. И о тебе тоже, Бигги, – эти больничные халаты тебе совсем не идут.

, 1969

Думаю о тебе, Кольм, – о моем единственном ребенке. И о тебе тоже, Бигги, – эти больничные халаты тебе совсем не идут.

Как ты встаешь в шесть: твое сильное гибкое тело наклоняется к будильнику, потом снова падает рядом со мной.

– Новый день, Биг, – бормочу я.

– О, Богус, – говоришь ты. – Помнишь, как мы когда‑то просыпались в Капруне?

– И снег залеплял все окна, – машинально бормочу я. – Снег набивался за оконную раму, наметало даже на подоконник…

– И так пахло завтраком! – восклицаешь ты. – А лыжи и ботинки ждали внизу в холле…

– Говори потише, Биг, – прошу я. – Ты разбудишь Кольма… который потом сразу же начнет носиться из нашей спальни в холл.

– Не кричи на него, когда я уйду, – говоришь ты и встаешь из постели, толкая меня обратно. Ты подпрыгиваешь на холодном полу, и твои большие, торчащие вверх сиськи высовываются на свет; они указывают через холл в кухню (что символизирует это направление, для меня загадка).

Затем твой большой лифчик, Биг, обхватывает тебя, словно лошадиная упряжь. Этот проклятый больничный запах холодным туманом окутывает тебя.

И моя Бигги уходит, анестезированная, стерилизованная, облаченная в нечто бесформенное, напоминающее флакон с декстрозой, который ты увидишь сегодня позже, перевернутым кверху дном, заливающим глюкозную силу в престарелых пациентов.

Ты вырываешься на минутку поболтать с другими сестрами и санитарками в кафетерии. Они рассказывают друг другу, когда их мужья вернулись домой вчера вечером, и я знаю, что ты говоришь им: «Мой Богус сейчас в кровати с нашим Кольмом. А ночью он спал со мной».

Но ночью, Биг, ты сказала:

– Твой отец – старый мудак.

Я никогда раньше не слышал, чтобы ты выражалась подобным образом. Разумеется, я с тобой согласился, и ты спросила:

– Чего он хочет от тебя?

– Чтобы я разбил себе морду в кровь, – говорю я.

– Именно это ты и делаешь, – отвечаешь ты, Биг. – Чего еще ему надо?

– Должно быть, он ждет, – говорю я, – что я скажу ему, что он был во всем прав. Он хочет, чтобы я приполз к нему на коленях и принялся целовать его антисептические докторские башмаки. А потом я должен сказать ему: «Отец, я хочу быть профессиональным человеком».

– Но это не смешно, Богус, – говоришь ты.

А я‑то считал, что всегда могу рассчитывать на твое чувство юмора, Биг.

– Это последний год, Биг, – говорю я тебе. – Мы снова вернемся в Европу, и ты сможешь снова кататься на лыжах.

Но ты лишь вздыхаешь:

– Да пошел ты к… – Никогда раньше я не слышал, чтобы ты так выражалась.

Затем ты растягиваешься рядом со мной в постели, листая журнал о лыжном спорте, хотя я не раз говорил тебе, что читать в таком положении вредно.

Когда ты читаешь, Биг, ты упираешься подбородком в свою высокую грудь; твои густые, подстриженные до плеч волосы медового цвета падают вперед, закрывая щеки, и мне виден лишь торчащий кончик твоего острого носа.

А ты всегда читаешь лыжный журнал, да, Бигги? Возможно, ты делаешь это не нарочно, а просто хочешь напомнить мне, чего я тебя лишил, а? Когда ты натыкаешься на манящий альпийский пейзаж, ты говоришь:

– О, посмотри, Богус. Кажется, мы тут были? Кажется, это где‑то возле Зелла, или – нет! Мариа Зелл, да? Ты только посмотри, как они высыпают из поезда. Господи, ты только взгляни на эти горы, Богус…

– Но мы сейчас в Айове, Биг, – напоминаю я тебе. – Завтра мы отправимся на кукурузное поле покататься.

Назад Дальше