Кинен предложил потихоньку войти с веранды. Тогда не надо будет подниматься по скрипучей лестнице, а передняя дверь дальше других от кухни, где он сидит, — он так занят пересчитыванием денег, что может и не услышать, как разобьется стекло.
— Заклей его пластырем, — посоветовал Питер. — Когда оно разобьется, осколки не упадут на пол. Будет меньше шума.
— Надо же, чего только не знают эти торчки, — удивился Кинен.
Но пластыря у нас не было, а все магазины поблизости давно уже закрылись. Ти-Джей сказал, что подходящий пластырь наверняка найдется на верстаке или на щите над ним, но чтобы попасть в подвал, нам все равно придется разбить окно, так что толку от этого мало. Питер еще раз заглянул с веранды и сообщил, что на полу в гостиной лежит ковер. Мы переглянулись и пожали плечами.
— Какого черта, — сказал кто-то.
Я подсадил Ти-Джея, и он смотрел в кухонное окно, пока Питер высаживал стекло в передней двери. Отсюда нам ничего не было слышно, и Календер, по всей видимости, тоже ничего не слышал. Мы обогнули дом, вошли в дверь, стараясь не наступать на осколки стекла, и немного постояли, прислушиваясь. Потом медленно и бесшумно направились внутрь дома.
К двери кухни я подошел первым, за мной — Кинен. Пистолеты у нас обоих были наготове. Реймонд Календер сидел так, что мы видели его в профиль. В одной руке он держал пачку денег, в другой карандаш. Смертельное оружие в руках бухгалтера, насколько я понимаю, но не такое страшное, как пистолет или нож.
Не знаю, сколько времени я ждал. Вероятно, не больше пятнадцати-двадцати секунд, а может быть, и меньше, но мне казалось, что время тянется бесконечно. Я ждал до тех пор, пока у него едва заметно не шевельнулись плечи: похоже, он как-то догадался о нашем присутствии.
— Полиция! Ни с места! — сказал я.
Он не шевельнулся и даже не взглянул в нашу сторону. Он просто сидел там, и в этот момент один этап его жизни закончился и начался другой. Потом он обернулся ко мне, и на лице его не было ни страха, ни гнева, а только глубокое разочарование.
— Вы же говорили — неделю, — сказал он. — Вы же обещали.
* * *
Деньги были, по-видимому, все на месте. Мы набили один чемодан. Другой остался в подвале, и идти за ним никому не хотелось.
— Я бы послал Ти-Джея, — сказал Кинен, — только я помню, как ему не понравилось на кладбище. Наверное, он побоится пойти туда, где лежит мертвец.
— Вы это нарочно говорите, чтобы я пошел. На пушку берете.
— Ну да, — сказал Кинен. — Я и не сомневался, что ты так скажешь.
Ти-Джей закатил глаза к потолку и отправился за чемоданом. Вернувшись с ним, он сказал:
— Ну и вонь там стоит. Неужели от мертвяков всегда так воняет? Если я когда-нибудь кого-нибудь убью, напомните мне, чтобы держаться от него подальше.
Любопытно — мы ходили вокруг Календера, как будто его там нет, а он сидел неподвижно и молчал. Сейчас он выглядел каким-то ничтожным, слабым и беспомощным. Я-то знал, что он ни то, ни другое, ни третье, но из-за его отсутствующего вида впечатление создавалось именно такое.
— Все готово, — сказал Кинен, запирая второй чемодан. — Можем ехать прямо к Юрию.
Питер сказал:
— Юрию нужна была только девчонка.
— Ну, значит, сегодня ему повезло. Он получит еще и деньги.
— Он сказал, что ему не нужны деньги, — мечтательно произнес Питер. — Что они его не волнуют.
— Питер, ты на что намекаешь?
— Он ведь не знает, что мы поехали сюда?
— Нет, не знает.
— Я просто подумал...
— Нет.
— Такая куча денег, малыш. А ты в последнее время здорово поистратился. Ту сделку с гашишем придется списать, верно?
— Ну и что?
— Господь Бог дает тебе возможность все наверстать, не хочешь же ты плюнуть ему в лицо?
— Ох, Пит, — сказал Кинен. — Неужели ты не помнишь, что нам говорил папаша?
— Он много всякой ерунды говорил. Мы все равно не слушали.
— Он говорил, что воровать грех, разве что представится случай украсть миллион. Помнишь, Пит?
— Ну, вот такой случай и представился.
Кинен покачал головой.
