- Откуда мне знать, что меня ждет - какие труды и какие тяготы? Вернусь, коли смогу, останусь навсегда, коли придется...
- Увидишь, все равно тебя к нам потянет.
- Дай-то боже, чтобы и могила моя была здесь, на этой земле, что дала мне все, о чем помышлять можно.
- Вот видишь, в иных краях чужестранец вечно пасынком остается, а наша земля-матушка руки к нему тянет и на груди своей согреть готова.
- Правда! Истинная правда. Но, видно, не судьба. На старой родине моей все я могу обрести, все, кроме счастья.
- Хо! Говорил я тебе, братец, останься с нами, женись, да ты не послушал. Был бы женат, непременно бы к нам вернулся, разве что жену через
водные стихии переправить решился, чего не советую. Говорил я тебе! Да не слушал ты старика!
Сказав это, пан Заглоба снова метнул взгляд на Кетлинга, но тот по-прежнему сидел молча, опустив голову и глядя в землю.
- Ну и что ты скажешь на это, братец? - помедлив немного, промолвил Заглоба.
- Не было к тому повода никакого, - уныло отвечал рыцарь.
- А я говорю, был! А если нет, то отныне не перепоясать мне больше этим вот поясом своего брюха. Кшися достойный предмет, и ты ей мил.
- Дай бог, чтобы и впредь так было, даже если и моря нас разделят.
- Ты что-то еще сказать хотел?
- О нет, ничего боле!
- А с нею ты объяснился?
- Об этом ни слова! Мне и без того уезжать тяжко.
- Кетлинг, хочешь, я за тебя объяснюсь, пока не поздно?
Кетлинг, помня, как молила его Кшися держать их чувства в тайне, подумал, что, быть может, доставит ей радость, коли, не упуская случая,
вслух от них отречется.
- О нет, сударь, - сказал он, - в этом нет никакого проку, я это знаю и посему сделал все, чтобы избавиться от пустых мечтаний, а впрочем,
спрашивай, коли надеешься на чудо!
- Гм! Если ты сам от нее избавиться постарался, тут и впрямь никто не поможет. Только, признаться, я полагал, что ты рыцарь похрабрее, -
сказал Заглоба с горечью.
Кетлинг встал и, воздев руки к небу, с жаром произнес:
- Что толку мечтать о прекрасной звезде на небе? Мне до нее не достать, и она ко мне спуститься не может. Горе тому, кто вотще о златой
луне вздыхает!
Тут пан Заглоба засопел от гнева. У него даже дух перехватило, и он долго не мог промолвить ни слова, наконец, поостыв немного, пропыхтел:
- Послушай, дружок, не считай меня дурнем и, коли истиной угостить хочешь, знай, что даешь ее человеку, который не беленой, а хлебом да
мясом привык кормиться. Если я скажу сейчас, что шапка моя - луна, до которой не дотянуться, придется мне с голой лысиной разгуливать, и мороз,
как злая собака, будет меня за уши хватать. Я таких истин не приемлю, потому что знаю, девка эта сейчас рядом в задней комнате сидит, она ест и
пьет, как все люди, а когда ходит, ногами перебирает; на морозе у нее нос краснеет, в жару ей жарко, когда комар ее укусит - ей почесаться
охота, а на луну она только тем похожа, что без бороды. А если на твой лад рассуждать, то любая баба астролог великий! Что же касается Кшиси, то
смотри, если ты на нее не глядел, не сулил ей ничего - твое дело, но если ты голову девке вскружил, а теперь говоришь “луна златая” и сбежать
норовишь, значит, честь свою, равно как и разум, любой пищей накормить способен.
Вот в чем соль!
- Не сладко, а горько во рту у меня от пищи, которой питаюсь, - отвечал ему Кетлинг. - Еду я потому, что так суждено, а не спрашиваю
потому, что не о чем. Но вы, ваша милость, судите обо мне ложно. Видит бог, ложно!
- Кетлинг! Ты человек честный, я это знаю, только что вы за люди, в толк не возьму. В наше время парень шел к девке и говорил ей прямо:
“Хочешь - будь моей женою, а не хочешь - бог с тобою”. И никакого тумана не было. А тот, кто сам искусством красноречия не владел, посылал
вместо себя кого-нибудь побойчее. Я свои услуги тебе предлагал и сейчас предлагаю. Пойду... спрошу, ответ тебе доложу, а ты решай - ехать тебе
или оставаться...
- Поеду! Иначе быть не может и не будет!
- Поедешь - вернешься.
- Нет! Сделай одолжение, ни слова больше об этом. Коли хочешь полюбопытствовать, спроси, но меня не вмешивай...
- О боже! Неужто ты уже спрашивал?
- Ни слова о ней! Умоляю!
- Добро, посудачим о погоде... Будьте вы неладны с вашими манерами! Ты должен ехать, а я здесь проклинать все на свете!
- Прощайте, ваша милость, мне пора!
- Погоди! Погоди! Дай остыну немного! Кетлинг, друг! Когда едешь?..
- Как только с делами покончу. Хотел бы из Курляндии своей доли от аренды дождаться, а поместье, в котором мы жили, я бы продал, коли
охотник найдется...
- Пусть Маковецкий купит, а не то Михал! Помилуй бог! Неужто так и уедешь, с Михалом не простившись?
- Рад был бы с ним проститься.
- Он вот-вот будет! Ей-богу! Может, он вас с Кшисей сведет...
Тут пан Заглоба умолк, охваченный смутной тревогой.
“Удружить я Михалу старался, да, видать, нечистый меня попутал, того и гляди, у Кетлинга с Михалом discordia <Размолвка (лат.).> получится,
нет уж, пусть шотландец отправляется подобру-поздорову”.
Потирая лысину, пан Заглоба сказал:
- Толковал я с тобой о том о сем, потому как добра тебе желаю. Люблю от души, вот и стараюсь любыми средствами удержать, даже Кшисей, как
мыша кусочком сала, приманивал... Но это все по доброте сердечной. Что мне старому до ваших дел? От чистого сердца старался, ей-богу!.. А в
сваты не набиваюсь, коли и хотел бы сосватать кого, с себя бы начал... Дай поцелуемся на прощанье, и прости, ежели обидел...
Кетлинг заключил пана Заглобу в объятья, тот расчувствовался и велел подать бутылку вина, приговаривая:
- Теперь по случаю отъезда каждый день не грех осушить по бутылке.
Осушили бутылку, после чего Кетлинг, простившись, ушел. А вино меж тем взбодрило дух старого рыцаря, он снова принялся размышлять о Басе, о
Кшисе, о Володыевском, о Кетлинге; соединял сердца, примирял, благословлял и, наконец, соскучившись по своим любимицам, сказал себе:
- Пойду посмотрю, что-то там мои козочки поделывают.
Барышни сидели в дальнем покое, по ту сторону сеней, и шили. Пан Заглоба поздоровался с ними, прошелся из угла в угол, еле волоча ноги -
они ему особливо после опрокинутой сулейки служили не слишком исправно. Прохаживаясь, старик поглядывал на барышень. Они сидели рядышком, и
светлая головка Баси касалась темной Кшисиной головы. Бася следила за ним взглядом, а Кшися вышивала, да с таким усердием, что только знай
мелькала игла.