Внезапное молчание под маской обнаружило невидимое удивление.
– И всего-то? – наконец присвистнул капитан Кураж. – Остается уточнить, о каком принце речь? Есть такие, кого я совсем не уважаю...
– Это герцог де Бофор!
– А, тогда дело другое! Этот мне по душе... Ну что ж, господа, благодарю за сведения и за то, что предупредили меня! Имею честь откланяться!
Так и не сняв маску, капитан Кураж отвесил изящный поклон, подметая пол перьями шляпы. Его густые, черные и курчавые волосы рассыпались по плечам. После чего он исчез так же бесшумно, как и появился.
– Вы полагаете, что мы должны были назвать ему имя? – с упреком произнес Ренодо. – Это может быть опасно!
Персеваль улыбнулся, наполнил вином два бокала и подал один из них гостю со словами:
– Разве вы забыли, что до известного нашего с вами злоключения мы хотели пойти на один из Дворов Чудес, чтобы просить помощи у Великого Кесра?[4] Не станем жалеть о том, что Двор Чудес сам явился к нам.
– Вы думаете, этот человек и есть их главарь?
– Он сам назвался королем воров Франции. По-моему, это весьма значительный титул... А теперь пойдемте посмотрим, как там Николь и Пьеро. Я предполагаю, что мы найдем их связанными.
Николь и Пьеро действительно были связаны, ибо капитан Кураж приходил не один; но пленники в один голос заявили, что с ними обходились не грубо и что загадочный незнакомец держал себя довольно учтиво.
– Он сам проверил, не слишком ли туго завязаны веревки, – возбужденно говорила Николь, – и даже потрепал меня по щеке, назвав красоткой!
– Надеюсь, вы не станете нас уверять, что он дворянин? – с иронией спросил Ренодо.
– Я знавала не столь учтивых дворян! А о слугах закона вообще говорить нечего! – возразила Николь, которая, увы, не могла похвалиться доброжелателями своего друга, полицейского сержанта Дезормо...
Персеваль велел Пьеро принести дров, чтобы поддержать огонь в камине. Он не решился высказать вслух свои предположения. Был ли незнакомец дворянином? Почему бы и нет? Голос и манеры странного гостя позволяли это предположить, и в конце концов, одному Богу ведомо, кому может быть выгодно погрузиться в клоаку Двора Чудес!
Спустя три дня, в четверг, – в этот день выходила «Газетт де Франс», – парижане узнали, что начальник полиции города, подвергшийся нападению поздно вечером, когда возвращался домой, спасся лишь благодаря вмешательству ночного дозора. Легкая рана, полученная при нападении, не помешала начальнику полиции отправиться с поручением в Нормандию к маршалу де Гасьону.
– Дурак! Ничего у него не вышло, – проворчал Персеваль, чуть было не скомкав драгоценную газету, которую его друг Теофраст доставил лично.
– Он слишком быстро решил действовать. Подобное покушение надо было тщательно подготовить. А теперь...
– Теперь Лафма станет остерегаться! Только бы господин де Бофор не пострадал от этой неудачи!
– Не думаю. Насколько мне известно, кардинал получил от капитана Куража высокопарное письмо, настоящий вызов Лафма; в нем он уверяет, что у него не будет ни сна, ни покоя, пока начальник полиции смеет дышать воздухом Господа Бога!
– Как вы это узнали?
– Мне сказал об этом его преосвященство. Кардинал строго-настрого запретил мне сообщать что-либо об этом в «Газетт де Франс». Он опасается, что капитан завоюет симпатии простых людей и войдет в легенду.
– Отлично, это уже обнадеживает! Значит, его светлости Франсуа де Бофору бояться нечего...
– В отличие от вас я не столь уверен в том, что под маской скрывается именно он. Но могу согласиться с вами, что подобное сумасбродство очень на него похоже... О, открыто на него не нападут, но однажды кардинал может устроить ему свою ловушку. Ришелье решительно не выносит семью Вандомов, а герцога особенно. Герцог ведь так обаятелен! А кому это может понравиться? Только дамам...
– Признаюсь, меня очень занимает вопрос, стал ли де Бофор любовником госпожи де Монбазон? Ведь ее имя уже довольно давно связывают с герцогом.
