И
все то с сундука покрали. А я без грамоты, мужикпростой,-едино,что
платье монастырско... И не мог я к боярину вязаться - оглядетьдать,что
там под печатьми, цело ли?.. И ни душой, ни телом, апоуказупатриарха
содрали с меня черное, окрутили во вретище,выдалибоярину,аКвашнин,
Иван-то Петрович, озлясь много, что не по евонравусудрешил,чтоне
можно ему с монастыря усудить тое деньги его и рухледи, говорит:"Будуя
на тебе, сколь жив ты, старой черт, водувозитьсЯузы,кормить-дене
стану, - головой дан, что хочу - творю по тебе!" И возят, матушка, намне
замест клячи не воду, а навоз - в заходе ямы, и стольчаки чищу,ивсякую
черную работу. Пристанешь, - бьют батоги, не кормят, не обувают.Вишьна
мне уляди ветхи, так и те из жалости купец гостиные сотни Еремов дал,что
ряды у Варварских ворот... АКвашнин-боярин,неоправьегодушу,как
бывает хмелен, в шумстве, - а бывает с ним такое почесть ежедень, - кличет
меня, велит рядить в скоморошью харю, рогатую, поганую, велитмнеиграть
ему похабные песни да, ползучи, лаять псом, а голосумовонестанет,-
пинками ребра бьет и хребет ломит чем ни попадя... Боярыня же его, Иванова
Устиния Васильевна, пьяная,вдомовойбайны,чтоунихводвореу
хмельника, раз, два в неделю, а и более, лежит на полке, девкиеепарят,
да зовет меня тож парить ее, а в байны напотдаванно, аж стены трещат; ая
и малого банного духу не несу,сногменявалитотслабости,сердце
заходитца, и как полоумный я тогда деюсь. "Парь, сволочь! Игумнапарил-
парь, я повыше буду". И паришь, а она экая, что гора мясная... И тут же, в
байны, все неминучее в бадью чинит и тайные уды именует по-мужичьи. А воду
таскаешь до того, покеда не падешь, а падешь - в байны ли, впредбаннике,
- она из тое бадьи велит меня окатить и кричиткрикомматерне:"Вот-те,
голец, благодать духа свята!" А вретище невелитскидать,паришьеев
одежке... И бредешь, не чуя ни ног, ни главыпослевсеготого,вугол
какой темной, дрожишь дрожмя, весь зловонной да пакостной, свету божьюне
рад и не чаешь конца аду сему... Хоть ты, светлая княгинюшка, умилостивись
над стариком.
- Не княгиня - боярыня я, Василий! Нокакявступлюсь!Самзнаешь:
противу царя да патриарха сил нет.
- Ой, матушка княгинюшка! Попроси бояринаБорисаИвановича,-пущай
Квашнина-боярина уговорит, пошто вымает из меня душу? Пошто гноитвомне
лик человечий?
- Не забуду, Василий. Иди, скажу Борису Ивановичу!
- Земно и слезно молю, матушка!
Старик ушел.
- Ну, девки, зачинай...
- А вот те скамля, боярыня, ляж-ко, ручки сложи.
Боярыня легла на скамью, крытую ковром, к правой ее руке девки положили
плеть. Встали кругом скамьи, запели:
Мой-от нов терем
Растворен стоит.
Мой-от старой муж
Во гробу лежит...
Мой-от старый муж
Из гроба встает,
Из гроба встает,
Жонку бить почнет...
Стару мужу я
Не корилася.
Мой-от старой муж
Во гробу лежит...
Мой-от старый муж
Из гроба встает,
Из гроба встает,
Жонку бить почнет...
Стару мужу я
Не корилася...
- Вставай, боярыня! Бей плеткой жену.
В горенку вошла мамка Морозовой, крепкаястарухасхитрыми,зоркими
глазами. Она в кике скрупнымбисером,вкоричневомсуконномопашне,
расшитом по подолу светлыми шелками.
Стуча клюкой, кинулась на девок:
- Курвы! Трясуха вас бей, ужо как пожалует, возьмет боярин, насъезжую
сдаст, - там не так плетью-то нахлещут,аладомдатолком...Итебе,
матушка боярыня, великий стыд естьдражнитьбояринаБориса-тоИваныча.
Холит, слушает во всем тебя, налюбоваться не знает как, - еще, прости бог,
скорокиотузакажетдамолитьсятебезачнет.Пущетыемусамого
патриарха... А кто тебе дарит листы фряжские, говорящих птицзаморскихи
узорочья? Ты ж, Ильинишна, и мало не уважишь боярина, ишь,игрузатеяла!
Ведаешь, что боярин за то и седеть стал, что печалуется, как лучше угодить
тебе? Ведаешь, что слова о старом муже не терпит, а как разойдется втвой
терем, да послушает, да озлится, - тогда что? Мне - гроза, тебе - молонья?
Старуха замахала клюкой и снова кинулась на девок:
- Пошли отсель, хохотухи, потаскухи!
- Ну, мамка, не играем боле, не гониих,авотпришла,таксказку
скажи, мы и утихнем...
- Сказку - ту можно... отчего, мати Ильинишна, сказку не сказать!
Мамка с помощью девок залезла на изразцовую лежанку.
- Скамлю дайте!
Девкипоставилискамью,старуханаскамьюплотноуставиланоги,
склонила голову, упершись подбородком на клюку, заговорила:
- Жил это да был леневой мужик, и все-то у него из рук ползло,никакая
работа толком не ладилась... Жил худо и вдово, - бабызамужзанегоне
шли... Была у того мужика завсегда одна присказка:"Богдаст-вокно
подаст!" Спит этоленевоймужик,слышит,воснеговоритемуголос:
"Ставай, Фома! Иди за поле, рой под дубомнахолму-кладвыроешь..."
Проснулся леневой мужик, почесался, надругойбокперекатилсяиопять
храп-похрап. Сызнова чует тот же голос: "Ставай, Фома, иди рой!" Сел мужик
на кровати, а спать ему - любое дело... клонит ко сну. За окном и заря еще
не брезжит, второй кочет полуночь пропел.
"Пошто я эку рань!" Лег и опять спит, а голос это в третийраззовет,
да будто кто мужика в брюхопхнул.Встал-такиленевой,ступни[лапти]
обул, завязал оборки [бечевки, закрутки], в сенях это лопату нашарилис
великойленьюнакрыльцовыбрался.Аукрыльцаэтостоиткупчина
корыстной, - всю-то ночь, сердешной, маялся, не спал, ходилдаотлихих
людей это анбары свои караулил, - и спрашивает леневого:
"Пошто ты, Фома, экую рань поднялся?"
"Да вот, - сказывает леневой, - сон привралсятрижды:"Ставай,поди,
рой на холму, на заполье, клад".