Итальянцы знали и принимали эту жизнь, в которой было достаточно трагедий для каждого. Никто не жаловался. Об этом часто говорил отец Роселли в воскресных проповедях. Это отразилось в стоических, изможденных заботами лицах ее матери и тети Роз. То, что в ее жизни, будет печаль, едва ли было информацией стоимостью в один доллар. А что касается занятий искусством, то она уже давно знала, что будет писателем. Однако на нее произвел впечатление тот факт, что гадалка тоже об этом знала. Последняя голубизна уходила с неба, уступая место более драматическому черному фону для огней праздника. Она медленно спускалась по Корт-стрит, обходя группы людей, перегораживающих дорогу, понимая, что Линда вряд ли попадется ей навстречу, но, в то же время, не предпринимая никаких попыток найти ее. Она медленно шла сквозь звуки, запахи и огни, принимая и впитывая их: резкие выстрелы механических игрушечных ружей, палящих в тире по ярким целям, звуки хлопушек, взрывающихся там и сям, острый запах дыма, поднимающегося маленькими облачками от остатков ракет, купленных сегодня днем у сапожника Сала, вой сирен полицейских машин, приближающихся к перекрестку Кэролл-стрит и Смит-стрит. Всюду кричали дети, которым надоело сидеть у мак на плечах. Влюбленные украдкой прижимались друг к другу в тени киосков напротив магазина водопроводного оборудования, принадлежавшего ее отцу. У здания суда, последней границы праздника, была отгорожена площадка, девочки в легких черных туфельках, в цветных широких юбках, собранных у талии, и белых блузках – плечи соблазнительно открыты – грациозно кружились в танце с худыми бородатыми юношами под звуки «Огней Харбора».
Марси пробралась через группу мужчин в летних рубашках с короткими рукавами, – их оживленная беседа прерывалась, когда они выдыхали сигарный дым, – к тому месту, откуда она могла хорошо видеть танцплощадку. Танцевали как молодые пары, так и женщины средних лет. Мужчины оставались в стороне с детьми, которые были еще очень малы для того, чтобы принимать участие в таком взрослом романтическом действе. На восточной стороне улицы был устроен грот из искусственного камня, украшенный гирляндами мигающих рождественских лампочек; в гроте помещалась статуя Благословенной Девы. Фигура ее была задрапирована в тщательно сшитые монахинями траурные одежды, к которым были прикреплены долларовые бумажки. Мертвенно бледное лицо Девы взирало на танцующих полными горя глазами, и хотя эту печаль оправдывал кинжал, вонзенный в ее ярко-красное гипсовое сердце, она показалась Марси неуместной. В конце концов, это праздник. Даже мама старалась улыбаться по праздникам. Было как бы дурным тоном оставаться такой мрачной в самый разгар веселья.
– Господи, вот где ты! – Линда неожиданно выскочила сзади. – Я всюду тебя ищу. Тебе уже погадали по руке?
– Ага.
– Ну и как? Она сказала тебе что-нибудь интересное? Например, про парней? Что она тебе сказала?
– Она не говорила про парней.
– Господи, а ты не спросила?
– Не-а.
– Боже! Так что же она тебе сказала?
– Она сказала, что я буду заниматься искусством.
– Что это значит?
– Это значит, что я буду писательницей.
– Ради Бога, Марси. Не думай об этом. Это все такая ерунда. Ты выйдешь замуж и будешь такой же, как и все. Боже, что за чушь она тебе сказала. Не думай об этом.
Они ушли с танцплощадки, и зашли в одну из палаток. Там они немного поразвлекались, накидывая кольца из жесткой веревки на деревянный крючок, который был приделан вместо носа у разрисованного деревянного клоуна. Каждая выиграла воздушный шар с изображением смешной рожицы.
«Марси, зайди к тете Роз. Мама.»
Это все, что было написано в записке, прикрепленной к двери, но каракули были совсем не похожи на мамин ровный, аккуратный почерк.
