— Чего?
— Не понравиться: это задевает их самолюбие. Вот и надевают на себя маски.
Как это скучно!
— И что вам напоминает моя маска?
— Вы хотите услышать что-то приятное? Напрасно.
— Я готов ко всему.
— Ваша маска... А впрочем, все мы носим маски. Чтобы защитить то нежное и трепетное, что еще осталось в нас от детства. — Девушка помолчала, добавила:
— Вы не похожи на человека, озабоченного сиюминутной текучкой. Но и на живущего «без проблем» — вы тоже не похожи.
Олег улыбнулся:
— Мои проблемы складываются из тех, что я создаю другим. Сущие пустяки.
— На самом деле вы так не думаете.
— Пожалуй, нет.
— Значит, вы кокетничаете.
— Да?
— Все-таки — желаете нравиться?
— Как все. Когда мне было семнадцать — я всем нравился. Это вызывало зависть у остальных.
— И потому вы решили стать букой, чтобы угодить этим «остальным»?
— Нет. Я начал учиться. Потом делать дело. Чтобы сделать дело, нужно для очень-очень многих стать «плохим».
— Вы говорите, как мой папа. — Она вздохнула. — Тягостные проблемы...
Скучные и необходимые вещи... — Взгляд девушки застыл, словно она видела сон. — Это их жизнь. Я здесь при чем? — Она тряхнула головой, словно стараясь сосредоточиться:
— Я сказала, у меня много свободного времени. Это неверно.
Время мое — пустое.
Олег заметил у нее на носике очаровательные веснушки. И сам носик, чуть вздернутый, аккуратный, придавал ей сходство с задорной девочкой-подростком. И глаза. Такие ясные глаза бывают и от выплаканных слез.
— И еще — я боюсь. — Летать?
— И летать тоже. Но больше я боюсь потеряться. Родители дали мне время и право выбора. Я хочу стать художником. Много путешествую, многое вижу. И чем больше я путешествую и вижу, тем мне страшнее: я песчинка в этом мире, я ничего не стою и ничего не значу, но страшно мне оттого, что кажется — рукой подать до обретения чего-то важного или до его понимания... А я не могу дотянуться. И тревожусь: если раньше хоть что-то знала о рисунке, чистоте линий, о том, как хочу раскрасить море, небо и весь наш мир, то теперь... Я побывала во многих странах... Веласкес, Гойя, Ван-Дейк, Рубенс, Пуссен, Рембрандт, Дюрер, Леонардо... А еще — Моне, Руссо, Гоген, Ван-Гог, Сикейрос... Я запуталась, заблудилась... Мне кажется, все уже сказано. Абсолютно. И добавить совершенно нечего. Мир был совершенен до меня, будет совершенен и после... И если я пропаду, это ничего не прибавит в нем и ничего не убавит. Зачем я?
— Действие рассеивает беспокойство по поводу жизни. Попробуйте что-то делать, милая барышня, и все придет. И красота, и строгость, и терпение, и понимание, и смысл.
— В вашей жизни есть смысл?
— Надеюсь, да.
— И вы счастливы?
— По меньшей мере, я хочу им быть.
Глава 28
— Я тоже хочу. И очень боюсь разбиться раньше, чем успею что-то понять и что-то сделать. Может быть, я больна?
— Нет. Это нормально.
— Меня зовут Женя.
— Олег.
— Я поняла, почему пришла вот так вот и села рядом. Я еще в аэропорту заметила... Я увидела в вас то, чего мне так не хватает: веру и целеустремленность. Вы знаете, чего вы хотите.
— Пока да.
— Пока? А — после?
— До «после» еще нужно дожить. Как говорил один древний философ: стремясь к малому — достигнешь великого, стремясь к великому — впадешь в заблуждение.
Идти нужно шаг за шагом. И — видеть над собою Небо.
— Это касается искусства?
— Это касается всего.
— Но если мне хочется написать море, и людей на пляже, и их совершенство — охровые тела на желтом песке, и выцветшее от солнца небо, и темное, полное влажной синевы море, и — снова людей, и их скуку, и снобизм, и похоть, и их глупость, и то, что все они теперь почти счастливы, и то, что все они когда-нибудь умрут... Разве это можно «шаг за шагом»?
