– Дорога, указанная вами, была закрыта мне пред самым носом, и я пошел по первой предложенной мне.
– Герцогом Монмутом?
– Им или кем-нибудь другим, безразлично.
– Но к чему вам это, Саймон? – настаивал Дарелл, – почему не жить спокойно, не оставить этих великих людей в покое?
– Охотно! – воскликнул я. – Поедемте завтра со мною в нашу чудную деревню, и пусть великие люди одни сдут в Дувр.
– Вы знаете, что нельзя: я служу лорду Арлингтону.
– А я – герцогу Монмуту.
– Но мой лорд – слуга короля.
– А его высочество – сын короля.
– Ну, если вы так упрямы… – сердито начал Дарелл.
– Упрям, как судьба, как мое предсказанье, как дьявол или как вы сами, – рассмеялся я, бросаясь в кресло.
Мой собеседник направился к двери.
– Ничего хорошего для вас из этого не выйдет. Я вас предупреждаю.
– Хорошо. Я предупрежден, но не убежден, Дарелл. Надеюсь, мы все-таки расстанемся друзьями? – спросил я.
– Да, мы расстанемся друзьями, – с некоторым колебанием подтвердил он.
– Во всем, исключая нашу службу королю?
– Если такая оговорка необходима, тогда – да! – грустно сказал он.
– И исключая свободы королевства и безопасности реформатской церкви, если такая оговорка необходима, – рассмеялся я при виде его хмурого лица.
Дарелл только покачал головой и вышел из комнаты. Таким образом, хотя мы и расстались довольно мирно, я понял, что с этих пор наши отношения должны измениться: обоюдному доверию пришел конец.
Однако потеря этой дружбы не особенно тяготила меня. Недоверие к своим силам вследствие неопытности и одиночества в Лондоне уступало место молодой отваге и самоуверенности. В своем воображении я строил чудесные воздушные замки, где играл роль героя Саймон Дэл, а зрителем являлся весь Божий мир. Жалок тот, кто в юности не тешил себя подобными мечтами, в которых все кажется доступным и возможным, для которых нет ни пределов, ни границ.
Я думал, что бодрствую я один, а Джон Велл уже давно находится в постели, опасаясь моего гнева, но мои мечты были прерваны его появлением. Он вошел очень робко, однако ободрился, когда я ласково спросил его, что ему надо. Он застенчиво стал просить меня защитить его от гнева Дарелла, обещая, если я пожелаю того, никогда больше не впускать ко мне Финеаса Тэта.
– Пусть его приходит, – беспечно сказал я, – к тому же мы здесь побудем недолго. Мы с тобою скоро поедем путешествовать, Джон: мы отправляемся в Дувр, куда едет король.
Почудилось ли мне, или это было на самом деле, но глаза моего слуги загорелись странным огнем.
– В Дувр? – переспросил он.
– Да, и ты увидишь все тамошнее веселье, Джон.
Его лицо снова стало неподвижно и покорно по обыкновению.
– Ну, что же тебе еще надо от меня? – спросил я, не желая дать ему заметить свои наблюдения.
– Сегодня вас спрашивала молодая дама, приехавшая в богатом экипаже, на чудных лошадях. Узнав, что вас нет дома, она вызвала меня и дала мне поручение к вам. Я просил ее написать записку, но она засмеялась и сказала, что ей легче говорить, чем писать. Она просила передать вам, что желает видеть вас.
– Какова собой была эта дама?
– Она все время оставалась в экипаже, но показалась мне высокого роста. Она была очень красива, – со вздохом добавил Джон, в глазах которого красота была смертным грехом.
– Она не сказала, зачем ей нужно видеть меня? – по возможности небрежно постарался спросить я.
– Нет! Она заявила, что вы знаете, зачем, и что она будет ждать вас завтра в Бэрфорд-роузе, в Челси. – Она не назвала тебе своего имени?
– Я спросил о нем; она назвала мне очень странное, языческое имя и рассмеялась при этом. Положим, она смеялась все время…
– Смеяться вовсе не грешно, – сухо заметил я. – Можешь идти, я сам разденусь и лягу.
– Ее имя…
– Я знаю ее имя. Ступай!