– В подобных делах всегда трудно утверждать что-либо наверняка, но, возможно, это правда. Мадемуазель де Бурбон-Конде, чьей руки просил герцог, вышла замуж за герцога де Лонгвиля, который был любовником госпожи де Монбазон. Такая перестановка вполне была бы в его вкусе. Естественно, повсюду все во всеуслышание говорят, будто герцог без ума от госпожи де Монбазон, но я думаю, не сам ли он поддерживает эти слухи, чтобы вызвать ревность нашей королевы...
Оставшись один, Рагенэль долго размышлял над последними словами друга. Он думал о том, что новая страсть всегда вытесняет старую, что, с одной стороны, хорошо, если Франсуа забудет о своей опасной любви к королеве, но, с другой стороны, вспоминая малышку Сильви, радовался, что она сейчас там, на затерянном в океане острове. Узнать о связи герцога с госпожой де Монбазон было бы для нее мучительно...
Шевалье де Рагенэль знал Бель-Иль – когда-то он приезжал туда вместе с герцогиней Вандомской и ее детьми. Он знал великолепие его пейзажей, и гавань Спасения с ее старым аббатством о чем-то ему напоминала. Короткая записка от Гансевиля, который проезжал через Париж, направляясь к своему господину, известила Рагенэля, что конюший устроил на острове Сильви, Жаннету и Корантена и считал, что все складывается к лучшему. Он надеялся, что Сильви, надежно защищенная и удаленная от придворных опасностей и интриг, в которые она невольно была вовлечена, обретет, быть может, прежнюю радость жизни. Надеяться на это и молиться за нее – вот все, что оставалось Персевалю, который изливал Господу свою скорбь от разлуки с Сильви, не имея возможности получить от нее весточку...
А весточка, которую мог бы получить шевалье де Рагенэль, доставила бы ему большую радость: Сильви чувствовала себя хорошо. И после несчастного случая, когда она едва не погибла вместе с аббатом де Гонди, девушка начала обретать вкус к жизни. Как сказал Сильви ее товарищ по несчастью, будет лучше, если она откажется от попыток убить себя, ибо Господь Бог, несомненно, не желает, чтобы она оставила бренную землю. Значит, надо смириться и продолжать жить.
Если бы она действительно бросилась вниз с обрыва, то неминуемо погибла бы. И только поросший кустарником спасительный каменистый выступ не дал им рухнуть в море. Рыбак, чье внимание привлекли крики аббата, поспешил за подмогой, и скоро они были спасены. Первыми прибежали Жаннета и Корантен... Сильви ничего не помнила, потому что, падая, она ударилась головой о камень и потеряла сознание. Очнулась Сильви в своей постели, страдая от болей, которые, к счастью, скоро прошли, избавив ее молодое тело от последних следов изнасилования. Жаннета, опустившись на колени, благодарила небо, а сама Сильви впервые за долгое время плакала от радости и особенно от облегчения.
Хранителями этой печальной тайны являлись только Жаннета и Корантен.
– Когда мы несли вас домой, я вдруг увидела, что у вас кровотечение, но устроила так, чтобы никто, кроме меня, этого не заметил, ведь я, слава Богу, поняла, что происходит, – объяснила Жаннета. – И в доме с вами оставалась я одна. Но гораздо веселее было нести господина аббата к господину герцогу, от которого рыбаки надеялись получить вознаграждение: аббат кричал как оглашенный из-за колючек, которыми было утыкано все его тело. Вы тоже были исколоты, но намного меньше! О, мадемуазель Сильви, Господь сжалился над вами! Несправедливо, чтобы вы, чистая и невинная, расплатились такой страшной ценой за преступление другого. Теперь вы сможете обо всем забыть...
Однако нестерпимый стыд оставался в ее сердце. Тело ее очистилось, но радужные мечты Сильви потускнели. Любовь к Франсуа теперь окрашивало отчаяние: Сильви даже допускала, что однажды она сможет завоевать его сердце, но разве она осмелится предложить Франсуа «остатки» от какого-то Лафма?
Конечно, священник Лёфло, посланный к госпоже де Гонди, чтобы сообщить ей об интересе, какой господин Венсан проявляет к мадемуазель де Вален, навестил Сильви и предложил решение – отдать Богу себя и свою душу. Он пустился в пространные рассуждения, которые сводились к тому, что единственно Бог достоин величайшей любви и что единственно его невестам ведомо безмятежное счастье. Сильви никак не удавалось представить, что ее запрут в монастыре: ведь там почти не придется наслаждаться красотами природы, а главное – вольным ветром свободы...
