Она знала, что, если расплачется, все будут смеяться еще больше, и изо всех сил старалась
сдержаться, но, чувствуя, что не может, выбежала прочь.
- О боже! - воскликнула тетушка. - Не иначе в конюшню кинулась, еще и не остыла после драки, того гляди, мороз прохватит... Нужно догнать
ее! Кшися, не смей выходить!
Сказав это, она вышла и, схватив висевшую в сенях шубейку, выскочила во двор, а за ней помчался и Заглоба, от души жалевший своего
гайдучка.
Хотела было выбежать и панна Кшися, но маленький рыцарь схватил ее за руку.
- Слышала, сударыня, приказ? Не отпущу твоей руки, пока не вернутся.
И в самом деле не отпускал. А рука у нее была нежная, бархатистая, и пану Михалу казалось, что ручеек тепла струится от ее пальцев,
передаваясь ему, и он сжимал их все крепче.
На смуглых щеках панны Кшиси выступил легкий румянец.
- Вижу, я ваша пленница, ваш ясырь, - сказала она.
- Тот, у кого такой ясырь, и султану не станет завидовать, полцарства отдаст, не пожалеет.
- Но ведь вы, сударь, меня бы этим нехристям не продали!
- Как не продал бы черту свою душу!
Тут пан Михал вдруг понял, что в пылу зашел слишком далеко.
- Как не продал бы и сестру родную! - добавил он.
А панна Кшися отвечала серьезно:
- В самую точку попали, сударь. Пани Маковецкая для меня как сестра, а вы названым братом будете.
- Благодарю от всего сердца, - сказал Михал, целуя ей руку, - больше всего на свете нуждаюсь я в утешенье.
- Знаю, знаю, - сказала девушка, - я ведь и сама сирота.
Слезинка скатилась по ее щеке, укрывшись в темном пушке над губою.
А Володыевский посмотрел на слезинку, на оттененные пушком губы и наконец сказал:
- Право, сударыня, вы добры, как ангел! Мне уже легче!
Кшися нежно улыбнулась.
- От души желаю пану, чтобы и вправду так было!
- Богом клянусь!
При этом маленький рыцарь чувствовал, что, если бы он посмел еще раз поцеловать Кшисе руку, ему и вовсе легко бы стало. Но тут вошла
тетушка.
- Баська шубейку взяла, - сказала она, - но сконфужена и возвращаться не хочет. Пан Заглоба по конюшне мечется, никак ее не словит.
А пан Заглоба не только, не скупясь на уговоры и увещевания, метался по конюшне, ловя Басю, но и оттеснил ее наконец во двор в надежде, что
так она скорее домой вернется.
А она удирала от него, повторяя:
- Вот и не пойду, не пойду ни за что, пусть меня мороз заморозит! Не пойду, не пойду!.. - Потом, увидев возле дома столб с перекладинами, а
на нем лестницу, ловко, словно белочка, стала взбираться по ней, пока не залезла на крышу. Залезла, повернулась к пану Заглобе и уже полушутя
закричала: - Хорошо, так и быть, сейчас спущусь, если вы, сударь, за мной полезете!
- Да что я, кот, что ли, какой, чтобы за тобой, гайдучок, по крышам лазить? Так-то ты мне за любовь платишь!
- И я вас, сударь, люблю, но только отсюда, с крыши!
- Ну вот, заладила! Стрижено-брито! Слезай с крыши!
- Не слезу!
- Оконфузилась! Эка беда! Стоит ли принимать это близко к сердцу.
Не тебе, ласочка неугомонная, а Кмицицу, искуснику из искусников,
Володыевский такой удар нанес, и не в шутку, а в поединке. Да он самых лучших фехтовальщиков - итальянцев, немцев, шведов - протыкал вмиг, они и
помолиться не успевали, а тут эдакая козявка, и на тебе, столько гонору! Фу! Стыдись! Слазь, говорю! Ведь ты только учишься!
- Я пана Михала видеть не хочу!
- Опомнись, голубчик! За какие такие грехи, за то, что он exquisitissimus <Отменный (лат.).> в том, чему ты сама научиться хочешь? За это
ты должна его любить еще больше.
Пан Заглоба не ошибался. Несмотря на случившийся с ней конфуз, Бася в душе восхищалась маленьким рыцарем.
- Пусть его Кшися любит! - сказала она.
- Слазь, говорю!
- Не слезу!
- Хорошо, сиди, но только вот что я тебе скажу: это даже не пристало порядочной девице сидеть на лестнице, не очень-то прилично это
выглядит снизу!
- А вот и неправда! - сказала Бася, одергивая шубейку.
- Я-то старый, глаз не прогляжу, да вот возьму и созову всех, пусть любуются!
- Сейчас слезу! - отозвалась Бася.
Пан Заглоба глянул за угол.
- Ей-богу, кто-то идет! - крикнул он.
В это время из-за угла выглянул молодой пан Нововейский, который приехал верхом, привязал лошадь к боковой калитке, а сам, ища парадного
входа, обошел дом кругом.
Бася, заметив его, в два прыжка очутилась на земле, но, увы, было слишком поздно.
Пан Нововейский, увидев, как она спрыгивает с лестницы, остановился в растерянности, заливаясь румянцем, будто красна девица. Бася тоже
стояла как вкопанная. И вдруг воскликнула:
- Опять конфуз!
Пан Заглоба, которого история эта очень позабавила, смотрел на них, подмигивая здоровым глазом, а потом сказал:
- Это пан Нововейский, солдат и друг нашего Михала, а это панна Чердаковская... Тьфу ты, господи!.. Я хотел сказать - Езерковская!
Нововейский быстро пришел в себя, а поскольку при всей своей молодости был весьма находчив, поклонился и, бросив взгляд на столь прекрасное
видение, сказал:
- О боже! Я вижу, у Кетлинга в саду розы на снегу расцвели.
Бася, сделав реверанс, чуть слышно шепнула:
- Не про твою честь!
А после этого добавила громко вежливым голосом:
- Милости просим в дом!
Сама прошла вперед и, вбежав в столовую, где сидел за столом пан Михал с домочадцами, воскликнула, намекая на красный кунтуш пана
Нововейского:
- Снегирь прилетел!
И, сказав это, она уселась на табуретку эдакой паинькой, тихохонько, смирнехонько, как и следовало воспитанной барышне.
Пан Михал представил своего молодого приятеля сестре и Кшисе Дрогоевской, а тот, увидев еще одну барышню, тоже весьма хорошенькую, хотя и
совсем в ином роде, опять смутился и, стараясь скрыть это, поднес руку к еще не существующим усам.
Подкручивая над губой мнимый ус, он обратился к Володыевскому и начал рассказ. Великий гетман непременно желает видеть у себя пана Михала.
Насколько пан Нововейский мог понять, речь шла о новом назначении. Гетман получил несколько донесений: от пана Вильчковского, от пана
Сильницкого, от полковника Пиво и от других комендантов, служивших на Украине и в Подолии.