— Да. Отгрунтуйте холст. Возьмите кисть. Пишите.
— Я боюсь.
— Вам есть что терять?
— Да. Веру в себя. Я боюсь, что не получится то, чего я хочу. И тогда я буду чувствовать себя совершенно лишней в этой жизни.
— Время от времени это случается с каждым. Женя помолчала, вздохнула:
— Что мне до них? Мне бы себя понять. И мир, что вокруг.
— Разве можно понять мир без людей? — Порой люди только все портят.
— Бывает и так.
— А я хочу узнать, чего стою я. И боюсь узнать, что ничего не стою.
— Я мало понимаю в искусстве. Но один поэт...
... Он часто сочинял для собственной забавы В старинном стиле ряд вещей, В которых очень бы хотел всем показать, К чему лежит его душа.
И часто забывал задуматься над тем, Удачно вышло или нет.
Вот с этим настроением в душе Он прожил до конца всю жизнь.
— Это его стихи?
— Да.
— Я не хочу писать только для забавы.
— Беда людей в том, что часто они относятся к себе слишком серьезно.
— А тот поэт... Он был серьезен?
— Разве нет?
— «Для собственной забавы...» Он уже умер?
— О да. Полторы тысячи лет назад. В Китае.
— Как он попал в Китай?
— Он был китаец.
Девушка задумалась, произнесла тихо:
— Мы летим над Европой, прошло полтора тысячелетия, и вы цитируете мне его стихи. «Он часто сочинял для собственной забавы...» Вы литературовед?
— Нет. Я биржевик.
— Делец?
— Можно и так сказать.
— Вы странный делец.
— Мой партнер счел меня ненормальным.
— А знаете что... Могу я вас попросить... посмотреть некоторые мои работы?
— Прямо сейчас?
— Нет, конечно. — Женя достала визитку, подала Олегу. — Когда вам будет угодно.
Гринев прочел телефон, адрес.
— Рублевское шоссе?
— Папа подарил мне шале. Мама оплатила архитектора: я переделала весь второй этаж под студию.
Олег достал из портмоне свою визитку и подал девушке.
— «Икар консалтинг». А что означает первое слово?
— Разве это важно?
— А все-таки?
— Что-то из греческой мифологии.
Женя улыбнулась:
— Вспомнила! Вы хотите научить людей летать?
— Не совсем так.
— Помнится, Дедал сделал Икару крылья, чтобы тот смог выбраться из неволи... А когда он взмыл на этих крыльях, то возгордился — и полетел все выше, выше... И солнце растопило воск, и он разбился. Вы не боитесь разбиться, Олег?
— Нет. Это ведь только миф.
— Люди обожают мифы. У моего дедушки фонотека песен шестидесятых. Там есть и такая, про космонавтов: «...Долетайте до самого Солнца и домой возвращайтесь скорей!»
— Строка поэта-песенника дерзновенна, но глупа.
— Для поэта немного глупости даже необходимо. А вот для дельца — поэзия?..
На бирже теперь творятся мифы? Я раньше думала, что деньги.
— И деньги тоже. Мы помогаем людям не думать о том, как быть с лишними деньгами.
— У кого-то в наше время есть лишние?
— О да. Есть люди, у которых их столько, что они не знают, что с ними делать. Но хотят получать прибыль. Чем больше, тем лучше. И тогда обращаются к нам.
— Мне всегда казалось, что биржа — это вроде... игры. Покер или что-то подобное.
— Возможно. Только играть приходится одновременно на десяти столах тридцатью колодами.
— На чужие деньги.
— Тебе доверят деньги, только если ты в выигрыше.
— Всегда?
— Всегда. Или почти всегда. Иначе к тебе не обратятся.
— Мне казалось... Если это похоже на покер, то за одним из столов может оказаться шулер. С крапленой колодой.
— Шулера сидят за каждым столом. И играют у нас только краплеными.
— И все равно нужно выигрывать?
— Иначе нельзя.
— И вы всегда выигрываете, Олег?
— Стараюсь.
— Надо же... У вас такая увлекательная жизнь.
— Иронизируете?
— Нет. — Женя помолчала, спросила:
— А если вы когда-нибудь проиграетесь в пух и прах?
— Об этом лучше не думать.
— Потому что проиграете чужие деньги?
— В том числе.
