Колючка отпихнула носком сапога валявшуюся на земле стружку:
– Ну хотя б чуть-чуть…
– Из тебя получится отличный убийца, детка. Берись за оружие.
Ральф, конечно, пинками разбудил всех на рассвете. Все потягивались и ворчали, изо рта шел пар – холодно.
– Подъем, говнюки! Впереди – самый тяжкий день вашей никчемной жизни! Подъем!
Вообще-то у них все дни были тяжелые, прям начиная с отплытия из Торлбю, однако кормчий не соврал. Волочь корабль через холмы – тяжело. Прямо очень тяжело. Потому что это корабль и ты его, эту дуру здоровенную, волочешь. На себе.
Они со стоном тянули за канаты, рыча от натуги, налегали грудью на торчавшие весла, плечом толкали корпус, когда ходы застревали или цеплялись за корягу, хватались друг за друга, задыхаясь, истекая по́том, единой вонючей кучей. Упряжка из четырех быков тащила корабль, однако вскоре на всех уже живого места не осталось: синяки от падений, кровавые ссадины от канатов, ветки хлестали, щепки отлетали и тоже ранили…
Сафрит пошла вперед – очистить путь от нападавших веток. Колл то и дело нырял под киль с ведром смолы и свиного жира – смазывать, чтобы корабль скользил ловчее. Отец Ярви понукал возчиков на их собственном языке, а те, правда, не тыкали в быков стрекалом, а только тихонько выговаривали им что-то.
А дорога шла вверх, всегда вверх. Да и какая то была дорога – так, слабый след в траве среди камней и корневищ. Часть команды вооружилась и отправилась дозором в лес, чтоб бандиты врасплох не застали. Разбойники часто поджидали в засаде корабли, чтоб разграбить товар, а людей продать в рабство.
– Продать команду корабля – намного выгодней, чем продавать товар команде, это как пить дать.
И Одда тоскливо вздохнул – видно, что по опыту знал, что к чему.
– Или чем тащить корабль через лес, – прорычал Доздувой.
– Береги силы, скоро подымать его будем, – процедил Ральф сквозь стиснутые от натуги зубы.
Матерь Солнце поднималась все выше и палила безжалостно. Над тяжело ступающими волами и командой зажужжали крупные мухи. С обкорнанной головы Колючки пот лил ручьями, капал с бровей, заливал нижнюю рубаху, просоленная жесткая ткань натирала соски. Многие разделись до пояса, а кое-кто и ниже. Одда и вовсе трудился с одних сапогах, выставляя на всеобщее обозрение чудовищно волосатую задницу – таких даже у зверей, небось, не бывает…
Колючке бы под ноги смотреть, но она то и дело поглядывала в сторону Бранда. Другие ворчали, спотыкались и ругались на чем свет стоит, а он молча упорно шел, глядя строго вперед. Мокрые волосы облепили стиснутые челюсти, мышцы на покрытых каплями пота спине и плечах вздувались от напряжения – но он тянул лямку без единого слова жалобы. Вот это сила. Сила, подобная той, что была у отца. Спокойная, уверенная мощь, как у Отче Тверди. Колючка припомнила, что сказала королева Лайтлин: «Дурак хвастается тем, что собирается сделать. Герой – делает, что должен, без лишних слов». Колючка снова покосилась на Бранда: эх, стать бы хоть немного похожей на него…
– Да-да-да, – одобрительно промурлыкала Сафрит, поднося к потрескавшимся от жажды губам мех с водой – они пили, не выпуская из рук канаты. – Парень что надо…
Колючка тут же отвернулась и чуть не подавилась водой:
– Ты о чем это?
– Да так, ни о чем особенном, – и Сафрит насмешливо поцокала языком. – А ты чего отвернулась, хе-хе?
Однажды они даже разминулись с кораблем, который тянули в противоположном направлении мокрые от пота люди из Нижних земель: кивнули друг другу, привет, мол, но дыхание на приветствия и прочие разговоры тратить не стали. Во всяком случае, Колючка и так еле дышала: в груди словно огонь разожгли и каждая мышца болела. Даже ногти на больших пальцах ног болели!
– Я… грести… не люблю, – прорычала она, – но, сука, лучше грести, чем тащить… корабль… посуху…
Из последних сил они вытащили «Южный ветер» на какой-то особо крутой взгорок и оказались на ровном месте. Бревна-ходы со скрипом замедлились и остановились.
