– Завтра мы отправимся на кукурузное поле покататься. Поищем пологий склон. Будет еще проще, если мы найдем какого‑нибудь борова с покатой спиной. Мы можем намазать его грязью, я задеру ему рыло вверх, и ты сможешь скатиться на лыжах между его ушей к хвосту. Удовольствие, может быть, не такое уж и большое, но…
– Я ничего такого не имела в виду, Богус, – обижаешься ты. – Я просто хотела, чтобы ты полюбовался картинкой.
Но почему я не могу оставить тебя в покое? Я продолжаю:
– Я могу привязать тебя сзади к машине, Биг. Это будет тот еще слалом: между кукурузных стеблей, в погоне за фазанами! Я завтра же организую поездку в Корваир.
– Да хватит тебе. – Твой голос звучит устало. Наша прикроватная лампа начинает мигать, потом гаснет совсем. – Богус, ты оплатил счет за электричество? – шепчешь ты в темноте.
– Это всего лишь пробка, – говорю я тебе, покидая согретую твоим теплом постель и спускаясь вниз в подвал.
Хорошо, что я туда спустился, потому что сегодня я там еще не был и не освободил мышеловку, установленную по твоему требованию для мыши, ловить которую я не хочу. Так что я снова освобождаю мышь и меняю пробку – ту самую, постоянно перегорающую по неизвестной причине.
Ты, Бигги, кричишь мне сверху:
– Ты был прав! Снова горит! Ты просто молодец! – как если бы свершилось настоящее чудо. И когда я снова возвращаюсь к тебе, твои сильные, белые руки обнимают меня и ты начинаешь двигать ногами под одеялом.
– Хватит читать, – говоришь ты, изо всех сил зажмуриваясь и продолжая брыкаться своими сильными ногами.
О, я знаю, что ты стараешься ради меня, Бит, но я также знаю, что твои выкрутасы ногами всего лишь старые упражнения для лыжников, которые способствуют укреплению мышц. Ты меня не обманешь.
– Я сейчас вернусь, Биг. Я только посмотрю, как там Кольм, – говорю я тебе.
Я всегда стою и долго смотрю на него, спящего. Что меня тревожит в детях, так это то, что они такие беззащитные, такие хрупкие с виду. Кольм! Я встаю ночью посмотреть, не перестал ли ты дышать.
– Честное слово, Богус, он совершенно здоровый ребенок.
– О, конечно, я верю, что это так, Биг. Но иногда он мне кажется таким маленьким…
– Он достаточно крупный для своего возраста, Богус.
– О, я знаю, Биг. Я имел в виду не совсем это…
– Послушай, Богус, пожалуйста, не буди его этими проклятыми проверками.
Иногда я вскрикиваю по ночам:
– Посмотри, Биг, он мертв? – Ради бога, прекрати, он просто спит… – Но ты только посмотри, как он лежит! У него сломана шея!
– Ты и сам спишь в такой же позе, Богус…
Как говорится, яблочко от яблоньки… Но я совершенно уверен, что спокойно могу свернуть себе шею во сне.
– Возвращайся в кровать, Богус! – Я слышу, как ты зовешь меня обратно в свое тепло.
Не то чтобы я не хотел возвращаться туда. Но мне нужно проверить котел; сигнальная лампочка постоянно гаснет. Да и сама топка гудит как‑то странно; однажды утром мы проснемся спекшимися. Затем нужно проверить, заперта ли дверь. В Айове водятся не только кукуруза и кабаны – во всяком случае, осторожность не помешает.
– Ты когда‑нибудь ляжешь, а?
– Я иду! Я уже иду! – обещаю я.
Богус Трампер просто проверяет и перепроверяет. Ты можешь называть его предусмотрительным, но только не умудренным опытом».
Письмо «к никому» произвело на Тюльпен сильное впечатление.
– Ты нисколько не изменился, Трампер, – сказала она.
– Я начал новую жизнь, – возразил я.
– Теперь я другой.
– Когда‑то ты беспокоился из‑за мыши. Теперь это черепахи и рыбы.
На этот раз она меня, так сказать, подловила. Мое молчание заставляет ее улыбнуться и приподнять, совсем немного, вверх одну грудь тыльной стороной ладони. Когда‑нибудь я просто побью ее за это!
Но это правда. Я беспокоюсь из‑за черепах и рыб. Хотя совсем не так, как когда‑то я беспокоился из‑за мыши. Та мышь жила в постоянной опасности, и от меня зависело, выберется ли она живой из мышеловки Бигги. Но когда я переехал к Тюльпен, она уже ухаживала за этими черепахами и рыбами. С трех сторон ее кровать окружают книжные шкафы высотой до груди – мы оба огорожены словами. И по всей поверхности шкафов буквой «U» стоят эти булькающие аквариумы. Они булькают всю ночь. Тюльпен постоянно подсвечивает их воду неоновыми лампами. Должен признаться, это очень удобно, когда я встаю помочиться.
Но такая обстановка вокруг кровати требует привыкания. Стоит начать засыпать, как тебе вдруг начинает казаться, будто ты находишься под водой жуткого цвета, а над тобой кружат рыбы и черепахи.
Она кормит черепах кусками мяса, которые привязывает к веревочке; всю ночь черепахи скрежещут своими челюстями, хватая болтающееся мясо; утром этот кусок выглядит омерзительно серым, как настоящая дохлятина, тогда Тюльпен его убирает. Слава богу, что она кормит своих черепах лишь раз в неделю.
Как‑то ночью мне почудилось, будто живущий в квартире над нами мужчина мастерит бомбу.
(По ночам он зачем‑то возится с электричеством; слышны странные звуки и щелчки, после чего свет в аквариуме тускнеет.) Если бомба у этого чудака все же взорвется, то воды в аквариумах вполне хватит, чтобы утопить нас спящих.
Однажды ночью, раздумывая над этим, я спохватился: а не позвонить ли мне доктору Жану Клоду Виньерону? По одной причине – пожаловаться: водяной метод срабатывает не всегда. Но еще важнее мне было услышать голос уверенного в себе человека. Может, я даже осмелюсь спросить, как это ему удалось стать настолько самоуверенным. Хотя, мне кажется, я испытаю большее удовольствие, если сумею смутить его. Я решил позвонить ему как можно позже. «Доктор Виньерон, – сказал бы я ему, – мой член отвалился к чертовой матери». Просто затем, чтобы посмотреть, как бы он отреагировал.
Я поделился с Тюльпен своим планом.
– Ты знаешь, что он сказал бы? – ухмыльнулась она. – Он сказал бы: «Положите его в холодильник, а завтра утром запишитесь на прием у моей секретарши».
И хотя я подозреваю, что она права, я обрадовался, потому что она не отреагировала на это подниманием своей сиськи. Для этого она слишком чувствительная. В ту ночь она даже выключила свет в аквариуме.
– О, мистер Трампер! – воскликнула она и поспешно нацепила наушники.
Он наблюдал за ее маленьким личиком с огромными глазами, остановившимися над краем лингафонной кабинки. Поначалу она казалась такой заинтересованной, потом ее хорошенькое личико сморщилось в критической гримасе; она остановила пленку, – оборвала его ритмы! – прокрутила обратно и снова остановила. Потом что‑то записала. Он подошел к ней узнать, что не так.