Джон вышел, очевидно, очень недовольный сердитым окриком или языческим именем, или дамой, назвавшей им себя – уж не знаю чем. Если одно имя привело его в такое настроение, что сказал бы он, если бы знал, с кем говорил. Конечно, это языческое имя было Сидария, в этом я не сомневался, а великолепный экипаж и чудные лошади – о них я старался не думать.
Как только Джон вышел, я вскочил на ноги с громким восклицанием:
– Никогда! Нет, я не пойду к ней. Разве мало она меня мучила? Теперь она хочет снова сорвать повязку с нанесенной раны, снова, смеясь, зовет меня на пытку. Нет, я не пойду!
Она смеялась. Да, я помню этот серебристый, звонкий смех. Она действительно умела играть людьми. А ее экипаж, лошади, Бэрфорд-роуз? Я вспомнил Нелл простенькой девочкой в Кинтонском парке, где она играла мною как игрушкой! Она не чувствовала и тогда, она только смеялась, смеялась. Я знал, чем она была; кто знает, чем она будет? Образ Сидарии во всей своей прелести стоял передо мной, и я снова отдался во власть светлых грез и мечтаний. Но теперь я не думал о Дувре, о великих мира сего, о борьбе церквей, об игре партий. Я видел себя снова в деревне, любящим, любимым. Нелли снова со мною вся проникнутая любовью, победившая соблазны греха. О, если бы это могло быть! Финеас Тэт проповедывал ей и ушел без всякого успеха. Я буду говорить с нею другим языком. Моя любовь, раненая, но не убитая, пошатнувшаяся, но не уничтоженная, всей своей могучей силой будет говорить за меня.
Увлеченный светлыми мечтами, я встал и подошел к окну. Разливалась утренняя заря, светлым пламенем разгорался ясный, ликующий день, но в моей душе ярче этой зари, светлее весеннего дня росли и крепли юные мечты.
Поднимаясь в спальню, я услышал в каморке, где спал мой слуга, его тихий голос, с жаром читавший псалмы и молитвы. Прислушавшись, я разобрал слова:
«Благословен Господь, сделавший каменистые пути гладкими, вложивший меч в руку слуги своего; да поразит Он сильных мира сего!»
О каких каменистых путях говорил Джон? Кого собирался он поражать своим мечом фанатизма? Я рассмеялся и вошел к себе. В эту ночь, кажется, все сошли с ума, и я больше всех: светлые грезы моих сновидений до утра витали надо мной.
Глава 9. Бриллианты и простые камешки
Только смутно припоминаю я теперь, как это все было. Великолепный дом Нелли Гвинт, окруженный лужайкой, на берегу реки, стаю лакеев, роскошь ее жилища, какого-то знатного лорда, которого она удалила, как только я вошел; нарядную, веселую горничную – все это вспоминается, как в тумане. Зато все, что говорила или не договаривала, все, что она делала, как смеялась, – это все врезалось неизгладимо в мою память. На шее у нее было великолепное бриллиантовое ожерелье, которое сверкало и искрилось, как улыбка, игравшая на ее лице, как горели огоньки в ее чудных глазах. Я шел к ней, решившись добиться ее, и пришел обратно, решив все покончить с нею. Не знаю, как произошла эта перемена; думаю, что роскошь Нелли – знатный лорд и ее лакеи, ее великолепный дом – все это охватило холодом мое сердце. Это еще было не так важно, но, когда я заговорил с нею тем языком, который для меня был полон убеждения и заставил меня забыть весь мир кругом, она просто не поняла меня. Может быть, она и хотела бы понять, но не могла, и мой жар остыл сразу. Чувство погибало; что пользы было заботиться о нем? Темные тучи затмили солнце моей любви.
Теперь я уже не сожалею: я улыбаюсь тому, что вздумал просить, но не жалуюсь, что просил напрасно. Это сознание очень печально. Да, я был глуп и безумен тогда, но пусть и мои дети будут так же безумны, пока их сыновья в свою очередь не вырвут у них этого пылающего факела счастливого безумия юности, освещающего сумрак холодного мира.