– Я живу в одном из старинных домов, – сказала она отцу Лёфло, – и вокруг меня нет ничего, кроме неба, моря и песчаных пустошей. Здесь наши молитвы не встречают преград, и души наши в покое. У меня нет никакого желания быть монашкой, даже если этого хочет господин де Поль...
Лёфло уехал, не сумев добиться большего. Зато герцогиня де Рец изредка стала удостаивать своим присутствием дом у моря. Вмешательство господина Венсана оказалось полезным хотя бы в том, что отныне знатная дама ни за что на свете не попыталась бы вредить той, кого считала любовницей герцога де Бофора. Вместо этого она, казалось, поставила себе целью склонить Сильви к монашеской жизни: герцогиня верила, что это лучший способ избегнуть всех горестей мира сего.
Сначала Сильви покорно выслушивала герцогиню, но скоро проповеди Екатерины ей надоели до смерти. Поэтому Сильви заключила соглашение с юным Гвендалом, мальчишкой с мельницы в Танги Дрю, чьи крылья медленно вращались на другом берегу гавани Спасения. Как только Гвендал замечал герцогский экипаж, он со всех ног мчался сообщить об этом, что позволяло Сильви искать убежище на пустоши или в маленькой пещере в скалах. И Жаннете приходилось со всей возможной почтительностью объяснять герцогине, что ее юная госпожа обожает уединяться на природе, чтобы предаваться мыслям о Господе, а может быть, и внимать его зову.
Самое невероятное состояло в том, что Жаннета почти не лгала. Природа острова завораживала Сильви. Особенно ее влекло море. Она могла подолгу, не отрываясь, наблюдать за игрой волн, то слабых и тихих, то гулких, пенистых и горделивых. Если эти волны не были бы помехой рыбакам, а среди них у Сильви уже появились друзья, она отдавала бы предпочтение штормовой погоде, ибо именно в ней воплощалось всесилие океана. Она знала, что когда-то Франсуа, как и теперь она, тоже любил смотреть на море, и счастье ступать по следам своего друга утешало Сильви, делая ее почти счастливой.
Она никогда не спускалась в деревню и, если было возможно, избегала визитов в резиденцию семейства де Гонди. Длинная узкая бухта, служившая продолжением порта, для Сильви оставалась границей, пересекать которую у нее не было желания. Свои христианские обязанности Сильви прилежно исполняла в маленькой церкви Розриер ближайшей от ее дома деревушки; приходский священник подружился с Корантеном, они вместе выходили в море на рыбную ловлю. Постепенно местные жители привыкли к этой неизменно одетой в черное девушке, которая, как они говорили, носит траур, хотя не уточняли по кому именно. Кроме того, Сильви обожала детей, к числу которых еще недавно и сама принадлежала, и вся окрестная ребятня сразу это почувствовала. Но офицеры из крепости, которые пытались добиться права быть принятыми в ее доме, были столь же учтиво, сколь и твердо отвергнуты. Все жившие в доме у моря знали хрупкость женской репутации.
Дни шли за днями, миновала одна зима, за ней другая. Ничто не нарушало неторопливого течения времени на, казалось бы, Богом забытом острове.
– Скоро Сильви исполнится восемнадцать лет, и она прехорошенькая, – как-то сказала Жаннета Корантену, который просто пропадал от тоски и однообразия жизни. – Сколько еще она пробудет здесь, вдали от людей и света? Если бы до нас доходили хоть какие-нибудь новости, а то кажется, будто весь мир о нас забыл...
– На континенте ее считают умершей, да и нас, наверное, тоже. А покойникам писем не пишут.
– Но и в замке, и в городке люди понятия не имеют, что происходит в Париже. А ведь господин герцог, по-моему, любит принимать гостей.
– Конечно, но приемы обходятся дорого, да и к тому же я слышал разговоры, будто его состояние необратимо тает. Герцогиня же под этим предлогом тратит меньше.
– Даже аббат, которому Сильви обязана своим спасением, не вернулся! Он был такой забавный.
– У него, вероятно, другие, не менее важные дела!