— Нет. Неправильно. Тут восемьсот тысяч, из них четверть миллиона фальшивых, а еще сто тридцать тысяч — вообще мои. Значит, сколько остается? Четыреста с чем-то. Четыреста двадцать? Что-то около того.
— Вот ты все и наверстаешь, малыш. Как раз четыреста тысяч отобрал у тебя этот говнюк, плюс десять тысяч, которые ты заплатил Мэтту, плюс издержки, сколько там получается? Четыреста двадцать? Да, почти столько, черт возьми.
— Не собираюсь.
— Что?
Кинен пристально посмотрел на брата.
— Не собираюсь, — повторил он. — Я заплатил за Франсину свои кровные, а ты хочешь, чтобы я украл у Юрия его кровные. Старина, ты рассуждаешь, как поганый торчок. Украсть бумажник и помочь его искать.
— Пожалуй, ты прав.
— Господи, Пит...
— Нет, ты прав. Абсолютно прав.
— Вы заплатили мне фальшивыми деньгами? — спросил Календер.
— Дурак ты, — сказал Кинен. — Я чуть не забыл, что ты еще тут. Ты что, боишься, что тебя поймают, когда ты начнешь их тратить? Хочешь, я скажу тебе одну новость? Тебе не придется их тратить.
— А ты, значит, тот араб. Муж.
— Ну и что?
— Нет, ничего.
— Рей, где те деньги, которые вы получили от мистера Кхари? — спросил я. — Те четыреста тысяч?
— Мы их поделили.
— И куда их дели?
— Не знаю, что Альберт сделал со своей долей. Знаю, что в доме их нет.
— А ваша доля?
— В банковском сейфе. Первый торговый банк Бруклина, угол Нью-Утрехт-стрит и Форт-Гамильтон-Паркуэй. Я загляну туда утром, когда поеду из города.
— Ах, заглянешь? — переспросил Кинен.
— Не решил еще, «хонду» взять или фургон.
— Он что, совсем спятил? Мэтт, я думаю, он говорит правду. О той половине, что лежит в банке, мы можем забыть. А что до денег, которые достались Альберту, — не знаю. Мы, конечно, можем перевернуть все тут вверх дном, но, скорее всего, их не найдем, как вы думаете?
— Не найдем.
— Может, он закопал их во дворе. Или на том кладбище. Или еще где-нибудь. Хрен с ними. Мне не судьба вернуть эти деньги. Я с самого начала это знал. Давайте сделаем все, что остается сделать, и смотаемся отсюда.
— Решать вам, Кинен, — сказал я.
— Это как?
— Я могу его сдать полиции. Теперь против него улик хватает. Там, в подвале, его убитый сообщник, а в фургоне, который стоит в гараже, наверняка полно волокон от одежды, и следов крови, и Бог знает чего еще. Пэм Кассиди опознает в нем того человека, кто ее изувечил. Есть улики, которые повесят на него и Лейлу Альварес, и Мари Готскинд. Его ждут, скорее всего, три пожизненных срока плюс довесок лет в двадцать-тридцать.
— Можете вы гарантировать, что он просидит всю жизнь?
— Нет, — сказал я. — Когда речь идет об уголовном суде, никто ничего гарантировать не может. Я полагаю, что его отправят в Мэтттивен, в психушку, на принудительное лечение, и оттуда он живым уже не выйдет. Но может случиться все что угодно. Вы это знаете. Не могу себе представить, как это сойдет ему с рук, но я говорил так и про других, а они не просидели и одного дня.
Кинен задумался.
— Вспомните наш с вами уговор, — сказал он. — Мы не договаривались, что вы его сдадите.
— Знаю. Вот почему я и говорю, что решать вам. Только если вы решите по-своему, мне придется уйти.
— Вы не хотите при этом присутствовать.
— Нет.
— Потому что вы этого не одобряете?
— Не одобряю и не осуждаю.
— Но делать вы этого не станете.
— Нет, — ответил я. — Никогда не стану. Потому что один раз я это уже сделал. Назначил сам себя палачом. Мне не хотелось бы привыкать.
— Понимаю.
— На этот раз я ничего такого делать не буду. Я могу сдать его бруклинской бригаде по расследованию убийств и после этого спать спокойно.
Он снова задумался.
— Нет, по-моему, я бы так не мог, — сказал он.
— Потому я и говорю, что решать вам.
— Я, кажется, уже решил. Придется управиться самому.
— Тогда я, пожалуй, пошел.