Можно было подумать, что Нелли Гвинт вовсе не ждала меня, – так удивилась она моему приходу.
– Вы хотели видеть меня? – спросил я.
– Я? – воскликнула она удивленным тоном. – Ах, да! Я припоминаю: эта фантазия пришла мне в голову, когда я проезжала мимо вашей квартиры. Однако вы не заслуживаете такого внимания – вы были очень грубы со мною при последней нашей встрече. Но я не злопамятна: старые друзья должны прощать друг другу. К тому же вас надо извинить: вы были, вероятно, огорчены и удивлены, не правда ли, Саймон?
– Какие бриллианты у вас на шее! – вместо ответа печально произнес я.
– А разве она их не достойна? – тихо спросила Нелли, отодвигая кружева платья, чтобы лучше показать свое ожерелье.
– Достойна вполне, но… не было ли бы обидно, если бы они оказались простыми, обыкновенными камешками?
– Ну, еще бы! – рассмеялась она: – Ведь я дала за них цену бриллиантов.
– Я тоже заплатил дорогую цену и думал, что владею бриллиантом…
– А он оказался простым камешком? – спросила красавица, склоняясь над креслом, в которое я опустился.
– Да, камешком… самым простым, обыкновенным камешком.
– Вы жестоки, Саймон. Но все-таки – красивым камешком, похожим на бриллиант?
– Да, и все-таки…
– И все-таки бриллиантом я не была и тогда… – голос Нелли слегка дрогнул от волнения. – И тогда я была самым простым камешком.
– Да простит вам Бог! – грустно сказал я.
– А вы, Саймон, прощаете ли мне? – Я молчал; чаровница резко отошла от меня. – Не один Бог может прощать, Саймон. Разве люди не способны прощать?
– Прощать? – тихо спросил я, подходя к ней. – Не говорите о прощении! Я хочу говорить о своей любви.
– О любви? Теперь? – радостно и недоверчиво переспросила Нелли. – Вы любили бриллиант, Саймон; разве можете вы любить простой камешек? Что скажет ваша матушка, что скажет почтенный пастор?
Я схватил ее руки, осыпал их поцелуями и стал умолять:
– Пойдем со мною! Я буду исполнять твое малейшее желание… Я забуду все прошлое…
Нелли отодвинулась от меня, но не отняла своих рук.
– Идти с тобою? Но куда? Мы ведь больше не в полях деревни.
– Мы могли бы опять быть там… одни, в нашей милой деревне.
Молодая женщина с недоумением смотрела на меня, как будто не понимая моих слов, и воскликнула:
– Ты хочешь, чтобы я… чтобы я оставила Лондон и уехала с тобою? С тобою одним?
– Да, со своим мужем.
– Ты с ума сошел! – нетерпеливо воскликнула она, отнимая руки.
– Может быть, но послушай, моя дорогая…
– Как? Чтобы я оставила столицу, бросила двор, уехала в деревню? А ты? Ты ведь приехал сюда искать счастье?
– Я и нашел его! – горячо воскликнул я, снова хватая ее руки.
– Бедный Саймон! – слегка рассмеялась она, нежно сжимая мои пальцы, – ты действительно еще хорошо помнишь Сидарию. Но ее уже не существует: я теперь уже не та, чем была она. Какое безумие!
– Минуту назад ты не называла этого безумием.
– Значит, я была глупа, – горько заметила она. – Нет, я не создана для того, чтобы бродить среди полей и жить в хижине.
– Одной – нет, но с любимым человеком? Как много женщин способно на это ради своей любви!
– Ну, не думаю, чтобы очень много, – рассмеялась чаровница, – и я отнюдь не из их числа. Да к тому же, Саймон, я ведь и не люблю тебя. Разве только немного, как старого друга, в память прежнего сумасбродства.
– Ты не хочешь идти за мной? Почему? Объясни причину!
– Я уже сказала, что не люблю тебя. Я – то, чем я стала.
– Ты будешь тем, чем я сделаю тебя.
– Тебе надо жить при дворе, служить герцогу Монмуту, не так ли?
– Я не забочусь об этом. Есть много других…
– Пусти мои руки! Пусти же! Видишь это кольцо? Хорошо оно?