– Отдых! – провозгласил отец Ярви.
В ответ раздался целый хор благодарных постанываний, все привязывали канаты к деревьям и падали, где стояли, прямо на торчащие из земли корни.
– Благодарение богам, – прошептала Колючка, ощупывая разламывающуюся от боли спину. – Под горку тащить легче. Мне так кажется…
– Подождем – увидим, – отозвался Бранд, прикрывая глаза ладонью.
Здесь-то земля шла под уклон, а дальше в дымке угадывался новый подъем. Лесистый склон за лесистым склоном – оказалось, впереди их ждал отрог повыше того, что они уже преодолели.
Колючка неверяще таращилась вдаль.
– Еще выше! Твою мать, лучше б меня камнями раздавили…
– Это никогда не поздно успеть, – заметил отец Ярви. – Радостей жизни у нас не в избытке, но уж камней мы точно сумеем набрать!
Человек, который сразился с кораблем
Проснулись все злые и усталые, как собаки, – все тело болело после вчерашних трудов, а впереди их ждал такой же тяжкий день. Даже Одда не стал шутить, когда увидел длинный лесистый склон под ногами и слабый блеск воды в туманной дали.
– По крайней мере, дорога под гору, – заметил Бранд.
Одда фыркнул, отворачиваясь:
– Ну-ну…
Бранд скоро понял, что тот имел в виду. «Южный ветер» трудно было тащить вверх по склону. А на пути под гору корабль норовил все время укатиться вниз, и удержать его было не просто труднее – это оказалось довольно опасной работой. Поскольку волок петлял и не отличался шириною, волов пришлось выпрячь. Вместо них, по шесть с каждой стороны, впряглись люди: руки по локоть обмотали тряпками, спины – одеялами, и вперед, крест-накрест веревки накинули и помаленьку пошли вниз, удерживая корабль на канатах. «Южный ветер» качался на ухабах и пытался съехать с волока в лес. Колл шагал впереди со своим ведром, смазывая ходы, когда те начинали дымить.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
А ведь могла бы плавать в заливе, сражаясь с Матерью Море, или взбираться на высокие утесы, сражаясь с Отче Твердью, или бегать, или грести – или упражняться с отцовским мечом во дворе их дома, сражаясь с изрубленными столбами, представляя, что не щепки летят, а головы врагов Гетланда – Гром-гиль-Горма, Стира с Островов. Или даже самого Верховного короля.
Вот только сегодня ей меча не поднять. И вообще, похоже, больше никогда не поднять. А ведь это совсем нечестно! С другой стороны, ведь Хуннан не зря сказал: на поле боя не до честности…
– К тебе посетитель, – проворчала тюремщица, здоровенная бабища с дюжиной звякающих цепочек вокруг шеи и мрачной мордой. – Только давайте, по-быстрому тут!
И налегла на дверь, со скрипом распахивая ее.
– Хильд!
В этот раз Колючка не стала напоминать матери, что ее с шести лет зовут по-другому – она уколола отца его же кинжалом, и тот прозвал ее Колючкой. Все силы ушли на то, чтобы подняться на ноги и разогнуться. Ноги затекли и болели, и ей вдруг стало стыдно за свой вид – хотя смысл тут стыдиться…
Впрочем, ей-то было наплевать – а вот матери нет.
Колючка вышла на свет, и матушка в ужасе зажала рот бледной ладошкой:
– Боги, что они с тобой сделали!..
Колючка отмахнулась, цепь зазвенела:
– Это во время боя случилось.
Мать подошла к решетке. Глаза красные, видно, много плакала.
– Они говорят, ты парня убила.
– Я не… в общем, это не убийство!
– Но он же погиб, нет?
Колючка сглотнула, в сухом горле запершило:
– Эдвал. Погиб, да.
– Боги… – снова прошептала мать, и губы ее задрожали. – Боги, Хильд, ну что тебе стоило…
– Стать кем-нибудь другим? – закончила за нее Колючка.
Конечно. Стать кем-нибудь нормальным. Обычным. Стать послушной дочкой, которая не брала бы в руки ничего тяжелее иглы, носила бы южные шелка, а не кольчугу. Стать девушкой, у которой выйти замуж за богача и носить ключ на шее – предел мечтаний.
