Никогда раньше между ними не существовало таких церемоний, вернее, препятствий, но сегодня вечером они появились — в душе у Робина. Потому что он знал: женщина, к которой он вошел, уже не та, что прежде, она изменилась, а вместе с ней, вполне возможно, должны измениться и правила их общения. К тому же то, что он хотел рассказать, ради чего пришел, могло быть для нее таким неприятным, просто убийственным, что ему было бы легче промолчать. Но как мог он это сделать? Как мог не предупредить ее?
Пен снова взглянула на часы. Было около семи. Через полчаса она должна выйти, ей не хотелось, она не считала себя вправе опаздывать.
— Я ужасно устала, Робин, — сказала она, откидываясь на спинку кресла. — Мы не можем отложить разговор до завтра?
— Он не займет много времени:
Робин вошел в комнату и закрыл за собой дверь.
— Неужели настолько важно? — с отчаянием спросила она. Какую противную настырность проявляет порой ее любимый братец!
— Да. Поверь, Пен, мне самому не хотелось бы об этом говорить, но я не могу поступить иначе. Я слишком люблю тебя, чтобы…
Она раздраженно перебила его:
— Значит, опять об Оуэне д'Арси? Я уже говорила тебе, кажется, что это исключительно мое дело.
— Куда ты с ним ездила?
— Тоже мое дело. Если ты пришел говорить о Нем, я не стану тебя слушать! Не хочу ссориться, но разговаривать с тобой о нем не буду.
— Тебе и не придется говорить. Это буду делать я, а ты должна выслушать. — И, не давая ей возможности возразить, прибавил:
— Д'Арси — французский тайный агент, Пен. Он работает на французского посланника.
— Я знаю это, Робин, — спокойно ответила она. — Он мне сам сказал. Видимо, чтобы предварить возможные кривотолки.
Робин покраснел от гнева.
— Это не кривотолки, а сущая правда, Пен! Что ж, если он так откровенен с тобой… А говорил он тебе о своей жене и детях?.. О том, что…
Сердце у нее сжалось.
— Он говорил, что не женат.
— Это верно. Сейчас — нет. — Робин видел, что завладел вниманием сестры, но не торопился — ему самому было нелегко рассказать все, что знал. — Прости, Пен, ты все-таки должна выслушать меня.
— Я слушаю.
Голос у нее был бесстрастный, ровный, и только она знала, чего это ей стоило. Она поднялась, словно решила принять удар стоя, и сложила руки перед грудью, как для защиты.
Робин не стал садиться. Шагая по комнате, он пересказывал ей то, что услышал от Симона Ренара. Все, о чем тот поведал.
— Значит, он объявил своих собственных детей незаконнорожденными? — медленно произнесла Пен, когда Робин закончил свой рассказ.
Произнесла для себя, не ожидая ответа, но Робин ответил:
— Да, я так понял, во всяком случае.
— И не видел их с тех пор?
— По мнению того, кто рассказал мне это, именно так.
— А кто он, я могу узнать?
— Вполне надежный человек.
— Тоже агент?
— В каком-то роде.
— Их мир стал твоим, — с грустью констатировала она. Теперь их с Робином сближает и принадлежность к этому цеху. Или сословию — как лучше сказать?
Не отвечая ни да ни нет, Робин произнес:
— Прошу тебя это суждение держать при себе.
Пен возмущенно тряхнула головой, и он понял, что говорить об этом не следовало: она никогда не предаст его. Ни в чем.
Она знала, что все, о чем он рассказал ей, чистая правда. Во всяком случае, он сам не преуменьшил, но и не преувеличил факты, изложенные ему кем-то.
То, что она услышала, несомненно, отвечает на некоторые вопросы, возникавшие у нее по поводу Оуэна. Неужели он способен на такие жестокие поступки? По отношению к женщине — что бы та ни сделала?.. По отношению к невинным детям?.. Но ведь она сама не так давно крикнула ему в сердцах, что он использовал ее несчастье в своих целях. Разве не так? Да он и не оспаривал ее утверждения… И не захотел отвечать на ее вопрос о детях, сказав, что для них в его жизни нет места.
