– Она столь же естественна, как поведение льва, преследующего оленя. Убивай сам – или убьют тебя. Мир будет устроен либо так, как хотим мы, либо так, как хотят они. Или мы уничтожим персов, или они уничтожат нас.
– Но ведь персы пытались покорить Афины целых полтора столетия назад? – Я недоумевал. – И не сумели этого сделать.
– Не сумели, – согласился Аристотель. – Ну, что значит полтора века для человечества? И даже тысяча лет? Я говорю об истории, Орион, о приливах и отливах человеческих свершений, которые занимают тысячи лет. Персы могут позволить себе проявлять терпение; колоссальная и беспредельно богатая держава неторопливо, по зернышку, перетирает нас. Персы заплатили Спарте, чтобы та победила Афины, а когда спартанцы сделались слишком могущественными, озолотили Фивы, чтобы те победили лакедемонян.
– А теперь подстрекают Афины и Фивы к войне против нас, – сказал я.
– Именно. Каждый год понемногу подтачивает наши силы, каждое новое поколение становится слабее прежнего. Когда-нибудь греки ослабеют настолько, что персы завоюют, поглотят нашу страну.
– Если мы не покорим сперва их державу сейчас.
– Совершенно верно, – отвечал Аристотель. – Греки и персы не могут мирно соседствовать. Кто-то должен победить: или мы, или они. Третьего не дано.
– Ты в этом уверен?
Аристотель торжественно наклонил голову:
– Именно для этого я и воспитывал Александра… чтобы он покорил мир.
Чтобы он покорил мир ?
Быть может, Аристотель и дал царевичу воспитание, достойное завоевателя Персидского царства, что в глазах ученого было равнозначно покорению мира, но Александр может победить персов лишь силами объединенной Греции, и только Филипп способен собрать все греческие государства под рукой Македонии. И при этом Олимпиада преднамеренно стремится восстановить Александра против отца.
– Почему, – спросил я у царицы, когда она в очередной раз призвала меня на свое ложе, – почему ты все время стараешься заставить Александра возненавидеть Филиппа?
– Орион, ты задаешь слишком много вопросов. – Олимпиада лениво обвила рукой мою шею.
Я провел большим пальцем по ее очаровательному горлу.
– Я хочу знать.
Глаза ее расширились.
– Ты смеешь угрожать мне?
– Говори, – шепнул я, слегка сдавливая ее гортань.
Один из питонов царицы скользнул мне на спину. Я прижался к Олимпиаде.
– Твоему удаву придется раздавить нас обоих.
Возле моего лица зашипела гадюка.
– Яд действует не мгновенно, я успею сломать тебе шею, – шепнул я.
Глаза царицы сверкнули змеиным блеском. И тут мне показалось, что из этих зеленых как яшма глаз на меня смотрит совсем иная особа.
– Мне еще не приходилось умирать, Орион. На что это похоже?
Должно быть, я улыбнулся, так как она сказала:
– О, ты ведь умирал несчетное число раз. Или ты не помнишь? Нет, куда тебе.
Одно слово всплыло в моей памяти. Имя. Осирис. Улыбка моя сделалась шире.
– Да, Осирис. Бог, который осенью умирает, а весной возрождается. Орион, ты был им в другой жизни. И Прометеем. Ты помнишь своих собратьев?
– В ледниковый период, – смутно припомнил я битву на снежных просторах в несказанно далекие времена. – Там была Аня.
– А умирать интересно? – спросила Олимпиада-Гера. Пальцы мои ощутили, как зачастил пульс на ее горле. – Это волнует?
При всем своем старании я не мог "припомнить ничего определенного о своих ранних воплощениях. И тут я понял, что происходит.
– Ты играешь со мной, – проговорил я. – Играешь с моим рассудком.
Но мысли Геры по-прежнему были обращены к смерти.
– Скажи мне, Орион, какова смерть? На что похоже это самое опасное в жизни приключение?
Я вспомнил свое падение по бесконечному жерлу шахты в расплавленные недра земли… Вспомнил когти пещерного медведя, раздиравшего мое тело на части…
– Главное – это боль, – сказал я. – Все мои смерти были мучительны.
