И королева посмотрела на младенца у себя на руках.
– Мир меняется. Так суждено. Но Атиль – не из тех, кто легко принимает перемены. У него хребет из стали, а сталь плохо гнется.
– Он не похож на себя прежнего, – тихо сказала Колючка.
Служитель с королевой обменялись взглядами, значение которых она не поняла.
– Он болен, – сказал Ярви.
– И он должен успокоить чувства тех, кто старше и еще менее расположен к переменам, – сказала Лайтлин.
Колючка облизала губы:
– Я совершила много глупостей, так что не мне обвинять в глупости другого человека. Особенно короля.
– Но ты хотела бы выйти на бой?
Колючка вздернула подбородок и выдержала взгляд королевы:
– Таково мое предназначение.
– Должно быть, твоя воинская гордость уязвлена – ведь тебя не взяли в поход.
– Отец говорил: не возгордись.
– Хороший совет.
Принц уснул, и Лайтлин осторожно отняла его от груди и передала Сафрит. И запахнула платье.
– Твой отец некогда был Избранным Щитом королевы. Так ли это?
– Да. При матери короля Атиля, – тихо сказал отец Ярви.
– И что с ним сталось? – спросила королева.
Сафрит укачивала принца, что-то нежно напевая.
Колючка почувствовала, что мешочек с костями враз потяжелел. И кошки на душе заскребли.
– Его убил Гром-гиль-Горм. В поединке.
– Крушитель Мечей. Опасный противник. Злейший враг Гетланда. И вот теперь мы снова воюем с ним. Некогда и у меня был Избранный Щит.
– Хурик, – сказала Колючка. – Я видела его на тренировочной площадке, видела, как он дерется. Это был поистине великий воин.
– Он предал меня, – сказала королева, не отрывая холодного взгляда от Колючки. – Мне пришлось убить его.
Колючка сглотнула:
– Вот оно как…
– И я искала и не находила ему достойной замены.
Повисло тяжелое молчание.
– А теперь – нашла.
Колючка изумленно распахнула глаза. Поглядела на Ярви. Потом снова на королеву.
– Это меня, что ли?
Ярви поднял увечную руку:
– Ну не меня же.
Сердце Колючки бешено забилось:
– Но… я же не прошла испытание. Не принесла присяги…
– Ты прошла куда более суровые испытания, – сказала королева. – К тому же Избранный Щит обязан клятвой только мне, и никому больше.
Колючка соскользнула со стула и встала на колени у ног Лайтлин. В этот раз у нее получилось это сделать, не сшибив ни единого предмета.
– Скажите мне нужные слова, моя королева, и я поклянусь.
– А ты храбрая.
И Лайтлин подалась вперед и нежно дотронулась до шрама на щеке Колючки:
– Но не спеши. Сначала выслушай нас.
– Не приноси поспешных клятв, – проговорил отец Ярви.
– Это не только великая честь, но и тяжелое бремя. По моему слову ты должна будешь выйти на бой. И может так статься, что ты погибнешь в бою.
– Смерть ждет всех нас, моя королева.
Да о чем тут раздумывать? Все же понятно!
– Я мечтала об этом всю жизнь, с тех самых пор, как взяла в руки меч. Я готова. Скажите, что говорить.
– Отец Ярви?
Колл влетел в комнату, запыхавшийся и весь красный от возбуждения.
– Не сейчас, Колл…
– Ворон прилетел!
И он подал служителю крохотную полоску бумаги, испещренную крохотными буквами.
– Весть от матери Скейр. Наконец-то.
И Ярви развернул грамотку у себя на коленях. Быстро пробежал глазами. Колючка восхищенно следила за ним: надо же, он читает! Читает слова, написанные буквами на бумаге! Это ж волшебство, не хуже того, что Скифр в степи показывала!
– И что там сказано? – спросила Лайтлин.
– Гром-гиль-Горм принимает вызов короля Атиля. Он прекратит набеги – до дня летнего солнцестояния. В этот день воины Ванстерланда и Гетланда встретятся в битве у Амонова Зуба.
И Ярви свернул записку и прищурился.
– Что еще?
– Крушитель Мечей тоже шлет нам вызов. Он вызывает короля Атиля биться с ним один на один.
– Поединок, – проговорила Лайтлин.
– Поединок.
– Король не сможет выйти на бой.