— Вы все тоже идите, — сказал он. — Давайте сделаем так. Жаль, что мы не взяли две машины. Мэтт, вы с Ти-Джеем и Питером отвезете деньги Юрию.
— Но часть из них — ваши. Вы не хотите оставить себе деньги, которые дали ему в долг?
— Будьте добры, отсчитайте их. Только чтобы не было липы.
— Вся липа в пачках с бандеролями «Чейза», — сказал Питер.
— Ну да, только этот мудак их все перепутал, пока считал, так что, когда приедете к Юрию, проверьте, ладно? А потом вернетесь за мной. Давайте прикинем Двадцать минут до Юрия, двадцать минут обратно, двадцать минут там — считайте, час. Вернетесь сюда и заберете меня на углу через час с четвертью.
— Хорошо.
Кинен взял чемодан.
— Пошли, — сказал он Питеру. — Отнесем их в машину. Мэтт, присмотрите за ним, ладно?
Они вышли. Мы с Ти-Джеем стояли, не спуская глаз с Реймонда Календера. У нас было по пистолету, но сейчас его можно было охранять и с хлопушкой для мух. Он сидел с отсутствующим видом.
Глядя на него, я вспомнил нашу встречу на кладбище — ту минуту или две, когда он заговорил почти как человек. Мне захотелось поговорить с ним снова и посмотреть, что из этого выйдет на сей раз.
— Вы что, так и собирались оставить Альберта здесь? — спросил я.
— Альберта? — Он подумал. — Нет, — сказал он наконец. — Я хотел прибраться здесь перед отъездом.
— Что бы вы с ним сделали?
— Разрезал бы на части. Упаковал бы. Там в шкафу полно пакетов для мусора.
— А потом? Послали бы кому-нибудь в багажнике автомобиля?
— Ах, вот вы о чем, — сказал он. — Нет, это я сделал специально для того араба. Но ничего трудного тут нет. Можно их разбросать, рассовать по мусорным ящикам, по урнам. Никто ничего не заметит. Например, подложить в мусорные баки ресторана, и сойдет за мясные обрезки.
— Вы уже делали это раньше.
— Конечно, — ответил он. — Женщин было больше, чем вы знаете. — Он посмотрел на Ти-Джея. — Помню, была одна черная. Примерно такого же цвета, как ты. — Он тяжело вздохнул. — Я устал, — сказал он.
— Ничего, еще недолго.
— Вы хотите оставить меня с ним, — сказал он. — А он хочет меня убить. Тот араб.
«Финикиец», — подумал я.
— Мы с вами знакомы, — продолжал он. — Я знаю, что вы обманули меня, знаю, что нарушили свое обещание и что вам пришлось это сделать. Но мы с вами успели поговорить. Как вы можете позволить ему убить меня?
Жалостная, робкая мольба. Я невольно вспомнил Эйхмана, сидящего на скамье подсудимых в Израиле. Как мы можем такое с ним сделать?
И еще я вспомнил вопрос, который задал ему на кладбище, и ответил ему так же, как он тогда ответил мне.
— Вы сели в фургон, — сказал я.
— Не понял.
— Как только вы садитесь в фургон, — сказал я, — вы — всего-навсего мясо.
* * *
Кинена мы подобрали, как и договорились, без четверти три утра около ювелирного магазина на Восьмой авеню, сразу за углом дома Альберта Уолленса. Он увидел за рулем меня и спросил, где брат. Я сказал, что мы высадили его несколько минут назад на Колониал-роуд. Он собирался забрать «тойоту», но передумал и сказал, что пойдет и сразу ляжет спать.
— Да? Ну, а я так взвинчен, что не засну, если кто-нибудь не трахнет меня по голове молотком. Нет, сидите там, Мэтт. Будете вести машину. — Он обошел машину, заглянув на заднее сиденье, где растянулся Ти-Джей, похожий на тряпичную куклу. — Ему давно пора спать. А эту сумку я, кажется, узнаю. Надеюсь, на сей раз в ней не фальшивки?
— Здесь ваши сто тридцать тысяч. Мы сделали все, что могли. Не думаю, что там есть липа.
— А если и есть, ничего страшного. Она почти как настоящая. Лучше всего ехать по Гоуэнос. Знаете, как туда выехать?
— Кажется, да.
— А потом через мост или по тоннелю, решайте сами. Брат не предлагал забрать мои деньги, чтобы за ними присмотреть?
— Я счел своим долгом доставить их лично.
— Как дипломатично сказано. Хотел бы я взять назад кое-какие слова, которые ему говорил, — что он рассуждает как торчок. Нельзя такое говорить человеку.