Марси перешла через Смит-стрит и побежала по направлению к Президент-стрит. Повернув за угол, она увидела тетю Роз, выглядывавшую из-за портьер в гостиной. Пока Марси поднималась на крыльцо, Роз и Вито вышли к ней навстречу. Роз взяла ее за руки, обнимая, притянула к себе и прижалась к ней мокрым, от слез лицом. «О Господи», – простонала она. Марси со своим воздушным шариком, который она все еще сжимала в руке, была стиснута в этих странных объятиях.
– Что такое? Что случилось? – спросила Марси, уже заранее боясь услышать ответ.
– Заходите, заходите, – сказал Вито. – Роз, зайди в дом. Случилось несчастье, Марси.
– Господи, ну что же случилось? Дядя Вито?
– Это Джо. Несчастный случай. Хлопушки от фейерверка. Они взорвались. Он загорелся, и его рука, ну, его рука пострадала. Мы еще не знаем, насколько все серьезно. Твои родители сейчас в госпитале. Ты можешь остаться у нас. Переночуешь. Они, должно быть, доберутся до дома очень поздно.
Роз всхлипнула.
– Да, оставайся сегодня у нас. Ох, Боже мой, – она приложила руку к груди, как будто хотела таким образом уменьшить сердцебиение. – Бедное дитя. Наш Джо. Ужасно. Ты можешь занять комнату Антонио. Я дам тебе ночную рубашку. Ах, Господи, это так ужасно.
Роз проводила Марси наверх, в комнату ее двоюродного брата, сейчас свободную, за исключением тех дней, когда он на выходные неожиданно приезжал из Форт-Дикса, и дала ей ночную рубашку и халат.
– Ты можешь спуститься и выпить горячего молока, если хочешь. Пойдем вниз и побудем вместе, пока ты не ляжешь спать. Хорошо, Марси, дорогая?
– Конечно, тетя Роз. – Она привязала воздушный шар к ручке двери чуланчика. В коленках появилась странная дрожь, и какая-то слабость охватила ее.
«Бедный маленький Джо. Бедный испуганный маленький Джо». Одна и та же мысль бесконечно вертелась у нее в голове. Она свернулась в клубок на кровати Антонио, и хотя она собиралась спуститься вниз, не могла заставить себя подняться. «Бедный испуганный маленький Джо» – вот все, на что она была способна. Через час ее разбудили голоса внизу. Плакала мама, это она поняла, причитала тетя Роз, папа тяжело вздыхал. Сквозь эти звуки слышался голос дяди Вито, который безуспешно старался всех успокоить. Марси села в кровати, пытаясь избавиться от путаницы в голове. Воздушный шар уже слегка опал, и рожица, черты которой исказились, сжалась и сморщилась, смотрела на нее с болью и удивлением. Ей понадобилось несколько минут, чтобы собраться с мыслями и спуститься вниз.
Через тринадцать недель Джо выписали из больницы. Чтобы восстановить его руки и лицо, покрытые пятнами, обесцвеченные, с переплетениями узловатых шрамов от ожогов, требовались мучительные операции. Его обожженные волосы стали отрастать, за исключением тех мест, где мешали шрамы. Он лишился трех пальцев на правой руке, которые не вырастут уже никогда. Конни Ди Стефано не сказала Винценто ни слова с той страшной ночи. Ни о чем другом она не могла думать. Она считала, что это преступление. «Они заставили его поджечь это» – говорила она Роз снова и снова. «Она превратила его в маменькиного сынка, – Винни, с мокрыми от слез глазами, жаловался Вито – своему шурину, другу, партнеру, а теперь еще и утешителю. – Я хочу только, чтобы он не был так напуган все время. Боже всемилостивый, я только хочу, чтобы он иногда улыбался!» Винни понимал, что приговор вынесен и обжаловать его невозможно. Он прочел это в молчании своей жены…
Терезе Скаффоне было четырнадцать лет, когда она поняла, чем занимается ее отец. К тому времени было уже слишком поздно. Она его уже любила.