Ну, дьяче?
- Еще мало - и все, боярин!
- "Заводчика, государь, сыскал плотно - оный Стенька, сын Рази,всих
местах-свой,средилихихлюдейсамойлихойипакостной,а
Корнейке-отаману родня есть и нынче оженился,ежелисиемочносвадьбой
звать, а тако: оповестил на майданупристечениимногоголюдасебяс
девкой, живущих в блуде...По-нашему-сиебеззаконие,сысканноебез
пытки, после чего таковыхнаМосквепоторгамводятнагихикнутом
бьют..."
Боярин долго молчал.
Дьяк сказал:
- Писано о всем том, боярин!
- Не спеши - пиши, дьяк, толком: не к месту бук да ерей не ставь, ижиц,
знаю я, много лепишь, - и мне смеялись сколь...Затаковое,мотри,мой
дубец потебепойдет,авремяприспеет,-изаплечномунадтобой
потрудиться укажу...
- Были ошибки, боярин! Нынче я письмо познал много...
- Не бахваль!
- "Взять того заводчика Стеньку, государь, силомнемочно,а,думно
мне, возьму я ево через Корнейку-отамана. Я, твой холоп, государь,улещаю
оного отамана посулами: "Мы-де тебя возведемвпочести",идумномне,
государь, что сей Корнейка погнется на нас и вора того Стеньку Разю пошлет
на Москву в станичниках, а на Москве, великий государь, твой над ним суд и
расправа будет...Прости,государь,твоегохолопа,чтомолвлюслово
советливое: только брать, государь, как берут нынче на Псковеворов,что
свейскую величество королеву лаяли (*29), не годится, - не крепко и людьми
убытошно, а как я прибираюсь - тише и много пригоднее. Не осуди, государь,
что якобы бахвалюсь. Я только так к слову сие о псковских ворах молвил.А
еще, государь, из сюда довожу, что землю сии козаки пашут мало, актоиз
шарпальников надежно пахотной, того выбивают из сих мест вон... А поштоу
них такое деетца, то, слышал я -воеводипомещиковбоятцатолькона
Украине, там много пахотных..." Еще кое-чтоприпишем,дьяк.Вселипо
ряду?
- Все, боярин!
- Не оглядел я тебя, как писать зачали, - каки на тебе портки?
- То все ведаю, боярин, за письмом меня пот долит,такянаколешки
бархатцы стелил ветхи...
- Смекнул? Ино крашенинными портками всю бы грамоту замарал!Сказывать
могу, и не бестолково выходит, а вот подпишусь с трудом... Мы,дьяк,ужо
зачнем государю писать не хуже Афоньки Нащоки... (*30) Нынчеженаладить
надо Сеньку дьяка... Бородат, ступью крепок и черевистмало...Пущайдо
Москвымилостынейидет,-свидуголец,сбатожкомпо-каличьему
доберетца... Надо его ужо обрядить в сукман да ступни ивтайпереправить
через реку... Вожа ему не надо - дорогу ведает. Да еще,Ефим,пишималу
грамоту к воеводам, чтоб не держали ряженого дьяка.
- Так, боярин, всего лучше твою грамоту довести государю...
За окном зазвенели детские голоса. Боярин сказал:
- Дьяк, кто там воет?
Ефим спешно кинулся и, приоткрыв окно, взглянул.
- Так, боярин, всего лучше твою грамоту довести государю...
За окном зазвенели детские голоса. Боярин сказал:
- Дьяк, кто там воет?
Ефим спешно кинулся и, приоткрыв окно, взглянул.
- Козацки робята, боярин! Вишь, с поля идут, рожи царапаны. Невпервой
- ежедень в бои играют.
Голоса приближались, задорно пели:
Дунай, Дунай, Дунай,
Сын Иванович Дунай;
Ты гуляй, казак, гуляй, -
Воевод лихих не знай...
Гей, Дунай, Дунай, Дунай.
Боярин, вытянув на столе сухую желтую ладонь, сжал ее в кулак:
- У батек переняли песню? Ужо, шарпальники, землю и спины вамраспашем
и воевод лихих посадим! А ну, дьяк, перечти-ка грамоту,даподпишусь,и
припечатаем...
12
Разин сидит в шинке против распахнутой настежь двери.Кудриупалина
лицо... За тем же широким, черным от многихпитийстоломсидятмолодые
казаки: Васька Ус и с бледным лицом, с шрамом на левойскуле,худощавый,
костистый Сережка Кривой. Мертвый под бельмом глаз прищурен, правыйостро
и жадно глядит; блестит в ухе кольцо золотой серьги. Пьют крепкиймедиз
смоляной бочки, что у шинкаря за стойкой. Черноволосый грек зорко сторожит
казацкие деньги; ждет, когда крикнут: "Подавай!"
Против дверей вдали - палисад городской стены, ровен с землей-белая
полоса берега Дона пылит дымной пылью, серебряной парчой светится Дон. Ряд
боевых челнов застыл, чернея четко на рябоватом блеске воды.
- Купчины с Воронежа дадут пороху, свинцу! - сказал Ус.
- А тут они, в городе?
- У сородичей в Скородумовой есть все!
- А у меня, браты, есть боярское узорочье.
Разин поднял руку с медным кубком и опустил; затрещала столоваядоска,
вздрогнули стены от голоса:
- Соленой, меду-у!
Грек выскочил из-за стойки, поставил, поклонившись, железный кувшинна
стол:
- Менгун, козаки, менгун...
- Сатана! Даром не можно?
Разин кинул на стол талер.
- Узорочье есть, то сказывать нече, - челны набьем свинцом и - гулять!
- Руки есть, головы - на плечах!
- Пьем, браты! Ишь, сколь серебра на Дону, простору хочется!
- Браты мы,Степан.Руку,дайруку!-Жилистаярукасдлинными
узловатыми пальцами протянулась через стол. Разин скрыл ее,сжав.Сверху
легла широкая лапа с короткими жесткими пальцами Васьки Уса.
- А тож я брат вам, казаки!
- Пей, допивай!
- Допьем, Степанушко!
- А ты, Степан, опасись Корнея - не спуста отец твойТимошанелюбил
его...
- Сережка, знаю я, все знаю...
- Нынче, Степан, тебя в атаманы?
- Можно! Иду...
Мимодверейвсехшинковпрошелказак-глашатай,бившийпалкойпо
котлу-литавре, висевшей на груди на кушаке.
- Гей, гей, казаки! К станичной батько кличет...
- Зряще ходим мы сколь дней, - круче решить надо, а то атаман опятит!
- Не опятит, Серега, гуляем!..
Встали, пошли, тяжелые, трое...
13
Молодуха Олена, повязав голову синим платом из камки, косы,отливающие
золотом, наглухо скрыла.