А она молчала, опустив долу длинные ресницы.
Пани Маковецкая вернулась домой затемно, Кетлинг встречал ее почтительно, словно удельную княгиню. Она хотела было уже на другой день
подыскивать себе в городе дом, но, как ни противилась, вынуждена была уступить. Рыцарь на коленях так долго ее молил, ссылаясь при этом на
братство свое с Володыевским, что она сдалась. Решено было, что и пан Заглоба погостит еще: столь почтенный муж в доме - лучшая защита от
злословья. Да он и сам рад был остаться, потому что от всей души привязался к гайдучку и лелеял тайные планы, для коих его глаз был нужен. И
барышни повеселели, а Бася сразу же открыто приняла сторону Кетлинга.
- Сегодня выбираться поздно, а где сутки, там и неделя!
Ей, как и Кшисе, Кетлинг понравился, он всегда женщинам нравился, а Бася к тому же до сей поры никогда еще не видела иноземного рыцаря,
если не считать офицеров наемной пехоты, людей и попроще, и менее знатных; она ходила вокруг него, раздувая ноздри, потряхивая светлыми вихрами,
и глаза ее светились детским любопытством, таким откровенным, что пани Маковецкая украдкой одернула ее. Но Бася все равно не сводила с него
глаз, словно прикидывая, каков-то он на войне будет, и наконец, не удержавшись, подошла к пану Заглобе.
- А хороший ли он солдат? - спросила она потихоньку старого шляхтича.
- Лучше не придумаешь. Видишь ли, опыт у него великий, с четырнадцати лет служил королю, против англичан за праведную веру выступая.
Знатный дворянин, что и по манерам его лицезреть можно.
- А вы, ваша милость, видели его в бою?
- Тысячу раз... Стоит - не дрогнет, коня по холке треплет и о нежных чувствах говорить готов.
- Это что, мода такая говорить о чувствах?
- Все модно, что небрежение к пулям подтверждает.
- Ну а в рукопашной, в поединке он каков?
- Ого-го! Увертлив как бес, тут и говорить не о чем!
- А против пана Михала устоит?
- Нет, супротив Михала он пас!
- Ага! - воскликнула Бася торжествующе. - Я так и знала! Сразу подумала - пас! - И захлопала в ладоши.
- Стало быть, ты сторону Михала держишь? - спросил пан Заглоба.
Бася тряхнула головой и умолкла: и только из груди ее вырвался глубокий вздох.
- Эх, да что там! Рада, потому что наш!
- Но заметь, гайдучок, и заруби себе на носу, если на поле брани лучшего солдата трудно найти, то для женских сердец он еще более
periculosus: <Опасен (лат.).> ни одна перед ним не устоит! Купидон у него на посылках.
- А вы об этом Кшисе скажите, мне материя эта незнакома, - сказала Бася и, обернувшись к панне Дрогоевской, позвала:
- Кшися! Кшися! Иди сюда, я что-то тебе скажу!
- Вот я! - отвечала панна Дрогоевская.
- Пан Заглоба говорит, что ни одна особа перед Кетлингом не устоит, глядеть на него опасно. Я смотрю, и как будто бы ничего, а ты?
- Бася! Бася! - строго, словно читая мораль, произнесла Кшися.
- Признавайся, нравится он тебе?
- Опомнись! Знай меру! И не болтай всякий вздор, пан Кетлинг идет сюда.
Кшися не успела еще и сесть, как Кетлинг приблизился и спросил:
- Смею ли я сим славным обществом насладиться?
- Милости просим! - отвечала панна Езерковская.
- Тогда спрошу смелее - о чем шла речь?
- О любви! - выпалила, не задумываясь, Бася.
Кетлинг сел рядом с Кшисей. Минуту они молчали, потому что Кшися, обычно умевшая поддержать беседу и светский тон, в присутствии этого
рыцаря как-то странно робела. Наконец он сказал:
- Правда ли, разговор шел о столь возвышенном предмете?..
- Да! - тихим голосом отвечала панна Дрогоевская.
- Я был бы счастлив услышать ваши мысли на сей счет, сударыня.
- Простите, сударь, мне и смелости, и ума на такой ответ не хватит. Тут, пожалуй, за вами первое слово.
- Кшися права! - вмешался Заглоба. - Говори же!..
- Ну что же, спрашивайте, сударыня! - отвечал Кетлинг.
Он устремил взор к небесам, задумался, а потом, не дожидаясь вопросов, заговорил тихо, словно сам с собою беседуя:
- Любовь - тяжкое бремя: свободного она делает рабом. Как птица, пронзенная стрелой, падает к ногам охотника, так и человек, сраженный
любовью, припадает к стопам любимой. Любовь - это увечье, человек как слепец, кроме нее, ничего вокруг не видит...
Любовь - это грусть, ведь когда еще мы проливаем столько слез и вздыхаем так тяжко? Кто полюбил, тому на ум нейдут ни наряды, ни танцы, ни
охота, ни игра в кости; он часами сидит, обняв колени, и тоскует так тяжко, будто близкого друга лишился.
Любовь - это болезнь, ведь влюбленный бледен лицом, под глазами у него тени, в руках дрожь, он худ, помышляет о смерти или бродит как
безумный, с нечесаными кудрями, сто раз на песке милое имя пишет, а когда имя сдует ветер, говорит: “Несчастье!..” и заплакать готов...
Тут Кетлинг на мгновенье умолк. Кто-нибудь сказал бы, что он погрузился в раздумья. Кшися слушала его слова как музыку, всей душой. Ее
оттененные темным пушком губы были приоткрыты, а очи устремлены на рыцаря. Волосы лезли Баське на глаза, трудно было догадаться, о чем она
думает: но она тоже молчала.
Вдруг пан Заглоба громко зевнул, засопев, вытянул ноги и сказал:
- Из такой любви шубы не сошьешь!..
- И все же, - продолжал снова рыцарь, - хотя любить тяжкий труд, без любви еще тяжелее на свете, что тому роскошь, слава, богатства,
драгоценности или благовония, кто любви лишился? Кто из нас не скажет своей любимой: “Ты мне дороже целого королевства, дороже, чем скипетр,
здоровья и долголетья дороже...” Влюбленный рад был бы жизнь отдать за свою любовь, а стало быть, любовь дороже жизни.
Кетлинг умолк.
Барышни сидели рядышком, дивясь его пылкости, и умелому красноречию, искусству столь чуждому польским воякам. Даже пан Заглоба, который под
конец вроде бы задремал, вдруг встрепенулся и, моргая, стал поглядывать то на девиц, то на Кетлинга и наконец, проснувшись окончательно, громко
спросил:
- О чем беседа?
- Хочу сказать вам спокойной ночи! - отвечала Бася.
- Ага! Вспомнил: рассуждали об амурах. И к чему пришли?
- Отделка богаче плаща оказалась.
- Еще бы! А меня сон одолел. А может, и жалобы эти: мечтанья, стенанья, воздыханья. А я возьми да и придумай для складу - засыпанье. И мое
слово самое верное, потому что час поздний. Спокойной ночи честной компании, и не докучайте мне больше своими амурами.