Это – лишь небольшая часть Секота. В него входят все борасы вокруг нас, и хочется верить, что и мы тоже – его часть. Чтобы стать достойными летать на плоде Секота, одном из его кораблей, вы должны принять наш уклад жизни. Вы должны признать Судию и его роль в жизни и истории, вы должны признать единение с Секотом. Это будет нелегко, и вас будут подстерегать опасности. Власть Секота необычайна и ужасна. Вы принимаете такие условия?
Выражение лица Оби‑Вана не изменилось. Анакин вопросительно покосился на Ганна.
– Да, принимаем, – сказал Оби‑Ван.
– Идите за мной, пожалуйста, и я покажу, где вы остановитесь.
– Ага, – уныло подхватил Оби‑Ван. – И я тоже. Это‑то и беспокоит меня. В воздухе полно каких‑то странных запахов. Возможно, некоторые из них воздействуют на людей.
– Это потрясные запахи, – воскликнул Анакин, высовываясь из окна и глядя на тенистую реку, петляющую под ними. – Здесь пахнет жизнью.
– Интересно, что сказали бы секотцы, если бы могли понять эти запахи, – задумчиво произнес Оби‑Ван и оттащил падавана назад, пока тот не высунулся слишком далеко. – Не зевай.
– Знаю, – весело ответил Анакин, затем понизил голос насколько мог и пробасил: – Все на самом деле не то, чем кажется.
– А что еще ты чувствуешь? – спросил Оби‑Ван.
Именно этого вопроса Анакин надеялся избежать. Он скривил кислую физиономию.
– Я не хочу ничего сейчас чувствовать. Я просто хочу насладиться дневным светом и свежим воздухом. Корабль Чарзы был таким сырым и тесным, тем более я вообще не люблю космические полеты. Меня всегда знобит, когда висишь посреди вселенской пустоты. Мне больше по душе находиться среди живых существ. Даже на Корусканте. Но этот… – Анакин посмотрел на Оби‑Вана. – Я глупо себя веду, да?
Оби‑Ван расплылся в улыбке и положил руку Анакину на плечо.
– Радость всегда была положительной эмоцией, если только она не скрывает под собой беспечность, – Оби‑Ван вспомнил Куай‑Гона Джинна и Мэйс Винду – он не раз видел, как они оставались в веселом расположении духа даже в тех ситуациях, когда от них требовалась величайшая концентрация.
Он таким талантом не отличался.
– Вы хоть когда‑нибудь веселитесь, учитель? – спросил Анакин.
– У меня будет время повеселиться, когда ты скажешь мне, что ты чувствуешь. Мне нужен ориентир, по которому я смог бы сверить мои собственные ощущения.
Анакин вздохнул и подтянул к себе высокую табуретку на четырех тонких ножках. Он провел пальцами по ее темно‑зеленой поверхности и вдруг отбросил ее от себя. Табуретка грохнулась на пол.
– Она живая, – удивленно воскликнул он, затем нагнулся и снова поставил ее на ножки.
– Они называют свой строительный материал «мембранником», – сказал ОбиВан. – Его не нужно убивать, чтобы строить дома или мебель. Как ты видишь, вся мебель у них живая, как и само строение. Если ты расширишь свои чувства на мгновение, ты увидишь, как здесь все устроено. Совсем не то, что ты предполагал обнаружить здесь.
– Хорошо, – согласился Анакин. Но почти моментально он вернулся к тому, что так удивило его: – А как он остается живым, этот… мембранник? Чем он питается, и как он…
– Падаван, – сказал Оби‑Ван без всякой нотки строгости в голосе, но явно давая понять, что Анакин давным‑давно должен был сам это выяснить, и мальчик сразу же отреагировал.
– Да, – он отодвинул стул и встал посреди комнаты, руки повисли вдоль боков, но пальцы были растопырены. Он стал напряженно внимателен ко всему происходящему снаружи.
Прошло несколько минут. Оби‑Ван отошел от Анакина, нейтрализовав все свои ощущения и замкнув чувства в себе, чтобы обеспечить мальчику большую сферу охвата.
– Это же необъятное единство, – сказал, наконец, Анакин. – А не просто набор мелких голосов.
– Все жизненные формы находятся в естественном симбиозе друг с другом, – подтвердил Оби‑Ван. – Здесь нет обычной схемы конкуренции и хищничества. Это часть того, что ты чувствовал раньше – ощущение одной судьбы, одной участи.
– Может быть, но я почувствовал нечто большее, и это связано с нами.
– Эти ощущения могут, быть переплетены. Анакин обдумал такую возможность, нахмурив брови.
– Я ощущаю пришлых колонистов отдельно от живой планеты, – сказал он. – И Вергер среди них нет.
– Она покинула планету, – согласился Оби‑Ван.
– Так давай спросим, куда она направилась.
– Всему свое время, – поднял глаза Оби‑Ван. – Посмотри на свою табуретку.
Анакин опустил взгляд и увидел, что одна ножка прилипла к полу. Он нагнулся, потрогал то место, где она вонзалась в пол, затем потря‑сенно воскликнул: – Она ест! Пол тоже живой!
– Рано утром мы должны быть готовы к встрече с теми, кто принимает нас.
– Я буду готов, – сказал Анакин, поднимаясь на ноги. – Я буду сгорать от любопытства!
Эмоциональное состояние мальчика все еще было слишком взвинченным, чтобы Оби‑Ван мог успокоиться. Существовало какое‑то взаимодействие между Анакином и Секотом, которое он пока не мог понять, и больше всего его озадачило то, что это открыло ему много нового не только о Секоте, но и Анакине… и еще показало ему, насколько мало он знает о том и другом.
21
Это был первый день довольно продолжительного Праздника приема клиентов на Средней Дистанции. Все вокруг было заполнено воздушными кораблями, снующими туда‑сюда по своим канатам. На них были официальные лица, рабочие и просто зеваки. Анакин с Оби‑Ваном стояли у ограждения гондолы большого воздушного корабля, который нес их вниз по долине. В вытянутой гондоле находилась маленькая кабинка под длинной изогнутой крышей, сделанной из листов мембранника и тесно переплетенных между собой зеленых усиков. Все это было живое.
На корабле с ними летел Ганн. Примерно на полпути по каньону он схватился за леер и вышел из кабины, чтобы о чем‑то посоветоваться с высокой ферроанкой на носу гондолы.
Ветер доносил с других кораблей обрывки песен и игры на духовых инструментах. Оби‑Ван с удивлением прислушивался к музыкантам и певцам. Все эти церемонии были очень важны, но в воздухе витало и нечто другое: ощущение возрождения после длительного тяжелого испытания.
Ему было интересно, стала ли Вергер свидетелем этого испытания? Оставила ли она послания для джедаев, которые придут за ней? Если да, то почему Оби‑Ван не обнаружил их?
Анакин наклонился вниз, держась за плетеную ограду гондолы, и пялился на речку – тонкую белую полосу, чей рев был слышен даже на такой высоте.