Балалайку взял Ванюша.
А трехрядку взял Косим.
Барин водочки откушал,
Заиграть-сыграть просил.
Граф Аглае змея всунул.
Змей ужалил потроха.
И ударил Ваня в струны.
И Косим раздул меха.
Девок хмель на спевку манит.
Вечер окна заволок.
И от бондарских страданий
Зашатался потолок.
Поют девки:
«Я у барина жила —
Гулюшки да гулюшки.
Пила-ела, что хотела,
А работать хуюшки!
Оп-па! Оп-па!
Жареные раки.
Приходи ко мне домой,
Я живу в бараке.
Загорелась моя рига.
Хуй с ней, с ригою!
Приведи ко мне задрыгу,
Я на ней попрыгаю.
Оп-па! Оп-па!
Жареная щука.
Приходи ко мне домой,
Но сперва пощупай.
Приходи ко мне в полночь,
Будем семечки толочь.
Моя ступа, твой толкач.
Коль, сломается — не плачь.
Оп-па! Оп-па!
Жарина-да-парина.
Заходила ходуном
Барыня на барине».
Вот и звезды появились.
Месяц губы закусил.
Девки наземь повалились,
Девки выбились из сил.
Граф Загулин молвил слово:
«Всем налить по отходной!»
Девки скинули обновы.
Нынче девкам выходной,
10
Пригублю я тоже чарку,
И продолжу свой рассказ,
Девки голые вповалку
Спят — похабство напоказ.
В завиточках блохи скачут.
Кот тоскует на полу.
Девки пьяные, а значит,
Не откажут никому.
Жарко. Девки запотели.
Молодые. Самый сок.
Подходи, кто в этом деле
Знает вкус и знает толк.
Камердинер рот раззявил,
Но он ебарь никакой.
Между тем чета хозяев
Удалилась на покой.
До постели друг сердечный
Нес Аглаю на руках.
Постоим и мы со свечкой,
И посмотрим — что и как.
На пуховую перинку,
На дубовую кровать…
Сам ей ноженьки раздвинул,
Приказал Косима звать.
Миг прошел. Косим — уж вот он!
Только скрипнуло крыльцо!
Пахнет кучер конским потом,
Застоялым жеребцом.
И, запутавшись в нарядах,
Заспешил Косим, кружа.
А графиня гак и рада,
Только губоньки дрожат.
Взглядом граф его одобрил.
Кучер молвил: «Е-мое!»
И, достав свою оглоблю,
Ввел до самых до краев.
— Не суди, граф, коль угроблю.
Велика твоя цена.
Но Аглаина утроба
Вся, как роза расцвела.
Целовал Косимка груди,
И Аглая стала плыть…
О! Косимка не забудет!
Будет внукам говорить.
Граф курил кальян. Дивился:
«Вот работа на заказ!»
И у графа пробудился
Змей трехглавый — в самый раз!
Только барыня строптива.
Показать охота прыть.
По-французски рот открыла —
Змея хочет проглотить.
С белых ляжек сок закапал,
Да испаринка меж губ…
Только змей не лез нахрапом,
Терся возле и вокруг.
И Аглая змея мучит.
Хочет крикнуть: «Караул!»
Вот и сдался гад ползучий,
Прямо в логово нырнул.
Все увидел. Все подслушал
Ваня — верный их холоп.
Быстро сбегал на конюшню,
Серп и молот приволок.
Нехорошее замыслил:
«Всех изрежу на ремни!»
Ведь холоп всегда завистлив,
Хоть услужлив, но ревнив.
Поплевав в ладони, ахнул
Изо всех холопских сил.
Млатом он ударил графа,
А графине серп вонзил.
Первый был удар удачен.
И второй удар — как раз!
Ване каторгу назначат.
И… кончается мой сказ.
Прежних графов нет в помине.
Их поместья разорят.
Но в почете и поныне
Серп и Молот в Бондарях.
ЭПИЛОГ
Ах, ты Русь, — страна лихая!
Вечный бут и непокой.
Девки плачут, воздыхая,
Над супружеской четой.
Все почистили, помыли,
Среди дворни пересуд.
Кони бешеные в мыле
Весть печальную несут,
До Москвы, столице нашей
От тамбовского села.
И уже с Кремлевских башен
Глухо бьют колокола.
Чем пропасть от рук холуя,
Лучше встать на эшафот…
Генерал-аншеф такую
Весть навряд переживет.
Сам аншеф от слез ослепнет,
Сгинет в ночь — и был таков!
В Бондарях, в фамильном склепе
Схоронили голубков.
Не захватчи ки-татары,
Добрым чувствам вопреки,
Всю на бревна раскатали
Ту усадьбу мужики.
Сам Косим ушел в запои,
На себе рубаху рвал,
Что, мол, в графские покои
Он с оглоблею нырял.
И, штаны спуская, мерил
Ту оглоблю напоказ.
Но ему народ не верил,
Потешался всякий раз.
Графским змеем Ваня бредил,
Зад вилял из-под полы…
Взяли Ванечку в железо
Да в стальные кандалы.
Взяли Ванечку в железо —
Все браслеты на руках.
Так и сгинул он, болезный,
На свинцовых рудниках.
Революцией крещеный
Русский люд — без дураков!
Ваня трижды отомщенный
Кровью бар и кулаков.
Не поруганный, не клятый
В бронзу звонкую отлит
В Бондарях с рукой подъятой
Ванин памятник стоит.
