Впрочем, с искушением он бы совладал, но совесть говорила ему: “Скверно, брат, будет,
коли ты теперь уедешь, ввергнув в соблазн чистую душу”.
Тревога, отчаянье, сомненья преследовали бедного рыцаря по пятам. Веря в житейскую мудрость пана Заглобы, он думал было пойти к нему за
советом, во всем ему признаться. Ведь кто как не он видел все наперед и заранее говорил - бойся дружбы с этим лукавым племенем! Но, впрочем,
именно поэтому пан Михал и не решился подойти к Заглобе. Вспомнил он, как сам, вспылив, крикнул: “Не оскорбляй, сударь, Кшисю!” И кто же ее
оскорбил? Кто размышлял теперь, не оставить ли ее, словно простую девку, не уехать ли подобру-поздорову!
- Если бы не память о бедняжке-покойнице, я и не думал бы убиваться, - говорил себе маленький рыцарь, - не горевал бы, а радовался, что
удалось мне эдаких неприятностей отведать. - И через минуту добавил: - И еще раз отведать бы не отказался.
Заметив, однако, что соблазн снова взял верх, и пытаясь от него отмахнуться, сказал себе: “Коли я однажды поступил как человек, что боле
всего на Купидона уповает, быть посему, завтра же объяснюсь и предложение сделаю”.
Он вздохнул и продолжал рассуждать так: “Сей поступок и вчерашнюю мою вольность сгладит, благородство ей придав, а завтра я смогу себе и
новые позво...”
Тут он ударил себя ладонью по губам:
- Тьфу! Никак, целая орда бесов-искусителей мне за шиворот забралась!
Но от мысли о помолвке больше не отказывался, утешаясь тем, что заупокойными мессами замолит перед Анусей свою вину, дав ей знать, что по-
прежнему ее чтит и не устает за нее молиться.
Впрочем, если и пойдут какие толки да пересуды, что вот, мол, лишь две недели прошло с той поры, как он хотел постричься в монахи, а уже и
влюбиться и посвататься успел, то весь позор падет лишь на него, а иначе людская молва не пощадит ни в чем не повинную Кшисю.
- Решено, завтра же делаю предложение! - сказал он себе.
С души его словно камень свалился. Прочитав на ночь “Отче наш” и горячо помолившись за упокой Анусиной души, он уснул. Утром, проснувшись,
повторил:
- Сегодня же объяснюсь, всенепременно.
Но, впрочем, оказалось, что сделать это не так-то легко; пан Михал, прежде чем обнародовать свое решение, хотел потолковать с Кшисей
наедине, а там что бог даст. Но как на грех с самого утра приехал пан Нововейский, и по всему дому разносился его молодой голос.
Кшися ходила как в воду опущенная, бледная, измученная, она то и дело опускала глаза, иногда вдруг заливалась румянцем, так, что даже на
шее проступали пятна, губы у нее дрожали, казалось, она вот-вот заплачет, а потом снова делалась как неживая.
Рыцарю никак не удавалось к ней подойти и, главное, остаться с глазу на глаз. Разумеется, он мог бы пригласить девушку на прогулку, утро
было отменное, и прежде он бы и не раздумывал, но теперь не смел, ему казалось, что все тотчас догадаются о его намерениях.
Выручил его пан Нововейский. Он отвел в сторону тетушку и о чем-то с ней пошушукался, после чего они вернулись в гостиную, где пан Заглоба
с маленьким рыцарем занимали беседой барышень, и тут тетушка сказала:
- А не прокатиться ли вам на санях парочками, вон как снег искрится!
Володыевский тут же, склонившись, прошептал Кшисе на ухо:
- Умоляю, сударыня, сесть со мной.
Я столько хотел бы вам сказать!
- Хорошо, - отвечала девушка.
Рыцари мигом помчались в конюшню, Бася за ними следом, и вскоре к дому подъехали двое саней. В одни уселись Володыевский с Кшисей, в другие
- Нововейский с гайдучком. Ехали без кучеров.
А пани Маковецкая доверительно сказала Заглобе:
- Пан Нововейский просит Басиной руки.
- Неужто? - встревожился Заглоба.
- Его крестная матушка, супруга подкомория львовского, завтра приедет сюда для разговора, а пан Нововейский просил меня подготовить Басю.
Он и сам понимает, коли Бася против, все хлопоты и уловки напрасны.
- И потому, сударыня, ты их в сани усадила?
- А как же. Муж мой, человек щепетильный, частенько говаривал: “Я над их имуществом опекун, но мужей пусть выбирают сами. По мне, был бы
честный малый, а за богатством гнаться не след”. Слава богу, они не дети, им решать!
- И что ты, сударыня, собираешься куме ответить?
- Муж мой в мае приедет: его слово последнее, но полагаю, он Басиной воле противиться не станет.
- Нововейский еще мальчишка!
- Да ведь сам Михал его хвалит, солдат, мол, отменный, в походах отличился. Наследство у него приличное, а про родословную крестная все
подробно сказывала. Видишь, сударь: мать его прадеда в девичестве княжна Сенютувна, а дед primo voto <В первом браке (лат.).> был женат...
- Что мне за дело до его родословной! - с досадой прервал ее Заглоба, - он мне ни брат ни сват, и скажу вам, почтеннейшая, я гайдучка, по
совести говоря, для Михала предназначал, потому что коли среди девок, что на двух носах ходят, найдется хоть одна умнее и порядочнее ее, то я
готов отныне аки ursus <Медведь (лат.).> на все четыре опуститься.
- Михал еще ни о чем таком не помышляет, а если и помышляет, то ему больше Кшися приглянулась... Ох, ох! На бога положиться надо, на бога,
пути его неисповедимы!
- Пути путями, но если этот молокосос уберется отсюда с тыквой, напьюсь на радостях!
А тем временем в санях шли свои беседы. Пан Володыевский долго не мог вымолвить ни слова, но наконец сказал Кшисе:
- Не думай, сударыня, что я вертопрах или обманщик какой, да и лета не те.
Кшися промолчала.
- Прости, сударыня, мне вчерашнюю мою дерзость, но всему виною мое исключительное к тебе расположение, не мог я сдержаться, дал сердцу
волю... Любезный друг мой, бесценная моя Кшися! Ты знаешь, пред тобой простой человек, солдат, у которого вся жизнь на поле брани прошла...
Другой бы сначала красноречие в ход пустил, а потом к действиям перешел, а я - напротив... Да что говорить, даже объезженный конь,
разгорячившись, и то порой закусит удила, так как же не горячиться влюбленному, ведь разгон тут куда больше. Так и я закусил удила, позабыв обо
всем, потому что мила ты моему сердцу, Кшися, любимая! Знаю, ты и каштелянов, и сенаторов достойна; но если ты готова одарить благосклонностью
простого солдата, который, хоть и без больших чинов, приносил пользу отечеству немалую... то я к твоим ногам упаду, буду целовать их и
спрашивать: “Нравлюсь ли я тебе? Не противен ли?”
- Пан Михал!.. - воскликнула Кшися. Пальчики ее, высунувшись из муфты, легли на его ладонь.
- Ты согласна? - спросил Володыевский.