Освободившись, я отыскал философа; он сидел в хижине, приютившейся за конюшнями. Перед ним на шатком столе располагался большой ящик с землей. Ученый внимательно разглядывал его.
– Можно войти? – спросил я от порога хижины. Двери не было. Грубое одеяло занавешивало невысокий проем. Мне даже пришлось пригнуться, чтобы войти. Утро было теплое и солнечное, в воздухе пахло весной.
Аристотель так вздрогнул от удивления, что пошатнулся даже его колченогий табурет. Он смотрел на меня, болезненно моргая.
– О! Это ты, Орион, да? Входи, входи.
Я заметил, что в ящике с землей размещен целый муравейник.
– Мы можем многому научиться у муравьев, – сказал Аристотель. – У них есть свои царства и даже войны. Эти насекомые во многом подобны людям.
– Но почему люди всегда воюют? – спросил я.
Аристотель наморщил высокий лоб.
– Спроси лучше, почему люди дышат? Потому что не могут иначе.
Я смутно вспомнил, что один из творцов, Золотой, в надменности своей утверждал, что сотворил меня воином, равно как и тех других, кто был рядом со мной во времена ледникового периода.
Аристотель решил, что мое молчание вызвано удивлением. Взяв за руку тонкими пальцами, ученый увлек меня к ящику, где находился муравейник.
– Смотри, Орион. Я поместил сюда двух муравьиных цариц, одну в этом углу, другую в противоположном. Им хватает места, и я позаботился, чтобы у всех было довольно пищи.
Совершенно одинаковые, на мой взгляд, насекомые – мелкие, черные и ужасно деловитые – сновали повсюду в земле, которая наполняла коробку.
– Теперь посмотри, – указал Аристотель. – Два муравьиных войска раздирают друг друга смертоносными жвалами. Они вполне могли бы жить в мире – и все же воюют. Каждый муравейник хочет главенствовать. Это в их природе.
– Но люди – не муравьи, – сказал я.
– Хуже, они подобны голодным псам, – произнес Аристотель с истинным гневом в голосе. – Когда человек видит, что у соседа есть то, чего нет у него, или же сосед этот слаб и не в состоянии защитить себя, он идет, чтобы украсть собственность соседа. Война – это простой грабеж, Орион, только в большем масштабе. Люди воюют, чтобы убивать, насиловать и грабить.
– Значит, и Филипп хочет ограбить и подчинить себе Афины и Фивы?
– Царь не хочет этого, а вот они именно так обойдутся с нами, если смогут.
– В самом деле?
– Да, мы боимся этого.
– Но оба города расположены далеко на юге. Почему мы готовимся к войне с ними? Почему они хотят воевать против нас?
– Итак, твои вопросы становятся более определенными. Это хорошо.
– И все-таки?
Аристотель опустился на табурет и заложил руки за спину, потом поднял голову, чтобы взглянуть мне в лицо.
– Готов ли ты выслушать лекцию по истории, Орион?
По его тону было понятно, что слушать придется долго. Я кивнул.
Аристотель встал и, расхаживая, начал говорить.
– Греки никогда не умели надолго объединяться, – говорил Аристотель. – В этом их слава и слабость. С той поры, когда Агамемнон несчетные века назад повел ахейцев против Трои, греческие города держались вместе всего по нескольку лет в столетие.
Они ненадолго объединились полтора столетия назад, когда персы под властью старого Дария вторглись в Грецию, чтобы наказать страну за восстание городов на побережье, на противоположном от Афин берегу Эгейского моря. Персов прогнали, но сперва афиняне остановили их натиск у Марафона. Десять лет спустя сын Дария Ксеркс пришел в Грецию с несметным войском. И вновь персов ждала неудача, хотя они осадили сами Афины: ведь все города юга, а главным образом Афины и Спарта, выступили против захватчиков.