И у нас народ послушный
Сыпал золото в навоз,
Потому стоит Ванюша —
Коммунист, а не прохвост.
Виктор Яковченко
ПОЛОВАЯ ЛЮБОВЬ НА ПОЛУ
Половая любовь на полу —
Отдавался тебе я в пылу.
Ты змеей подо мной извивалась,
Ты классически мне отдавалась.
Уплывали мы, как по волнам.
Воды ночи нас тихо ласкали.
Так легко, так светло было нам,
Грудь твою мои губы искали.
Ты шептала:
«Постой, погоди…» —
И плотнее ко мне припадала.
Умирал на твоей я груди —
И все мало мне было, все мало…
...
СЛАДКАЯ СМЕРТЬ
Эта женщина любит смеяться,
Эта женщина — может гореть.
Этой женщине — счастье отдаться,
И не грех на такой умереть.
Умереть от разрыва, от взрыва,
Все отбросить, что ждет впереди.
Смерть такая, поверьте, красива:
У любимой на белой груди…
...
ОДНОЙ КРАСОТКЕ
За тобою, как за сукою, —
Свора кобелей.
Развлекайся, тварь: застукаю —
После не жалей?
По дороге течь полоскою,
К ляжкам хвост прижат.
На такси и «блядовозкою»
За тобой спешат.
И везут тебя, сисястую,
В лес, недалеко.
А потом тобою — хвастают-
Брали как легко!
И как ты вертела сракой
Скрючившись дугой:
Отходил один и, крякая,
Подходил другой.
За тобою, как за сукою, —
У всех на виду.
Развлекайся, блядь, застукаю —
И мимо пройду!
...
Я потерял невинность в бардаке
Я потерял невинность в бардаке.
Я вам скажу, поведаю, открою, —
Как я стоял, зажав свой член в руке,
Свой член с блестящей головою.
Она лежала, белая, нагая,
Две ягодинки млели на груди.
Нетерпеливо дергая ногами,
Она шептала тихо: «Ну, иди!
Иди, иди, голубчик мой, не бойся —
А я дрожал от страха и стыда —
Ложись теснее, ближе, успокойся..
Ах, не туда, повыше, не туда!»
Она взяла мой член своей рукою,
Направила и задом повела.
Но я не понял, что это такое —
Мгновенной схватка жаркая была.
И, отвалившись к стенке, задыхаясь,
Не помню, сколько я лежал.
Сдавила горло горечь мне сухая,
Я весь, как лист осиновый, дрожал.
Ну, а она мой член, как бы украдкой,
Дрочить, и мять, и целовать его —
И было так мучительно и сладко,
Но я опять не понял ничего…
...
Живот Данаи
Живот Данаи несравненной,
Живот возлюбленной моей,
Прославлю я по всей вселенной,
Оставлю в памяти людей.
И пусть ханжи твердят убого,
Что я — кощунственно пою,
И жены их, лже-недотроги,
Пусть проклянут красу твою.
Пускай шипят пустые речи:
«Похабство!», «Вычурность!», «Разврат!» —
«Красу твою, — я им отвечу, —
Запечатлел в веках Рембрандт!
И Тициан свободной кистью
Воспел свободу чистых чувств!» —
Так я живу, и так я мыслю:
У древних смелости учусь.
МОНОЛОГ СОВРЕМЕННОЙ
«ДЕВСТВЕННИЦЫ»
...
Я — «целка»: я с тобой не лягу,
Нет, мне с тобой не по пути.
Ты дуешь водку, пиво, брагу,
Мне ж — простачка надо найти.
Я — целомудра.
Мне семнадцать,
Но я полна того огня,
Который вынудит отдаться
Тому, кто в ЗАГС введет меня.
Да, правда, были увлеченья,
И знаю я, где рот, где зад,
Я знаю все… Ах, те мгновенья,
Боюсь, уж не вернуть назад!
Но берегла я пуще глаза
Пизду: нельзя — мне нужен муж.
А то она была б, как ваза,
И вся заблевана, к тому ж…
СКАЗКА О РАЗБОЙНИЦЕ-ПИЗДЕ
И ГОЛОВОХУЕ-БАЛДЕ
По селу бежал Головохуй
С огромно-непомерной головою.
Весь в волосне, как будто бы во мху,
За ним Пиздень летела с кочергою.
Взглянуть на чудо высыпал народ.
И, ахая, слюну глотали бабы.
А он бежал, во весь горланя рот:
«На передок все бабы слабы!»
И вот Пиздень метнула кочергу,
Горя ночным желанием сраженья —
Головохуй споткнулся на бегу
И растянулся всей длиной саженьей.
Пиздень врага ручищей пизданула
Сдавила горло, крепко обняла.
И, повалившись, ноги протянула,
Потом зачем-то ноги подняла.
И тут такая вспыхнула борьба —
Борьбы такой не видывали сроду:
Под стоны и науськиванья баб
Они катались ночь по огороду.
И слабый пол шептался: «Чья возьмет
В такой завидной и желанной драке?..»
Пиздень сползала задом наперед
И стала, словно вкопанная, раком.
Головохуй в пылу, в поту, в жару,
С налету, с маху, медленно и тяжко,
Нырнул в огромноротую дыру —
И только ядра шлепнули по ляжкам.
Пиздень стонала, охая блаженно,
Шатался старый, выцветший плетень..
Что было дальше? —
Вы спросите женщин:
Верх одержала, кажется,
Пиздень…
...