Женя покачала головой:
— Тогда вы не делец. Вы — игрок.
— Скорее — финансист.
— Звучит красивее, но разве это меняет суть дела?
— Да. Игрок надеется на удачу, случай или везение...
— ...А финансист сдает загодя крапленные карты?
— Да. Но те, о которых вы говорите... Это очень крупные финансисты. Я таких не встречал.
— Может быть, я встречала?
— Вряд ли.
— Почему?
— Они не летают даже первым классом. У них собственные самолеты.
— Тогда в чем заключается ваша игра, финансист?
— Угадать, когда и с какой колодой они вступят в игру.
— Все-таки — угадать? «Удача, случай или везение...»
— Женя, когда вы видите часть картины, вы можете назвать имя художника?
— Как правило, да.
— А если видите ее четверть, можете представить все остальное?
— Если я узнала руку мастера или его школу — конечно. Но без мелких деталей.
— Я делаю то же самое. Стараюсь по фрагменту угадать всю картину. Только имею дело с цифрами. Которые обозначают финансовые потоки.
— Поток... Река... Водопад... Это творчество. Но не искусство.
— Вот видите. Почему вы решили показать мне работы? Я мало смыслю в живописи.
— Вы странный. Читаете стихи китайского поэта, умершего пятнадцать веков назад, и выигрываете деньги на бирже. Для других.
— Мне тоже перепадает.
— А я рисую картины, которые... — Девушка улыбнулась. — В которых очень бы хотела всем показать, «к чему лежит моя душа». У меня все получится. Просто нужно перестать мучить себя неудовлетворенным тщеславием, а писать как бы «для собственной забавы». Как бы. — Девушка улыбнулась:
— Я буду ждать вашего звонка, Олег. Сегодня вы подарили мне надежду. Может быть, вы подарите мне чуть больше?
— Что больше надежды?
— Вера. И — любовь.
Глава 29
Москва встретила низкой облачностью. И дождем. Но пока проходили таможню, паспортный контроль, выглянуло солнышко и окрасило раннее предвечерне теплыми тонами;
Женя с этюдником прошла через VIP-зал. Ее встречали. Еще в самолете она предложила подвезти Олега — он отказался. Почему, он и сам бы не смог объяснить.
Телефон водителя не отвечал. Ни мобильный, ни домашний. Контора тоже молчала. Длинные гудки. Хотя еще два часа до конца рабочего дня.
Олег взял такси.
— Далеко едем? — спросил шофер. Счетчик он не включал. До Москвы из аэропорта была постоянная такса, а там — по обстоятельствам. И оплата, соответственно, по договоренности.
— До Москвы.
Таксист только пожал плечами. Дескать, до кольцевой я довезу, а дальше можешь хоть паровозом, хоть ползком.
Олег задумался, время от времени заинтересованно поглядывая в зеркальце заднего вида. Вопрос таксиста заставил его вспомнить «о бренном».
Итак, что в плюсе? Девяносто пять миллионов долларов, оставшихся от выданных господином Борзовым ста под его, Гринева, красивые глаза и учтивую речь. И все? И — все.
Остальное — минус. Пять борзовских миллионов и два с копейками клиентских вложены в акции, которые не стоят ничего. Одни клиенты уже подходили с претензиями, и Олег оказался без отчего крова и без колес. Для оставшихся два миллиона — тоже деньги непустячные. А когда идет обвал — никто в обещания не верит и просто хочет получить вложенное. Одно хорошо: обвал сейчас — его стараниями, — по всем конторам. Процентов восемьдесят консалтинговые фирмы держали в «голубых фишках», остальные тусовали по рынку «второго эшелона» — под информацию. «Голубые фишки» движутся вверх-вниз на пункты, на них крупный банк сорвать невозможно; акции второго эшелона при удаче — на десятки пунктов. А он своей игрой многих смутил. Медведи стали подыгрывать, вломились кучно... И — грохнули рынок. Что еще? Иваныч не отвечает ни по одному из телефонов. Контора молчит. Рынок, его стараниями опущенный в нули, лежит и не чирикает. Чернов прав: славные витязи из компетентных органов могут закатать его до выяснения...
