А может, и жалобы эти: мечтанья, стенанья, воздыханья. А я возьми да и придумай для складу - засыпанье. И мое
слово самое верное, потому что час поздний. Спокойной ночи честной компании, и не докучайте мне больше своими амурами... Боже, боже! Кот мяучит,
пока шкварки не съест, а потом знай сидит да облизывается... И я в свое время был вылитый Кетлинг, а влюблялся так страстно, что себя не помнил,
баран мог бы меня под зад рогами поддать, я бы не заметил. Но на склоне лет мне всего милее добрый сон, особливо если обходительный хозяин не
только до постели проводит, но и напоит так, чтоб голова сама клонилась к подушке.
- Рад служить вашей милости! - сказал Кетлинг.
- Пойдем, пойдем. Глядите, вон как месяц-то высоко. К погоде: небо чистое, светло как днем! Кетлинг об амурах всю ночь готов рассуждать, но
только не забывайте, козочки, он притомился с дороги.
- О нет, я ничуть не устал, в городе отдыхал два дня. Боюсь, панны слушать меня устали.
- Слушая вас, не заметишь, как ночь миновала, - сказала Кшися.
- Нет ночи там, где солнце светит, - отвечал Кетлинг.
Тут они расстались - ведь и правда давно наступила ночь. Опочивальня у девиц была одна, и они, как водится, подолгу болтали перед сном, но
на сей раз Басе не удалось разговорить Кшисю, потому что насколько одной хотелось поговорить, настолько другая была молчалива, на все вопросы
отвечала вполслова - да, нет. И каждый раз, когда Бася заводила речь о Кетлинге, смешно изображая его, Кшися нежно обнимала ее за шею, умоляя
оставить насмешки.
- Он хозяин этого дома, - говорила Кшися, - он приютил нас... и тебя отметил и полюбил сразу...
- Неужто? - спрашивала Бася.
- Разве можно тебя не любить, - отвечала Кшися. - Все тебя любят, и я, я тоже...
С этими словами она приближала чудное лицо свое к Басиному лицу, терлась щекой об ее щеку, целовала ей очи.
Наконец они угомонились, но Кшися долго не могла уснуть. Какая-то тревога томила ее душу. Сердце начинало вдруг биться так часто, что она
прижимала руки к нежным своим персям, лишь бы унять его биение. Стоило ей закрыть глаза - в каком-то чудном сне, прекрасное лицо склонялось над
ней, и тихий голос шептал: “Ты мне дороже целого королевства, дороже, чем скипетр, здоровье и долголетье, жизни самой дороже!”
ГЛАВА XII
Спустя несколько дней пан Заглоба писал Скшетускому письмо, заключив его такими словами:
“А ежели я до коронации к вам выбраться не сумею, не дивитесь. Не мое к вам пренебрежение тому причина, но суть в том, что дьявол не
дремлет, а я не хочу, чтобы он пташку из моих рук спугнул и неведомо что подсунул. Худо будет, коли Михалу к его приезду не смогу я сказать:
“Эта-де просватана, а гайдучок vacat <Свободен (лат.).>. На все воля божья, но полагаю, что, узнав такую новость, Михал не станет упираться, и
все без особых praeparationes<Приготовлений (лат.).> уладится, так что приедете к свадьбе. А пока, вспомнив Улисса, придется мне прибегнуть к
кое-каким уловкам, вести интригу, хоть и нелегко мне это, ибо всю жизнь правда была мне хлебом насущным, и ею я весь век бы кормился. Но ради
Михала и любимого моего гайдучка я готов взять на душу грех, оба они - чистое золото. За сим обнимаю вас вместе с пострелятами и к сердцу
прижимаю, всевышнему и его милости препоручая”.
Покончив с писаниной, пан Заглоба присыпал лист песком, ударил по нему ладонью и, отставив подальше от глаз, перечел еще раз, после чего
сложил, снял с пальца перстень с печаткой, послюнявил ее и хотел было уже письмо запечатать, но в этом ему помешал своим приходом Кетлинг.
Покончив с писаниной, пан Заглоба присыпал лист песком, ударил по нему ладонью и, отставив подальше от глаз, перечел еще раз, после чего
сложил, снял с пальца перстень с печаткой, послюнявил ее и хотел было уже письмо запечатать, но в этом ему помешал своим приходом Кетлинг.
- Добрый день, ваша милость!
- Добрый день, день добрый! - ответил Заглоба. - Погода, слава богу, отменная, а я гонца к Скшетуским послать собрался.
- И от меня поклон передайте.
- Так я и сделал. Непременно, подумал я, от Кетлинга поклон передать надо. Пусть доброй вести возрадуются. Да и как не передать поклон,
коли я про тебя да про барышень целое послание сочинил.
- С чего бы это вдруг, ваша милость? - спросил Кетлинг.
Заглоба, сложив руки на коленях, долго перебирал пальцами, а потом, склонив голову, посмотрел на Кетлинга из-под нахмуренных бровей и
сказал:
- Друг Кетлинг, не надо быть пророком, чтобы предвидеть, что там, где есть кремень и огниво, раньше или позже посыплются искры. Сам ты
мужчина видный, но и девам, должно быть, в красоте не откажешь.
Кетлинг смутился.
- Слепцом я быть должен или варваром последним, чтобы красы их не почитать и не отметить!
- Вот видишь! - сказал в ответ Заглоба, с улыбкой глядя на красного от смущения Кетлинга. - Только ежели ты не варвар, то знай, за двумя
сразу приударять негоже, так только турки делают.
- Какие у вас, сударь, для таких рассуждений резоны?
- А я безо всяких резонов, так, про себя размышляю. Ха! Ну и хитрец! Столько им наплел про амуры, что Кшися третий день сама не своя ходит,
будто ее опоили. Гм! Да и не диво! Помнится, я в молодые годы тоже часами простаивал под окнами у одной черноглазой панны (она на Кшисю была
похожа), на лютне бренчал и пел:
Ты в постели сладко дремлешь
И моей игре не внемлешь.
Ля! Ля!
Хочешь, я тебе эту песню взаймы дам, а нет - новую сочиню, мне талантов не занимать! А заметил ли ты, что панна Дрогоевская давнишнюю
Оленьку Биллевич напоминает, только у той волосы как конопля и пушка над губкой нет, а впрочем, именно это для многих милой приманкой служит.
Очень уж томно она на тебя поглядывает. И об этом я написал Скшетуским. Скажи, разве неправда, что она на панну Биллевич смахивает?
- Признаться, я этого сходства не заметил, но, пожалуй... Рост, осанка...
- А теперь слушай, что я тебе скажу, фамильные arcana <Секреты (лат.).> открою, а впрочем, раз ты друг, так знай: как бы ты Володыевскому
злом за добро не отплатил - ведь мы с пани Маковецкой одну из этих дев для него приберегаем.
Тут пан Заглоба метнул на Кетлинга проницательный взгляд, а тот, побледнев, спросил:
- Которую?
- Дро-го-ев-скую, - медленно, по складам сказал Заглоба.
И, выпятив вперед нижнюю губу, насупил брови, подмигнув здоровым глазом.
Кетлинг молчал, и молчал так долго, что Заглоба наконец, не выдержав, спросил:
- Ну и что же ты скажешь на это? А?
Голос у Кетлинга дрожал, но он отвечал без колебаний:
- Не сомневайтесь, ваша милость, ради Михала я ко всему готов и поблажки себе не дам.