Но в то же время как он был потрясен, как напуган, когда его конь едва не сбил маленькую девочку на деревенской улице…
Чувство вины… раскаяние… сожаление… воспоминание о чем-то страшном… Что испытывал он в те минуты, когда выглядел таким потерянным, почти больным?..
Ее глаза невольно остановились на часах. Они как раз пробили половину… К дьяволу все вопросы! Какая ей разница? От него, от него одного зависит сейчас весь смысл ее жизни… Разве может она упустить эту возможность? Ни за что!
— Пен? — с тревогой произнес Робин, следя за ее лицом, и сделал несколько шагов к ней.
Она предостерегающе подняла руку.
— Нет… Уходи! Уходи, я прошу. Со мной все в порядке.
— Пен, я так сожалею, что расстроил тебя.
— Да… знаю, Робин. Но сейчас уходи! — Она сделала рукой движение, как бы отталкивая его. — Я должна побыть одна.
Он колебался. Ему было невмоготу уйти и оставить ее одну — несчастную, бледную, отчаявшуюся. Он хотел остаться с ней, по крайней мере до того времени, когда она немного придет в себя.
Пен взглянула на часовую стрелку, неумолимо двигавшуюся вперед.
— Уходи же!
Он повернулся и вышел, не произнеся больше ни слова.
Сразу после его ухода она лихорадочно начала одеваться: теплый плащ, дорожная обувь, перчатки…
Кем бы ни был Оуэн д'Арси, каким бы он ни был — он ей необходим сейчас! И до той поры, пока ее собственный ребенок не окажется у нее на руках, она должна забыть о всех грехах Оуэна, о всех его винах! Сейчас он для нее не человеческое существо, а средство. Орудие.
Почему, о Господи, Робину понадобилось именно в этот вечер сообщить ей то, что он узнал?!
Нет, она больше не будет думать об этом! Она клянется себе!..
Пен глубже натянула на голову капюшон, открыла дверь, выглянула в коридор. Он был пуст. Слава Богу, Робин не задержался возле двери.
Из дворца она вышла так же, как вошла в него: через боковой вход, которым пользовались главным образом слуги. На улице моросил мелкий холодный дождь, небо было затянуто тучами, и она с испугом подумала, не помешает ли погода планам Оуэна. Или, успокоила она себя, наоборот: ненастье окажется на руку тайному агенту, привыкшему действовать в кромешной тьме. Она понятия не имела, что именно он придумал, как будет поступать и какую роль отведет ей. Роль пажа она уже сыграла — правда, не очень успешно, пользы это не принесло. Слава Богу, вреда тоже.
Она торопливо шла по выложенной красным кирпичом дорожке посреди аллеи, обсаженной тисами, с голых ветвей которых падали дождевые капли. Путь ей освещали врытые в землю факелы. Она шла к берегу реки, откуда были видны многочисленные огоньки на лодках и баржах. Движение по реке не прекращалось и ночью.
Оуэна она увидела сразу: узнала в полутьме его силуэт, еще не видя лица. Он стоял у края причала, глядя в сторону тропы, по которой она должна была прийти. Заметив ее, поднял руку, что могло означать и приветствие, и предупреждение. Пен поняла это как последнее.
В небольшой группе людей, ожидавших переправы, она, к своему облегчению, не обнаружила никого из знакомых. Надвинула капюшон еще ниже и прошла туда, где находился Оуэн, делая вид, что не знает его.
До того как она приблизилась, он повернулся и взошел на борт большой красивой лодки с роскошной каютой, похожей на настоящий дом. Интересно, чья она?
Пен последовала за ним. Гребцы мельком взглянули на нее; как только ее ноги коснулись палубы, рулевой прорычал какую-то команду, и прежде, чем она спустилась в каюту, лодка уже закачалась на волнах, отплывая от пристани.
— Хорошо, что не опоздали, — сказал Оуэн. — У нас будет больше времени в запасе.
Он стоял посреди каюты, освещенной свисавшей с низкого потолка непрерывно раскачивающейся масляной лампой. Его голос показался ей напряженным, одежда необычной.