И Лайтлин посмотрела на своего сына. На служителя.
– Он не успеет выздороветь к сроку.
– Мы будем уповать на Отца Мира – возможно, до этого не дойдет.
– Твои круги движутся, отец Ярви.
И он смял бумажку и бросил ее в огонь.
– Да, движутся.
– В таком случае, мы должны быть готовы выступить на север через неделю.
Королева Лайтлин встала. И выпрямилась. И Колючка, все еще стоявшая перед ней на коленях, подумала, что за такой женщиной можно и на смерть пойти. Ибо она сурова, мудра и прекрасна.
– Хорошо. Пусть она выучит слова клятвы.
Халлебю
Прошел дождь, и пламя пожара угасло. Все сгорело. Или почти все. Из земли торчала пара обожженных остовов. Несколько почерневших печных труб. От деревни Халлебю остался втоптанный в грязь пепел и щепки. По пожарищу бродили какие-то люди, пытались отыскать что-нибудь полезное. Ничего не находили. Еще несколько человек стояли, свесив головы, вокруг только что вывороченной земли.
– Здесь и в лучшие-то времена посмотреть было не на что, – пробормотал Бранд.
– А сейчас и времена-то не лучшие… – отозвался Раук.
На развалинах сгоревшего дома стоял на коленях старик – весь в саже, тонкие волосы развевались на ветру. И хрипло повторял, глядя в небо:
– Они увели моих сыновей. Увели моих сыновей. Увели моих сыновей…
– Бедный дядька…
И Раук утер ладонью текущий нос и поморщился, взвешивая на руке щит. Они как из Торлбю отплыли, он все морщился.
– С рукой что-то? – спросил Бранд.
– Стрелой попали пару недель назад. Ничо страшного.
Выглядел Раук не очень. Какой-то весь исхудавший, изможденный, даже глаза какими-то бесцветными стали – ни следа не осталось от прежнего боевого задора и наглости. Бранд и в жизни не думал, что будет скучать по прежнему Рауку – и на тебе.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
А ведь могла бы плавать в заливе, сражаясь с Матерью Море, или взбираться на высокие утесы, сражаясь с Отче Твердью, или бегать, или грести – или упражняться с отцовским мечом во дворе их дома, сражаясь с изрубленными столбами, представляя, что не щепки летят, а головы врагов Гетланда – Гром-гиль-Горма, Стира с Островов. Или даже самого Верховного короля.
Вот только сегодня ей меча не поднять. И вообще, похоже, больше никогда не поднять. А ведь это совсем нечестно! С другой стороны, ведь Хуннан не зря сказал: на поле боя не до честности…
– К тебе посетитель, – проворчала тюремщица, здоровенная бабища с дюжиной звякающих цепочек вокруг шеи и мрачной мордой. – Только давайте, по-быстрому тут!
И налегла на дверь, со скрипом распахивая ее.
– Хильд!
В этот раз Колючка не стала напоминать матери, что ее с шести лет зовут по-другому – она уколола отца его же кинжалом, и тот прозвал ее Колючкой. Все силы ушли на то, чтобы подняться на ноги и разогнуться. Ноги затекли и болели, и ей вдруг стало стыдно за свой вид – хотя смысл тут стыдиться…
Впрочем, ей-то было наплевать – а вот матери нет.
Колючка вышла на свет, и матушка в ужасе зажала рот бледной ладошкой:
– Боги, что они с тобой сделали!..
Колючка отмахнулась, цепь зазвенела:
– Это во время боя случилось.
Мать подошла к решетке. Глаза красные, видно, много плакала.
– Они говорят, ты парня убила.
– Я не… в общем, это не убийство!
– Но он же погиб, нет?
Колючка сглотнула, в сухом горле запершило:
– Эдвал. Погиб, да.
– Боги… – снова прошептала мать, и губы ее задрожали. – Боги, Хильд, ну что тебе стоило…
– Стать кем-нибудь другим? – закончила за нее Колючка.
Конечно. Стать кем-нибудь нормальным. Обычным. Стать послушной дочкой, которая не брала бы в руки ничего тяжелее иглы, носила бы южные шелка, а не кольчугу. Стать девушкой, у которой выйти замуж за богача и носить ключ на шее – предел мечтаний.