Кто еще? Борзов. И — слухи. Которые упрямее фактов. О том, что Чернов пропал. О том, что Гринева нигде нет. О том, что ребята из «Икар консалтинг» просто кинули всех. Дурные слухи рождают дурную репутацию. А дурная репутация — хуже сварливой жены. И — неотступнее. Суд здесь не поможет. Только дело.
«Далеко едем?» — «Да куда глаза глядят». Когда автомобиль подъезжал к кольцевой, Олег назвал адрес конторы. Ибо с подводной лодки в боевых условиях выход только через торпедный аппарат.
Вошел, поднялся на этаж. Коридоры были пусты. Как и комнаты сотрудников. В некоторых из них обреченно-обиженно пиликали телефоны.
Открыт был лишь его собственный кабинет. Том сидел в его кресле, сложив ноги на столе «а-ля шериф». Тут же стояла полупустая бутылка «Хеннесси», бокал, а сам Том лениво очищал яблоко десертным ножом. Увидев Гринева, он смутился, но и смущение его было вялым... Однако ноги со стола убрал.
— Олег?
— Привет, Том. Не чаял меня увидеть?
— Ну почему...
— Что празднуем?
— Ничего. Время убиваем.
— Удается?
Том пожал плечами.
— И как наши дела?
— Дела?..
— Именно. Я тебе не сильно мешаю?
Губы Тома дернулись, но он не улыбнулся:
— Кто и кому здесь теперь может помешать?
— Тогда проснись, Том! Босс приехал!
— Чернов?
— Твой босс — я.
Теперь губы Тома искривила ухмылка.
— Том, если ты настолько пьян...
— Я не пьян, Олег. Я несколько... деморализован.
— Красивое словечко. — Точное.
— Может быть. Хорошо. Будем по порядку, но не по значению. Вопрос первый: где все?
— Кто где. Пятеро на больничном, еще двое взяли отгулы, еще трое — тоже типа того... Все по уважительным причинам.
— Понятно. Повальный ящур. А ты почему остался?
— Я?
— Да.
— Ну должен же был кто-то остаться.
— Резонно.
— Олег...
— Да? — Ты совсем вернулся?
— А что, я куда-то уезжал?
— Ты не уезжал?
— Я отсутствовал, Том. Решал дела.
— Успешно?
— Да.
Том замолчал.
— Что было вчера? — спросил Гринев.
— Не «что», а «кто». Борзов.
— Бенефис на весь день?
— Нет. Он пробыл часа три. Но... Ты же его знаешь, он из людей, способных внушить... — Том замялся.
— Уважение на грани паники, — подсказал Олег.
— Можно и так.
— Собранный, жесткий, а внутри — словно запал тлеет, — продолжил Олег.
— Все наши по стенкам жались. И ребята у него: не какие-то там амбалы-вредители и бугаи-махинаторы. Четверо один к одному: сухощавые, циничные, все шуточки какие-то полуармейские, а в глазах — спокойно и пусто.
— Том, тебе бы романы писать.
— Все так и было. Он промотался по конторе часа три. Потом уехал, но не один. С Надей.
— Секретаршей Чернова?
— Именно. И отбыли они полюбовно.
— Почему нет? Борзов — обаятельный мужчина, особенно когда хочет быть таким. И — властный. Женщин это привлекает.
— Еще бы, — скривился Том. — Все бабы тайно тоскуют по власти.
— Нет, Том. Они тоскуют по силе. И — по нежности.
Глава 30
— Борзов в конторе так никого и не оставил?
— Сначала сидело двое мальчиков, потом исчезли. Как испарились. Бочком.
— Что так?
— Прибыло двое смурных. Из ОБЭПа. Потом, наоборот, один весельчак. В чине подполковника. Из Федеральной безопасности.
— С какими полномочиями были дяденьки?
— Как все они "формулировали: «Пока у нас только беседа».
— Нервы мотали?
— А они по-другому умеют?
— О чем беседовалось?
— Спрашивали. Где Чернов, где ты. Борзов о том же спрашивал.
— И что ты отвечал?
— Где Чернов, я не знал. Где ты... Что я мог ответить?
— Что меня как раз размазывают по стенке бандиты средней руки за две сотни штук. С твоей подачи. Так что денежки Борзова плакали. Очень горькими слезами.
— Олег, я же... Ты понимаешь, та проблема...
— Том, ты о чем думал, когда принимал у «коллектива» деньги?