– А я знала, что так все и будет, – горько уронила мать. – С самого начала знала. С тех пор, как ты стала ходить туда на тренировки. С тех пор, как отца принесли мертвым. Я знала, что все так и будет.
У Колючки задергалась щека:
– Отлично. Ты была права. Утешайся этим.
– Утешаться? Чем?! Говорят, тебя камнями раздавят! Мое единственное дитя завалят камнями до смерти!
Разом стало очень, очень холодно. Даже дышать стало трудно. Как будто сверху уже принялись класть камни…
– Кто говорит?
– Да все говорят!
– А отец Ярви? – Служитель оглашал приговор. Служитель говорил от имени закона.
– Не знаю. Мне кажется, нет… Во всяком случае, пока.
Пока нет, значит. Угу, вот он, ее новый предел мечтаний. Колени ослабели, Колючка едва успела ухватиться за решетку. Обычно она не подавала виду, что боится. Храбро смотрела в глаза судьбе. Но Смерть – суровая госпожа, ей трудно смотреть в глаза.
– Пора… – и тюремщица легонько подтолкнула мать.
– Я буду молиться, – пролепетала та. По лицу ее текли слезы. – Я буду молиться Отче Миру за тебя!
Колючке очень хотелось сказать: «Да пошел он куда подальше, твой Отче Мир», но она вовремя сдержалась. Вообще-то она отвернулась от богов, когда отец все-таки погиб – несмотря на все ее горячие молитвы. Но сейчас Колючку могло спасти лишь чудо.
– Мне очень жаль, – пробормотала тюремщица, налегая плечом на дверь.
Та захлопнулась.
– А уж мне-то как жаль… – И Колючка прикрыла глаза, уперевшись лбом в решетку.
И крепко сжала мешочек под грязной рубашкой. В мешочке лежали кости. Отцовские. Кости его пальцев.
«Нам отпущено не так-то много времени, так что не надо тратить его впустую и жалеть себя». Она помнила каждое его слово, каждый совет. Но сейчас она все равно стояла и жалела себя. Потому что разве это справедливо? Разве это честно? С другой стороны, честно, нечестно – Эдвала все равно не вернешь. Ну да, в его смерти не она одна виновата. Но убила-то она. Ее рукав весь залит кровью Эдвала…
Так что… Она убила Эдвала. А теперь они убьют ее.
А за дверью говорили – слышно было плохо, слов не разобрать. Один голос – материн. Мать умоляла, лебезила, плакала. Ей отвечал мужской голос, холодный и спокойный. И что-то сурово выговаривал. Колючка вздрогнула, когда дверь открылась, и шарахнулась в темноту своей камеры.
Через порог шагнул отец Ярви.
Странный он был человек. Мужчина-служитель – нечто удивительное, примерно как женщина-воин. Отец Ярви был старше Колючки всего-то на пару лет, но взгляд выдавал человека пожившего. Так смотрят старики. И рассказывали про него истории одна другой страннее. Что он сидел на Черном престоле, а потом уступил его. Что он поклялся самой страшной клятвой мести. Что убил своего дядю Одема вот этим самым кривым мечом, что всегда носил при себе. А еще говорили, что он хитрее самого Отче Месяца и что доверять ему нельзя. И ссориться – тоже не стоит. А еще в его руках – точнее, в одной руке, другая висела скрюченная, и пальцев там недоставало – была ее жизнь.
– Колючка Бату, – сказал он, – тебя обвиняют в убийстве.
Она сумела лишь кивнуть в ответ. И тяжело, быстро задышала.
– Есть что сказать в ответ?
Наверное, нужно было ответить гордо и дерзко. Посмеяться в лицо Смерти. Говорили, что так умирал ее отец, когда лежал у ног Гром-гиль-Горма и истекал кровью. Но она очень хотела жить. Больше всего на свете.
– Я не хотела его убивать, – выдавила она. – Мастер Хуннан поставил их троих против меня одной. Это не убийство!
– Эдвалу от этого, знаешь ли, ни холодно ни жарко.
Точно. Она сморгнула слезы, ей стало нестерпимо стыдно – какая же она все-таки трусиха. Разве так можно? Но Колючка ничего не могла с этим поделать: ах если бы только она не пошла на эту проклятую тренировочную площадь, а была приличной девушкой, улыбалась и считала монеты в мужниной казне, как хотела мать. Но что толку в несбыточных мечтаньях…