– А потом все начинается сначала: новая жизнь, потом новая смерть. Какое это имеет значение?
Она стала Герой и не изображала больше колдунью-Олимпиаду. Сбросив личину, она явила мне облик богини, одной из творцов. Подперев голову рукой, согнутой в локте, Гера царапнула красным ногтем по моей груди:
– В чем дело, тварь? Только не говори мне, что ты устал от жизни.
– Зачем я живу?
– Зачем? – Она расхохоталась. – Чтобы служить тем, кто тебя сотворил. В этом смысл твоей жизни. Исполняй мою волю.
Я смотрел на темный потолок, стараясь не видеть ее, и спросил:
– И какова же она?
– Проследишь, чтобы юный сорвиголова царевич Александр протянул свою руку как можно дальше.
– Твой сын?
– Сын Олимпиады, – поправила она.
– А каково было тебе рожать? – осведомился я.
– Не знаю, – отвечала она надменно. – В этом я не участвовала. Мне и в голову не пришло становиться настолько женщиной.
– Итак… – я помедлил, отыскивая слова, – ты обитаешь в теле Олимпиады, лишь когда хочешь?
Снова зазвучал презрительный смех:
– И не старайся понять тех, кто выше тебя, Орион. Мы – иные.
– Кто это – мы?
– Творцы. Твой рассудок не в состоянии осознать, насколько велика наша мощь, не стоит даже пытаться. – Потом Гера прижалась ко мне и повела рукой по животу, опуская ее все ниже и ниже. – Твое дело исполнять мои желания, тварь.
– В постели это сделать достаточно просто, – отозвался я, все еще не глядя на нее. Я смирил в себе желание, стремясь узнать побольше. – Что мне делать с Александром и Филиппом?
– Служи Филиппу как подобает, – сказала она. – Защищай Александра, как ты защищал его в Афинах. И жди.
– Ждать? Чего?
– Никаких вопросов, – пробормотала она.
– Есть еще один. Зачем ты подослала убийц к Александру?
Я ощутил, как она вздрогнула.
– Как ты?.. – Гера, утратив на мгновение дар речи, осеклась и посмотрела на меня. Наконец я услышал иронический смешок. – Итак, жалкая тварь проявила некоторый интеллект.
– Смерть Александра не сулила никому выгоды, – рассуждал я. – А вот то, что я спас царевича, кое-кому сулит преимущества.
– Я хотела, чтобы Александр доверился тебе. Выезжая в Афины, он считал тебя человеком отца. А теперь он знает, что обязан тебе жизнью.
– Едва ли он так думает.
– Я знаю, что он думает, лучше, чем ты, Орион, – отвечала она. – Александр теперь доверяет тебе.
И вновь я спросил:
– Так почему же ты?..
– Я сказала – никаких вопросов! – Гера припала ко мне, гибкая, словно одна из ее змей, а в глазах богини пылала страсть женщины… И нечто большее.
13
Армия вновь вышла в поход, на этот раз путь наш лежал на юг, в сторону Аттики. Длинные колонны войск поднимали над извилистой дорогой заметные издалека облака пыли. Всадники шли вдоль дорог, поднимались на склоны, где лошади могли найти траву. Конные полки первыми, словно нитки, тянулись сквозь узкие горные ущелья, а пешие глотали пыль. Позади двигался длинный обоз, запряженные мулами и быками повозки были нагружены панцирями, оружием и припасами.
Я радовался, оставив дворец, оказавшись вдали от Олимпиады. Чистый горный воздух, пусть и смешанный с пылью и запахом конского пота, казался мне сладким нектаром.
Я был назначен в охрану Александра и ехал вместе с его Соратниками. Они добродушно обсудили достоинства Грома и даже сравнивали моего коня с Александровым Буцефалом, но только когда царевича не было поблизости.
Александр был из тех молодых людей, которые поддаются настроениям. Я видел, как он мечется. Царевич восхищался своим отцом и одновременно ненавидел его. Олимпиада вбила ему в голову, что Филипп не любит его и не видит в нем достойного сына и наследника.