– А я знала, что так все и будет, – горько уронила мать. – С самого начала знала. С тех пор, как ты стала ходить туда на тренировки. С тех пор, как отца принесли мертвым. Я знала, что все так и будет.
У Колючки задергалась щека:
– Отлично. Ты была права. Утешайся этим.
– Утешаться? Чем?! Говорят, тебя камнями раздавят! Мое единственное дитя завалят камнями до смерти!
Разом стало очень, очень холодно. Даже дышать стало трудно. Как будто сверху уже принялись класть камни…
– Кто говорит?
– Да все говорят!
– А отец Ярви? – Служитель оглашал приговор. Служитель говорил от имени закона.
– Не знаю. Мне кажется, нет… Во всяком случае, пока.
Пока нет, значит. Угу, вот он, ее новый предел мечтаний. Колени ослабели, Колючка едва успела ухватиться за решетку. Обычно она не подавала виду, что боится. Храбро смотрела в глаза судьбе. Но Смерть – суровая госпожа, ей трудно смотреть в глаза.
– Пора… – и тюремщица легонько подтолкнула мать.
– Я буду молиться, – пролепетала та. По лицу ее текли слезы. – Я буду молиться Отче Миру за тебя!
Колючке очень хотелось сказать: «Да пошел он куда подальше, твой Отче Мир», но она вовремя сдержалась. Вообще-то она отвернулась от богов, когда отец все-таки погиб – несмотря на все ее горячие молитвы. Но сейчас Колючку могло спасти лишь чудо.
– Мне очень жаль, – пробормотала тюремщица, налегая плечом на дверь.
Та захлопнулась.
– А уж мне-то как жаль… – И Колючка прикрыла глаза, уперевшись лбом в решетку.
И крепко сжала мешочек под грязной рубашкой. В мешочке лежали кости. Отцовские. Кости его пальцев.
«Нам отпущено не так-то много времени, так что не надо тратить его впустую и жалеть себя». Она помнила каждое его слово, каждый совет. Но сейчас она все равно стояла и жалела себя. Потому что разве это справедливо? Разве это честно? С другой стороны, честно, нечестно – Эдвала все равно не вернешь. Ну да, в его смерти не она одна виновата. Но убила-то она. Ее рукав весь залит кровью Эдвала…
Так что… Она убила Эдвала. А теперь они убьют ее.
А за дверью говорили – слышно было плохо, слов не разобрать. Один голос – материн. Мать умоляла, лебезила, плакала. Ей отвечал мужской голос, холодный и спокойный. И что-то сурово выговаривал. Колючка вздрогнула, когда дверь открылась, и шарахнулась в темноту своей камеры.
Через порог шагнул отец Ярви.
Странный он был человек. Мужчина-служитель – нечто удивительное, примерно как женщина-воин. Отец Ярви был старше Колючки всего-то на пару лет, но взгляд выдавал человека пожившего. Так смотрят старики. И рассказывали про него истории одна другой страннее. Что он сидел на Черном престоле, а потом уступил его. Что он поклялся самой страшной клятвой мести. Что убил своего дядю Одема вот этим самым кривым мечом, что всегда носил при себе. А еще говорили, что он хитрее самого Отче Месяца и что доверять ему нельзя. И ссориться – тоже не стоит. А еще в его руках – точнее, в одной руке, другая висела скрюченная, и пальцев там недоставало – была ее жизнь.
– Колючка Бату, – сказал он, – тебя обвиняют в убийстве.
Она сумела лишь кивнуть в ответ. И тяжело, быстро задышала.
– Есть что сказать в ответ?
Наверное, нужно было ответить гордо и дерзко. Посмеяться в лицо Смерти. Говорили, что так умирал ее отец, когда лежал у ног Гром-гиль-Горма и истекал кровью. Но она очень хотела жить. Больше всего на свете.
– Я не хотела его убивать, – выдавила она. – Мастер Хуннан поставил их троих против меня одной. Это не убийство!
– Эдвалу от этого, знаешь ли, ни холодно ни жарко.
Точно. Она сморгнула слезы, ей стало нестерпимо стыдно – какая же она все-таки трусиха. Разве так можно? Но Колючка ничего не могла с этим поделать: ах если бы только она не пошла на эту проклятую тренировочную площадь, а была приличной девушкой, улыбалась и считала монеты в мужниной казне, как хотела мать. Но что толку в несбыточных мечтаньях…