Девкадержала
казака за плечи.
- Долго! Нейдет немчин? Ино сам пойду.
- Ты плачешь, Стенько? Я буду крепко любить...
- Не целуй, не висни, Олена! И не знаю я... что? что?
Открылась дверь. Торопливо почти вбежал Фрол, за нимдвоенемчиновв
черных плащах вошли в хату. На головах черные шляпы с высокимитульямии
белымперьем.Обавбашмаках,пришпагах.Одиносталсяудверей,
оглядывался подозрительно. Другойнатонкихногахрешительноподошел,
нагнулся к мертвому, потрогал под набухшим веком остеклевший глаз старика,
пощупал холодную руку.
- Ту светит! Ту светит! - приказывал он.
Степан водил огнем свечи, куда показывал лекарь.
- Tot! Помер, можно сказайт...
- Отрава или нет? Да правду сказывай, черная сатана!
- Мой правд, завсегда правд! Стар... сердце... Пил вина?
- Пил - был на пиру!
Другой черный подошел и, не трогая старика, нагнулся, долго внимательно
глядел на мертвого.
- Не знайт! - сказал лекарь. - Пил вина, от сердца ему смерт... Schwarz
das Gesicht? [Почернело лицо? (нем.)] - обратился онкдругому,какбы
призывая его в свидетели.
Тот молчал.
- Уходишь, немчин?
- Зачиво больше ту?
- Бери талер, пришел - бери! И все же лжешь ты, черный дьявол!
- Нейт, лжа нейт, козак!
Немцы ушли.
Луна была такая яркая, что песок по узкимулицам,белыйднем,белым
казался и ночью. Шлииностранцымимошинков,закрытыхтеперь:воняло
водкой, чесноком и таранью. Синие тени, иногдамутно-зеленые,лежалиот
всех построек, от мохнатых крыш изкамышаисоломы.Тениотдеревьев
казались резко и хитро вырезанными. Немцы прошли мимочасовнисобразом
Николы, прибитые под крестом,возглавляющимнавес.Часовнярубленаиз
толстого дуба, навесом походила намогильныеголубцы[голубец-очень
толстое дерево с кровлей, надгробный памятник] - похоже было, чточасовню
рубил тот же мастер. Здесь иностранцы вошли медленно. Доктор сказал:
- Пришлось много спешить нам! Дикари грозились, - устал я...
Кругом была тишина и безлюдье, только изредкавылисобаки,игде-то
далеко-далеко в камышах голодно отзывался шакал.
Другой немец спросил:
- Почему, доктор, ты удержал истину? Старый дикарь явно отравлен.
- Я много наблюдал эти и иные страны. Московиты, узнав от врачаправду
о насильственной смерти, убивают не виновника ее, атого,ктовывелим
причину смерти, ибопреступникдалеко,новозмущениетревожитсердце
варвара... Эти же, кому пришли мы свидетельствовать осмерти,ещеболее
дики,чеммосковиты,иневоздержнывпобуждениях,подобноримским
легионерам: впоходеониубиваютдажесвоихначальниковивозводят
других... Убить для них - высшее наслаждение, потому им правданенужна!
Мой друг, мы в сердце самой Скифии, а невЕвропе...Заработавотних
платузанашебеспокойство,мызасохранениежизнисвоейобязаны
благодарить всевышнего бога, что можем еще приноситьпользутойстране,
которая дала нам жизнь.
..Заработавотних
платузанашебеспокойство,мызасохранениежизнисвоейобязаны
благодарить всевышнего бога, что можем еще приноситьпользутойстране,
которая дала нам жизнь...
Немцы говорили на гольштинском наречии.
- Какая прекрасная женщина находится при этом варваре! Ты посмотрелна
нее, доктор?
- О да, у ней могучее тело и детское лицо, нотамтактемнои,как
вездеудикарей,оченьскверновоняетшкурамиирыбой...Могу
засвидетельствовать: взгляд казака - необыкновенный,голоспроникаетдо
сердца. Зная истину, я с трудом удержал ее, чтоб не сказать ему. О,тогда
нам пришлось бы бежать отсюда, ибо не знаем мы, какие последствия былибы
нашей правды... Я же хочу подождать баньянов, рассчитывающих на барышиот
разбойников... Я намереваюсь с купцами поехать в Индию - странубраминов,
целебных растений и великих чудес!
- Здесь глубокий песчаный грунт, доктор,яизорвалчулки,аносить
неуклюжую обувь не привык.
- Вы правы! Я думал об этом.
Немцы, неторопливо разговаривая, вошли вбольшуюхатунаплощади-
постоянное пристанище иностранных купцов.
5
В обширной хате в глубине атаманского двора устроились московские гости
- боярин и три дьяка.
Внутри хата убрала подсветлицу:коврынастенах,наполутканые
половики, большая лечь с палаткой и грубой; хата не курная, как умногих,
хотя в ней пахнет дымом, а глубокий жараток набит пылающимиуглями.Окна
затянуты тонко скобленным бычьим пузырем, свет визбетусклый,норамы
окна можно сдвинуть на сторону - открыть навоздух.Опасаясьжадныхдо
государевых тайн ушей,бояринПафнутийКявриннеоткрывалокон,но,
распахнув дверь в сени, выпускал жаркийиугарныйвоздухизбы.Боярин
встал рано, открыв новгородского дела синийсундук,окованныйузорчатым
серебром, достал дедовский, медный, под золотом, складеньсизображением
многих праздников,примостилраскрытыйскладеньвуглунастолеи,
приклеив перед ним восковую свечу, зажег ее лучиной.
Раньше чем стать на колени, перекреститься, проворчал:
-Образовмало,ачтутсяхристианами...Вцерквипочастувойну
решают...
И, держа пальцы в двуперстном сложении (*25), крепкопригнетаяихво
время креста ко лбу и груди, стал молиться.Мутныйсветползалпоего
желтому голому черепу. Боярин не завешивалдверейвгоренку,гдежили
дьяки, - он любил досматривать своихлюдишек.Вовремямолитвылезлав
голову неотвязная мысль, боярин размашистее молился, стучал лбом, кланяясь
в землю, но не мог устоять, подумал; "Здесь надо с людишкамиинойпотуг,
ино сбегут в козаки, тайны наши разглаголят".
Против дверей, в другой половине, дьяки обедали.Наширокомстолес
голубой скатертью стояло большоеблюдожареныхчебаковсполивкойиз
красного перца, тут же, насыпанная до краев сушеными шемайками-мелкими
рыбами, плошка глазированная, красной глины.