Оба раза македоняне позволили персам пройти через их территорию без боя. Они даже продавали персам лошадей для кавалерии и древесину для кораблей.
Фиванцы так никогда и не забыли этого.
– Но это было более века назад, – сказал я.
– Да, тогда македонцы были всего лишь простыми пастухами, – проговорил Аристотель. – И они не могли сопротивляться могучей персидской армии. В отличие от афинян они даже не считали себя греками.
– Жители Афин до сих пор называют македонцев варварами, – напомнил я.
Аристотель кивнул, выражая согласие:
– По сей день. Потерпев второе поражение, персы решили, что наши забияки, которые живут столь далеко на границе Персидского царства, не стоят того, чтобы тратить на них силы и время, и незачем покорять их. Но Царь Царей решил сохранить за собой богатые города на побережье, хотя населяли их такие же греки, как и те, что жили в Афинах, Спарте и Фивах. И с тех пор, – продолжил Аристотель, – персы постоянно вмешивались в греческую политику. Сначала они поддерживали Спарту против Афин. Потом Афины против Коринфа. Персидское золото не давало городам объединяться. Так Царь Царей сохраняет нашу слабость, чтобы греки не могли угрожать его империи.
– Но Филипп хочет другого…
Аристотель улыбнулся, как мне подумалось, не без горечи:
– Ни один человек не властен над собой, Орион, даже царь.
Кто знал это лучше меня ?
– Филипп взошел на престол, когда в Македонии царил хаос. Окружавшие нас хищные псы-соседи рвали государство на части. Буквально все, кто хотел, с севера, запада и востока вторгались в страну, захватывая все, что удавалось. Никто не мог чувствовать себя в безопасности. Повсюду полыхали пожары и царила разнузданная жестокость. Все было против нас.
Но Филиппа не избрали царем. Чтобы спасти страну, ему пришлось лишить трона собственного брата. Он объединил Македонию и отбросил захватчиков, а потом увеличил свое царство, покорив тех, кто нападал на нас. Филипп превратил фракийцев, иллирийцев, молоссян и многие другие воинственные племена в союзников или просто подчинил их Македонии. Подвластные ему земли простерлись до Адриатического моря, где дикари убивают друг друга просто развлечения ради. Царь распространил свое влияние в Греции до пределов Фив и Коринфа, которые и сейчас противостоят ему. А последние несколько лет провел в войне – необъявленной, но настоящей – против Афин.
– Но зачем ему это нужно?
– Афиняне по-прежнему считают себя самыми сильными среди греков. – Улыбка Аристотеля сделалась многозначительной. – И мешают всякой другой силе возвыситься настолько, чтобы бросить им вызов. Пользуясь персидским золотом, Афины стремятся ограничить власть Филиппа.
– Чтобы удержать свое главенство среди греческих городов?
Аристотель кивнул.
– Со своей стороны Филипп полагает, что должен покорить Афины, иначе этот город уничтожит Македонию.
– Это правда?
– Да, в понимании Филиппа и Демосфена.
– А для тебя?
– Я угадываю за всем этим руку великого царя. Подобно его предкам, новый Дарий страшится объединения Греции. Всех греков может объединить только Филипп, поэтому молодой Царь Царей подталкивает Афины и все остальные города к союзу против Македонии. Он видит в Филиппе угрозу Персидскому царству.
– Я слышал, люди поговаривают, что города побережья следует отобрать у Персии, но всегда считал эти речи пустыми.
Аристотель сразу сделался весьма серьезным.
– Орион, Македонии суждено объединить греков и покорить персов. И если мы не сделаем этого, Греция навсегда останется разрозненной, страдающей от раздоров, как варварские балканские племена.
Должно быть, я невольно открыл рот. Тщедушный философ, подслеповатый знаток муравьев и моральных норм одобрял выступление Филиппа против величайшего государства мира.
– А теперь мы дошли до причины всех войн, – проговорил Аристотель.