Бегу и глаз не свожу, как мчится наш подопечный танк, маневрируя и уклоняясь от термитных снарядов. Термитки летят с ревом, брызгая во все стороны искрами. Загорелись несколько танков слева и справа, но наш танк ведет огонь! Я уже выбросил из головы, что может что-то случиться. Он лихо воюет, этот парень! И вдруг танк на ходу взорвался. Искореженный, он по инерции пробежал метров десять и загорелся. Мы с Суворовым поспешили на помощь, но внутри танка сухо трещали патроны...
Или вот был случай. Стоим мы, несколько человек, на двуколке и наблюдаем, как на правом нашем фланге у соседнего с нами полка разгорается бой - фашисты пытались отбить высотку, которую наши соседи только что заняли. На двуколку забралось пять-шесть человек. Я стоял первым, а последним забрался лейтенант Стукач. Вдруг слышим - по звуку обессилевшая, издалека - летит пуля. Я наклонился и, потеряв равновесие, спрыгнул и потянул за собой остальных, так как мы держались за ремни друг друга. Стукач же удержал равновесие, но пригнуться не успел, и пуля ударилась ему в залысину. Даже обессиленная, свалить она его, конечно, свалила Но видим - жив! Сам ее рукой нащупал среди влажных от крови волос, щерясь во весь рот, разглядывает и понять не может, как это он остался жив. Мы, обалдевшие, давай его качать: "Уррра! Лейтенанта пуля не берет!" Хлопцев вокруг нас набежало! Всем интересно: как это "пуля не берет"?.. Я тогда подумал, помню: наверное, у лейтенанта Стукача есть талисман...
А вот у Суворова... Сколько мы уже вместе с ним?
С училища скоро год будет, как мы рядом. Не замечал я.
И он про мой талисман не знает.
Уж очень хочется мне всю войну провоевать и живым остаться! Увидеть, какая она, жизнь, будет после войны! Я согласен на любые условия. Был бы угол свой, где поспать по-человечески. А остального для счастья много, всем хватит: солнце, чистая родниковая вода, тайга-матушка... А если у меня оторвет руку, обе ноги, выбьет один глаз?.. Я нарочно прикидывал по максимуму, на который согласен... И то не пропаду - буду рисовать! Рисовать люблю - умираю! Никаких наград не надо, лишь бы живым остаться! Ну, медаль "За отвагу", и хватит, чтоб знали все, что я воевал...
Мечтаю я так втайне от всех и щупаю свой талисман. Он тут. Захочу - выну посмотрю и обратно в пистончик его...
Если это суеверие, то были у меня и другие суеверные символы. В поведении. С убитых не брал даже часы! И я замечал: как только кто-то нарушал это мое суеверное правило, погибал сам. Закономерность какая-то действует. Ни в аллаха, ни в бога я не верю. Но и в ту ночь, когда тащил на себе в санроту Николая, укравшего мой хлеб, и он просил бросить его, я знал откуда-то совершенно точно, что если я действительно его брошу, то моя собственная вера в высшую справедливость жестоко накажет меня. А раз не бросил, то меня моя вера вознаградила - я остался живой до сих пор.
Еще заметил: кто слишком трусливо прячется, обязательно погибает. Усвоил эту примету настолько, что угадывал: "Убьет", - и редко ошибался.
Иногда трусость появлялась у тех, кто, получив ранение, полежит в госпиталях в глубоком тылу и вновь вернется на фронт. Расскажу об одном моем боевом друге, пулеметчике Николае Белозерове. Со своим "максимом" он расходовал патронов больше любого пулеметного расчета. У Белозерова было два вторых номера, которые обеспечивали его патронами. По-настоящему храбрый был вояка, ни разу не бросил огневую позицию, пока не прикажут. Однажды его легко ранило, и он был отправлен в тыл. Через некоторое время мы с ним встретились в штабе нашего полка, куда я попал на заседание полкового партбюро. Белозеров был безукоризненно чистый, пополневший, на гимнастерке орден Красном Звезды. Он был уже в офицерской форме с кубиками в петлицах - младший лейтенант.
- Мансур, здорово!
