Пестрая толпа с пристани направилась к часовне на площадь.
- К Мыколы! Морскому святому молебен за живое вертание з моря...
- Хто письменный? Нехай тот и поп буде!
- А ну, хрестись!
- Гундосый, ты?
- Тарануха?! Казак, здоров? Дай пощупаю, - жив...
Люди, вырвавшись из зубов смерти, из холодной утробы моря, радостно, до
ошаления,смеялись,кричали,пели.Недослушавмолебнаучасовни,
растекались по улицам, лезли в шинки, пили и ели. Кричали:
- Гей, крамарки [торговки], подавай бузу, тарань, шемайку!..
Торговки скорзинамиизтонкогокамышажалиськшинкамибойко
продавали рыбу, хлеб, куски жареной баранины.Водномместемосковские
гости увидали будку, закрытую дубовыми бревнами с трех сторон, открытуюс
четвертой, закиданную камышовой крышей с дерном. В ней на яркомсолнопеке
на обрубке дерева сидел, весь коричневый ирваный,влохмотьяхкрасных
штанов, в лаптяхисинейвыцветшейкуртке-зипуне,запорожец.Уличный
цирюльник ржавым кинжалом скоблил ядреную головуказака,поливаяееиз
широкого глиняного горшка мутной водой, мылил куском грязного мыла; тут же
точил свою полуаршинную бритвуоточило,стоящееназемле,помачивал
точило той же водой из горшка и правил кинжал о голенище сапога.
Запорожец, когда цирюльник с треском,словносчищаяскрупнойрыбы
чешую, начинал скоблить его голову, жмурясь от солнца, кричал:
- Эге, добре! Брий, хлопец, гладенько, не зрижь тильки оселедця. Гоздек
[колтун] у запорозцев не живет, живетгоздекудонцов,-воныволосы
рощат, запорозци усы мают, бород имнетреба!Томосковитскакраса...
Запорозцу бородунеможноносить,тояицкиказакиносят,вонытож
московитски данныки.
Иногда соскакивал с головы ляпак кожи, поцарапанноевомногихместах
бритьем скуластое лицо цирюльника хмурилось,онначиналусердномылить
порезанное место, поливая водой и смывать с лицаказакальющуюсякровь.
Казак успокаивал цирюльника:
- Плюй, хлопец, и посыпь земли! То не кровь, яка токровь?Запорожска
шапка красна, пид ей крови не видно!
Боярин сказал:
- Дьяче, все надодосмотретьидослышать...-Онотошелотларя
цирюльника, встал в другом месте.
- Засвежи его, сатану! - сказал про себя молодой дьяк, глядя наработу
брадобрея, но, вскинув глаза, увидал, чтобояринидвадьякавпереди,
пошел к ним.
Тут четверо казаков, накинув на себя вместо жупанов ковры персидскиеи
турецкие, кричали о своих подвигах:
- Напускали мы им, браты, нехристям, бревен, колотят тыи бревна о цепи,
- бурун метет волны... мы ж в камышах ждем!
- Стой, Лаврей, не то!.. Дай я скажу: тьма, ветер голову с плеч рвет, а
турчин знай дует по бревнам з пушек! Бревна тай лезут на цепи, кидаетих,
цепи брежчат, аж в аду,атурчинвоет:"Алла!Алла!Бузлыджи!"Ого,
бусурман, и тебе на берегу лед? Да так и отсиделись в камышах. Акакони
иззябли да палить утихли, - мы скок в море.
Акакони
иззябли да палить утихли, - мы скок в море. Бей мухаммедан!
С саблей, усатый, в синем нарядном кафтане, подошел атаманский писарь.
- И все вы, браты, тут проскочили мимо Азова?
- Не, казак! Иные переволоклись в Миюс с Донца, Миюсом в море, даик
нам тоже пристали.
Толпа прибывала, теснилась; слушали, расспрашивали вновь. Удальцы, чтоб
наконец отвязаться, обратились к писарю:
- А ну, пысьменный, кажи ты, что знаешь...
- Чого ему знать? Он у Корнея, у круга сидит!
- Буду я вам, казаки-браты, честь, как запорожской атаман Серко судил с
салтаном...
- Эге, добре!
- То послушаем! На бочку, ставай на бочку...
Прикатили бочку, доску поперек дна кинули, подняли писаря.
- Чти-и!
Человек в синем поправил шапку, саблюодернул,вытащилиз-запазухи
пачку бумаг, послюнив палец, перелистал и крикнул, взглянувнаголовыи
шапки:
- А ну, не бодайтесь!
Бумагу, которую читать, бережно и медленноразвернул,прочелгромко:
"Кошевой атаман Серко крымскому хану Мураду".
- Эй, чего чтешь? Чти к салтану турскому!
- А ту, к турскому салтану, бумагу я, казаки-браты,встаничнойизбе
заронил, не сыщу!
От многих рук, вскинутых вверх, по белому пескузамоталисьголубыеи
синие тени.
- А нехай ее чертяка зъист!
- Чти коли крымскому.
- Ну, казаки, чту: "Братья наши запорожцы,свождемсвоимвоюючив
човнахпоЕвксипонту,ко-с-ну-ли-сьму-же-ственноисамыхстен
константинопольских и оные довольно окуривали дымом мушкетным привеликом
султанове. И всем мешканцам (обывателям) цареградски-им сотворили страхи
смяте-ние и некоторые одле-гле-йшие (окружные) селения константинопольские
запаливши толь счастливо, з многими добычами до коша своего поверг-нули".
- То Нечай с Бурляем - запорожцы - хорошо привиталися с турчином!
- И мы нынь его не забуваем!
Боярин сказал:
- Примечайте, дьяче: шарпальникам государев запрет ништо, приказаноим
турчина не злить...
Толпа, потная, пьяная, лезла слушать, надеясь, что писарь будетчитать
бумагу к султану. Солнцежглоголовыиплечи.Вглубокомнебечуть
заметно, как муха на голубом высоком потолке, стоялнадтолпойкакой-то
воздушный хищник.
- Куркуль реет!
- Где? Не вижу. Эге, высоко!
- Высоко, бисова шкода!..
Писарь слез с бочки, казаки с моря кричали:
- Ты, пысьменный, пошто Дону служишь?..
- Служи Запорожью!..
- Запорожцы никому не продались! Низовики продались московскому царю.
- А бо-дай вона выздыхала, царьская Московия, и с царем и з родом его!
- "С турчином греха не заводить, ждатьуказу",-ведьтак,боярин,
писано государем и великим князем? - спросил один дьяк.
Боярин, гневно тыча в песок посохом,водяпотолпеглазами,сказал
шепотом:
- Разбойники позорят поносным словом имя государево, - негоже намбыть
тут!
Москвичи двинулись дальше.