Сбоку телеги шла бабка Дарья в шабуре, туго подпоясанном красным кушаком. Голова ее была закутана так, что виднелись только черные глаза и
птичий нос.
На облучке сидела ее внучка Аленка.
- Но-но, Гнедко! - покрикивала она, размахивая хворостиной.
Гнедко после каждого удара потряхивал большой головой, но продолжал идти обычным шагом.
По тропинке близ дороги шагал Касьян в синей посконной рубахе.
Расправив широкие плечи, он вдыхал всей грудью лесной смолистый воздух.
Ветер трепал его льняные волосы.
Когда впереди показывались встречные, парень сворачивал в лес и шел, таясь в кустах. Мимо тянулись обозы или быстро проносилась пара сытых
коньков, запряженных в легкую тележку, где дремал купец с окладистой бородой, в суконном армяке. Важно проезжал на татарском нарядном жеребце,
увешанном бляхами и погремушками, знатный служилый в широком охабне с нахлобученной на брови собольей шапкой. Кучка холопов с пищалями неслась
верхами сзади на разношерстных маленьких конях. Дарья и Аленка, свернув Гнедко в сторону, стояли около телеги, кланяясь до земли.
- Только бы засеку проехать, - говорил Касьян, приближаясь к телеге, когда встречные исчезали за поворотом. - За засекой дороги пойдут на
все восемь сторон, там уже никто не нагонит. Теперь вся наша надежда - Гнедко.
Только укатали его крутые горки. Где ему прыти набраться...
Иногда Дарья начинала причитывать:
- Потащил ты нас, Тимофей Савич, невесть куда. Хлеба-то взяли мало.
Чего есть будем? И денег нет. А по степу поедем, нас татаровья во полон возьмут.
Из-под старого корыта на телеге высовывалась седая взлохмаченная голова кузнеца Тимофейки:
- Не скрипи, старуха, на что нам деньги? Молоток и клещи со мной, а кузнецу, что козлу, - везде огород. Прокормимся.
- А ежели поймают?
- Нашего ерша еще не поймали. Пусть сперва попотеют. - И Тимофейка прятался опять.
Дорога шла густым вековым бором, покрывавшим берега Оки и тянувшимся далеко на юг. Высокие сосны и ели обернулись седой паутиной и
серебряными мхами, которые длинными бородами свешивались с колючих полузаросших ветвей.
В сторону от тропинок внутрь леса нельзя было сделать и нескольких шагов. Валежник, упавшие стволы деревьев лежали грудами, гнили; новые
поросли пышно выбивались между трухлявыми стволами и стояли непроходимой стеной.
Костлявый Гнедко тащил телегу с вечера всю ночь. Солнце поднялось высоко, пора бы дать коню отдохнуть, но Тимофейка все гнал его вперед.
- Потом отдохнем. Отойдем подальше. Скоро должны пойти дубовые прогалины - там переждем.
Когда по пути встречались деревни, Тимофейка огибал их лесными дорогами, чтобы "никто не встрелся, а то разблаговестят".
На поляне среди безмолвного леса одиноко сиротела курная избенка с забитой досками дверью. Под берестовой крышей чернела квадратная дыра,
задвинутая полусгнившей заслонкой.
- Дверь-то призатулена, - сказала Дарья. - Сам хозяин убег. Видно, и в здешнем медвежьем логове жизнь была тоже не в пряник тульский.
Гнедко распрягли, стреножили и пустили пастись. С подветренной стороны около избы развели костер, и все уселись вокруг огня.
- Дверь-то призатулена, - сказала Дарья. - Сам хозяин убег. Видно, и в здешнем медвежьем логове жизнь была тоже не в пряник тульский.
Гнедко распрягли, стреножили и пустили пастись. С подветренной стороны около избы развели костер, и все уселись вокруг огня.
Дед с трудом спустился с телеги.
- Жжет рану, точно каленую крицу приложили. Чуть не уложил меня рейтар из пистоли. Если бы Касьянушка не уволок меня в чащу, добили бы они
меня палашами. Ой, не дойти мне до свободных земель! Смотри, Касьян, эту ночь не спи, тут и медведи по лесу ходят, да и гулящие люди могут
набрести.
Касьян, обхватив руками колени, уставился голубыми глазами на огонь.
Возле него лежал топор.
Дед ворочался с боку на бок, стонал, бормотал непонятные слова, а заснуть не мог. Он повернулся лицом к Касьяну.
- Может, смерть близко. Я расскажу тебе то, чего никому не говорил.
Перед смертью хочу всю правду выложить - легче будет дух испустить.
- Да что ты, Тимофей Савич, рано еще умирать. Еще до Сибири вольной надо нам добраться.
- Слушай, Касьян, слушай, Аленка. Вам это я говорю, а бабка, Дарья Архиповна, все это уже знает.
Глава 2
КАК РАНЬШЕ ЖИЛИ
Дед приподнялся и, опираясь на руки, начал говорить, торопясь, точно в самом деле чуял близко смерть:
- Я родом из-под Устюжны, с речки Ижины; там тоже, как и в Туле и в Кашире, искони залегло в земле железо. Наши кузнецы это железо плавили
и ковали из него топоры, рогатины, горбуши, резальники <Резальники - ножницы.>, и особенные искусники были на большие и малые гвозди. И я тоже
старого рода чухарских ковалей - нас всех, устюжинских молотобойцев, зовут чухарой, или по-иному - чудью белоглазой. Деды испокон веков в лесах
жили, рожь и овес подсевали, а главное - молотом промышляли.
Дед вдруг приподнялся и стал пристально всматриваться в темноту надвинувшегося кругом леса.
- Слушайте, не подходит ли кто.
Но все было тихо. Ни одного хруста не раздавалось ниоткуда. Только шипели в костре обугленные ветки.
- С детства еще я, мальчонкой, очень был охоч к кузне, - продолжал дед, устало опустившись на землю. - Помогал я отцу, а он мне показывал,
как закаливать и сваривать и крицкое, и цурепное, и жуковое али прутовое железо. Очень меня тянуло разные затейные выдумки из железа делать
пряжки, кресала, задвижки или замки. Отец мне позволял все мастерить, только железа давал мало, из пережогу. - Тут дед понизил голос и сказал
шепотом:
- А самое важное, что отец заповедал, - это как из руды прямо делать мягкое тягучее железо. Это наши старики-ковали одни только знали и не
всякому сказывали <В зависимости от устройства сыродутной печи и от методов плавки из железной руды может получиться или "сварочное" железо, или
"белый" густой чугун, который с трудом поддается обработке, или лучше обрабатываемый "серый" чугун. Чухарские, устюженские, олонецкие и финские
кузнецы-железоплавы с древних времен знали свои особые приемы для получения плавкой прямо из руды железа и даже "уклада" (стали), из которых они
выделывали разные предметы и оружие.>.
А только пошел по погосту нашему слух, что кузнец Савва, значит, отец мой, с бесами спознался и сына своего, меня значит, учит бесам
молиться.