Пан Заглоба, напротив, развлекал супругу стольника рассказами о подвигах пана Михала и о своих собственных. К середине ужина он как раз
подошел к рассказу о том, как некогда они с княжной Курцевич и Редзяном сам-четверт удирали от татарского чамбула, а под конец, ради спасения
княжны, чтобы остановить погоню, ринулись вдвоем на целый чамбул.
Панна Езерковская даже есть перестала, подперев подбородок руками, она слушала, затаив дыхание, то и дело откидывала со лба волосы,
моргала, а в самых интересных местах хлопала в ладоши и повторяла:
- Ага! Ага! Сказывай, сказывай дальше, сударь!
Но когда рассказ пошел о том, как драгуны Кушеля, выскочив из засады, насели на татар и гнались за ними полмили, рубя направо и налево,
панна Езерковская, не в силах сдержать восторга, захлопала в ладоши и закричала:
- Ахти, сударь, ахти! Вот бы и мне туда!
- Баська! - протянула тетушка с явным русинским акцентом. - Вокруг тебя такие политичные люди, отучайся от своих “ахти”. Еще не хватало,
чтобы ты крикнула: “Чтоб меня разорвало, коли вру!”
Барышня засмеялась молодым, звонким, как серебро, смехом, и вдруг хлопнула себя руками по коленкам.
- Чтоб меня разорвало, коли вру! - воскликнула она.
- О боже! Слушать стыдно! В таком обществе... Сейчас же извинись перед всеми! - воскликнула пани Маковецкая.
А тем временем Баська, решив начать с пани Маковецкой, сорвалась с места, но при этом уронила на пол нож, ложку и сама нырнула следом под
стол.
Тут уж кругленькая стольничиха не могла удержаться от смеха, а смеялась она по-особому: сперва начинала трястись, так что полное ее тело
ходило ходуном, а потом пищала тоненьким голосом. Все развеселились. Заглоба был в восторге.
- Видите, сколько хлопот у меня с этой девицей!
- Чистая радость! Как бог свят! - говорил Заглоба.
Тем временем Бася вылезла из-под стола, разыскала ложку и нож, но тут сетка у нее с головы слетела, непослушные волосы так и лезли на
глаза. Она выпрямилась и, раздувая ноздри, сказала:
- Ага! Смеетесь над тем, что вышел такой конфуз. Хорошо же!
- Помилуйте, как можно! Никто не смеется! Никто не смеется! - с чувством сказал Заглоба. - Все мы счастливы, что в вашем образе господь бог
ниспослал нам такую отраду.
После ужина все пошли в гостиную. Панна Дрогоевская, увидев на стене лютню, сияла ее и стала перебирать струны. Володыевский попросил ее
спеть в тон струнам, она ответила сердечно и просто:
- Если это хоть немножко развеет ваше горе, я готова.
- Спасибо! - ответил маленький рыцарь и благодарно поднял на нее взгляд.
Послышались звуки песни.
Знай же, о рыцарь,
Тебе не укрыться.
Панцирь и щит не препона,
Если стремится в сердце вонзиться
Злая стрела Купидона.
<Перевод Ю. Вронского.>
- Я уж и не знаю, как вас благодарить, сударыня, - говорил Заглоба, сидя в сторонке с пани Маковецкой и целуя ей руки, - сама приехала и
таких милых барышень привезла, что, поди, и грациям до них далеко. Особенно гайдучок пришелся мне по душе, эдакий бесенок, любую тоску лучше
разгонит, чем горностай мышей.
Особенно гайдучок пришелся мне по душе, эдакий бесенок, любую тоску лучше
разгонит, чем горностай мышей. Да и что такое людская печаль, коли не мыши, грызущие зерна веселья, хранимые в сердцах наших! А надо вам,
сударыня-благодетельница, сказать, что прежний наш король Joannes Casimirus так мои comparationes <Сравнения (лат.).> любил, что и дня без них
обойтись не мог. Я ему всевозможные истории и премудрости сочинял, а он их на сон грядущий выслушивал, и нередко они ему в хитроумной его
политике помогали. Но это уже другая материя. Я надеюсь, что и наш Михал, насладившись радостью, навсегда о своих горестях забудет. Вам,
сударыня, и неведомо, что прошла лишь неделя с той поры, как я его из монастыря вытащил, где он обет давать собирался. Но я самого нунция
подговорил, а он возьми и скажи приору, что всех монахов в драгуны пошлет, если Михал а сей секунды не отпустят... Нечего ему там было делать.
Слава, слава тебе, господи! Уж я-то Михала знаю. Не одна, так другая скоро такие искры из его сердца высечет, что оно займется, как трут.
А тем временем панна Дрогоевская пела:
Если героя
Щит не укроет
От острия рокового,
Где же укрыться
Трепетной птице,
Горлинке белоголовой.
<Перевод Ю. Вронского.>
- Эти горлинки боятся купидоновых стрел, как собака сала, - шепнул пани Маковецкой Заглоба. - Но сознайся, благодетельница, не без тайного
умысла ты этих пташек сюда привезла. Девки - загляденье! Особливо гайдучок, дал бы мне бог столько здоровья, сколько ей красоты! Хитрая у Михала
сестричка, верно?
Пани Маковецкая тотчас состроила хитрую мину, которая, впрочем, совсем не подходила к ее простому и добродушному лицу, и сказала:
- Нам, женщинам, обо всем подумать надо, без смекалки не проживешь. Муж мой на выборы короля собирается, а я барышень пораньше увезла, того
и гляди, татарва нагрянет. Да кабы знать, что из этого будет толк и одна из них счастье Михалу составит, я бы паломницей к чудотворной иконе
пошла.
- Будет толк! Будет! - сказал Заглоба.
- Обе девушки из хороших семей, обе с приданым, что в наши тяжкие времена не лишнее.
- Само собой, сударыня. Михалово состояние война съела, хоть, как мне известно, кое-какие деньжата у него водятся, он их знатным господам
под расписку отдал. Бывали и у нас трофеи хоть куда, к пану гетману поступали, но часть на дележку шла, как говорят солдаты, “на саблю”. И на
его саблю немало перепало, если бы он все берег - богачом бы стал. Но солдат не думает про завтра, он сегодня гуляет. И Михал все на свете
прогулял и спустил бы, кабы не я. Так ты говоришь, почтенная, барышни знатного происхождения?
- У Дрогоевской сенаторы в роду. Наши окраинные каштеляны на краковских непохожи, есть среди них и такие, о коих в Речи Посполитой никто и
не слыхивал, но тот, кому хоть раз довелось посидеть в каштелянском кресле, непременно передаст свою осанку и потомству. Ну, а если о
родословной говорить, Езерковская на первом месте.
- Извольте! Извольте! Я и сам старинного королевского рода Масагетов, и потому страх как люблю про чужую родословную послушать.
- Так высоко эта пташка не залетала, но коли угодно... Мы чужую родню наперечет знаем... И Потоцкие, и Язловецкие, и Лащи - все ее родня.