Обрадовался я встрече.
- Расскажи, как там, в госпиталях? - завистливо спрашиваю его. - Выспался небось?
Да, надо признать, завидовал я легкораненым. Что можно поспать на чистой койке, отмыться... От вшей бы избавиться!.. Например, Осекретов в нашей роте за два месяца боев получил три ранения! День-другой побудет в нашей роте и не успеет рассказать все свои любовные истории, как опять его легко царапнет. "Где Осекретов?" - спрашиваем друг у друга. "Ранило его, и он опять к своим девочкам подался..."
Белозеров мне тоже рассказал про своих девочек, хотя я в них совсем не знал тогда никакого толку. Ну а я ему про то, какие были у нас новости в его отсутствие. Мы с ним выпили по сто граммов - у него было, закусили и вышли по балке на тропу, которая вела в наш батальон. Побежали мы той тропой через поле, и вдруг взревели фашистские шестиствольные минометы.
Мины летят с коротким ревом: значит, берегись! Спрыгиваем в первый попавшийся окоп - там уже несколько наших ребят. Коля нахлобучил каску. А я, как все, без каски. Подумал: "Он теперь новоиспеченный командир пульроты и, видимо, хочет личным примером заставить своих пулеметчиков носить каски, от которых нет никакого толку". Но смотрю - он глаза прячет. "Э-э, трусит Коля, догадываюсь я. - Он не такой был раньше".
Взрывы пропечатали рядом, брызгая горячими и визгливыми осколками. Мы выскочили для броска вперед. Я побежал в следующий окопчик вместе со всеми, а Коля вдруг вернулся и спрыгнул обратно. (Это единственный человек, фамилию которого я здесь изменил.)
Оглушительные взрывы с треском опять проследовали один за другим. И один из этих взрывов был "глухим". Я снова выскакиваю, чтоб бежать дальше, и кричу: "Коля, пошли!" Да что же это он?! Сидит в окопе?.. Нет, что-то не так. Бегу туда, где он остался... Каска пробита осколками мины, выбрызнул серо-красный мозг, лицо у Коли черное, руки изуродованы... Мина ударилась о заднюю стенку его окопчика.
Все, что принадлежало Белозерову - орден Красной Звезды, документы, новенький пистолет ТТ, - я передал комиссару батальона.
Суворов мне говорит:
- Ты, наверно, в рубашке родился, Мансур? Уж сколько раз ты чудом от смерти уходил.
Я слушаю его и щупаю свой талисман - тут он...
Мой друг Суворов две последние недели как-то по-особенному мрачен.
Спрашиваю:
- Куда делся наш юморист Суворов?
Молчит. Ответит мне "да" или "нет", и все. Однажды вынул все свои документы, разложил их и прочитал вслух, чтоб слышал я. У него есть дочурка, жена, мать. Адрес зачитывает домашний. Потом собрал, завернул все в тряпицу и положил в карман гимнастерки:
- Все отправишь моим в Кучкарь.
У меня внутри перевернулось и заныло. Суворов ли это? Не узнаю своего друга.
- Чую я, Мансур, скоро конец мне.
Я, как ни стараюсь его взбодрить, но вижу, что он от меня уходит "в себя" и совершенно замкнулся... Он стал равнодушен ко всему.
Может, потерял чего?! Но боюсь спросить. Потому что, если у Суворова есть талисман, я не должен про это знать.
Десятого января 1943 года, когда стих бой за хутор Дмитриевка и уже наступала тишина, Суворов Павел Георгиевич был убит разрывной пулей в голову. Одинокая шальная пуля издалека прилетела, издавая протяжный звук. После этого с фашистской стороны никто не стрелял.
Я плакал, как плачут женщины у гроба любимого человека. Ревел, как ревут от великой несправедливой обиды малые дети.
...Однажды он мне рассказал, за что был награжден орденом Красной Звезды. В первые дни войны его полк отходил от города Бреста на восток. На одной станции стоял в тупике крытый вагой со взрывчатым материалом, шедший по особой накладной на нужды горнорудной промышленности. Один железнодорожник сообщил об этом командиру полка. Саперов не было в полку.