— Но он с вами согласился.
— Это хуже всего, мы оба знаем, что так оно и есть Юрий удивился, когда увидел деньги?
— Он был потрясен.
Кинен засмеялся.
— Еще бы. А как девочка?
— Врач говорит, что все будет в порядке.
— Они сильно ее изуродовали, да?
— Мне кажется, там трудно разобраться, где телесные увечья, а где эмоциональная травма. Они много раз ее насиловали, и, насколько я понимаю, у нее есть какие-то внутренние повреждения, кроме двух отрезанных пальцев. Ее, конечно, держат под наркозом. И Юрию врач, кажется, тоже что-то дал.
— Нам всем надо бы что-нибудь дать.
— Юрий и в самом деле пытался. Хотел дать мне денег.
— Надеюсь, вы взяли.
— Нет.
— Почему?
— Не знаю почему. Могу только сказать, что это на меня не похоже.
— В семьдесят восьмом участке вас учили другому?
— В семьдесят восьмом участке меня учили совсем другому. Я ему сказал, что у меня уже есть клиент и что мне заплачено сполна. Может быть, ваши слова насчет кровных денег затронули какую-то струну в моем сердце.
— Старина, это нелепость. Вы работали, и работали хорошо. Он хочет вас отблагодарить, вы должны были взять.
— Ничего. Я сказал ему, что он может дать сколько-нибудь Ти-Джею.
— Сколько он ему заплатил?
— Не знаю. Доллар-другой.
— Двести, — сказал Ти-Джей.
— А, ты не спишь? Я думал, спишь.
— Не-а, только глаза прикрыл.
— Держись за Мэтта. По-моему, он на тебя хорошо влияет.
— Он без меня пропадет.
— Это правда, Мэтт? Вы без него пропадете?
— Безусловно, — ответил я. — Все мы без него пропадем.
* * *
Я поехал через мост, и, когда мы оказались в Манхэттене, я спросил Ти-Джея, где его высадить.
— Да хоть на Сорок Второй, — ответил он.
— Сейчас три часа ночи.
— А там нет ворот, майн готт. Там на ночь не запирают.
— У тебя есть где переночевать?
— Да ведь у меня в кармане полно денег, — сказал он. — Вот возьму и узнаю, свободен ли мой номер во «Фронтенаке». Раза три или четыре приму душ, закажу себе ужин в номер. Есть у меня где ночевать, старина. Можете обо мне не беспокоиться.
— И вообще ты находчивый.
— Думаете, пошутили? Только вы и сами знаете, что так оно и есть.
— И наблюдательный.
— И это тоже.
Мы высадили его на углу Восьмой авеню и Сорок Второй улицы и остановились на красный свет на Сорок Четвертой. Я огляделся, никого видно не было, но я никуда не спешил и подождал зеленого света.
— Вот уж не думал, что вы сможете это сделать, — сказал я.
— Что? С Календером?
Я кивнул.
— Я тоже не думал. Я еще никого не убивал. Случалось, конечно, злость разбирала до того, что хотелось убить, но ведь злость проходит.
— Да.
— Он ничтожество, понимаете? Полнейшее ничтожество. И я подумал — стоит убивать этого червя? Но я знал, что это надо сделать. И поэтому придумал как.
— Как?
— Заставил его разговориться. Спросил его кое о чем. Сначала он отвечал только «да» и «нет», но я не отставал, и в конце концов он все-таки разговорился. Рассказал мне, что они делали с девчонкой Юрия.
— Ах, вот как.
— Что они с ней делали, и как она была перепугана, и так далее. Его понесло, он уже не мог остановиться. Как будто еще раз все переживал. Понимаете, это совсем непохоже на охоту: там, когда вы убьете оленя, вы велите сделать чучело из его головы и вешаете его на стену. А стоило ему покончить с женщиной, как у него не оставалось ничего, кроме воспоминаний, и он рад был случаю их вытащить, стряхнуть с них пыль и полюбоваться, какие они красивые.
— Он рассказывал про вашу жену?
— Да, рассказывал. И ему нравилось это мне рассказывать. Точно так же, как ему понравилась мысль вернуть ее мне в виде кусочков, ткнуть меня в них носом. Я хотел заставить его замолчать, я не желал этого слышать, но, знаете, потом решил — хрен с ним. Я хочу сказать, что ее ведь уже нет, я сам отправил ее в огонь, старина. Ей от этого уже не больно. Так что я дал этому сукину сыну болтать вволю, а потом сделал с ним, что надо.