И Корантен, как истинный бретонец, все же не настолько ее презирал, хотя и находил эту жизнь несколько однообразной. Он оставил Жаннету вздыхать в одиночестве у очага, а сам отправился ставить удочки, а после этого пропустить стаканчик-другой сидра у своего друга-мельника...
Весенним утром, когда остров, казалось, обновил все свои краски, Корантен спустился в порт, чтобы встретить лодки, возвращавшиеся с ночного лова. Казалось, что уже настали теплые летние дни; погода стояла мягкая, море было гладкое, словно атласное покрывало. В порту вовсю кипела работа. С лодок на причал не только ручьями струились великолепные серебристо-синеватые сардины, но и с двух барж сгружали камни, предназначенные для ремонта северной башни цитадели. Хотя герцог де Рец и был полновластным хозяином острова, он обязан был заботиться о собственной безопасности и поддерживать в боевом состоянии укрепления, когда-то выстроенные его предками. Именно этих расходов он не мог избежать, несмотря на то, что его, частью растраченное, состояние с каждым днем делало это все затруднительнее...
Но внимание Корантена привлекло другое судно: оно под флагом епископа Ванского маневрировало, причаливая. Корантен хорошо знал это судно, потому что много раз наблюдал, как оно доставляло на остров самого прелата, совершающего пасторский визит, гостей или же забирало овощи для кухни епископа: на огородах Бель-Иля выращивались овощи отменного качества. В это утро Корантен увидел, как на причал сошла дама в сопровождении камеристки и четырех вооруженных слуг. Едва дама откинула за спину бархатный капюшон, открыв красивое молодое лицо и пышные золотистые волосы, Корантен с радостью ее узнал и, не устояв на месте, побежал к ней: это была Мари д'Отфор!
Забыв о всякой осторожности и думая лишь о том удовольствии, какое приезд дамы доставит Сильви, он уже собирался окликнуть Мари, когда его удержала на месте одна мысль: камеристка королевы принадлежала обществу, куда Сильви больше не имела доступа и для которого была лишь загробной тенью.
Не без сожаления он повернулся и побежал назад, но Мари д'Отфор его заметила и послала вдогонку одного из слуг.
– Пожалуйста, остановитесь, – запыхавшись, проговорил юноша. – Моя госпожа хочет говорить с вами!
Корантен отринул все сомнения. Карта была слишком хороша, чтобы ее не разыграть, и через несколько минут он уже склонился в поклоне перед молодой женщиной, которая приветливо ему улыбалась.
– Она чувствует себя хорошо?
– Вполне, мадам, – запыхавшись, ответил он.
– Передайте ей, что я непременно приду после обеда. Приличия обязывают меня остановиться у герцогини де Рец, но потом я попрошу проводить меня к Сильви. Ведь я и приехала сюда ради нее...
– Она будет счастлива, мадам. Но, надеюсь, вы не привезли никаких дурных вестей?
– Когда люди не виделись более двух лет, неизбежно случается всякое, но я не считаю, что плохих новостей больше! Ступайте, друг мой, скажите ей о моем приезде.
Корантен не заставил просить себя дважды. Он бросился к дому так стремительно, что, войдя, без сил рухнул на скамью у очага. Его новость прозвучала, словно победный звук фанфар:
– Мадемуазель д'Отфор! Она здесь и скоро придет к мадемуазель Сильви.
– Ступай скажи Сильви! Она внизу ловит креветок в отмелях. Господи Боже! Я сгораю от нетерпения узнать, какие новости она привезла! О Господи! Мне же надо прибраться! Это не дом, а настоящий хлев!
Жаннета, конечно, преувеличивала, но, как только Корантен убежал вниз, на берег, она перевернула все вверх дном. Она убиралась так неистово, что даже не услышала радостного крика Сильви. Для изгнанницы приезд подруги был ответом на те молитвы, в которых она просила каким-то образом послать ей весточку о Франсуа. Столь долгое неведение становилось для Сильви невыносимым...
Когда пришла Мари, подруги без слов упали в объятия друг друга; они были слишком взволнованы, чтобы говорить. Взявшись за руки, они сели на каменную скамью возле дома в зарослях дрока. Сильви была так рада, что никак не могла вновь обрести дар слова и лишь смотрела на подругу с блаженной улыбкой и сияющими, полными слез глазами. Мари чувствовала, как пальцы Сильви дрожат в ее руках.