Правда, все равно непонятно, что в этом во всем хорошего…
Огонь
– Мне, похоже, нужен новый меч.
И Колючка со звоном бросила отцовский клинок на стол.
Рин как раз затачивала чей-то меч. Проведя по нему еще раз точильным камнем, она вскинула хмурый взгляд:
– Где-то я это уже слышала.
– Очень надеюсь, что теперь ты согласишься.
– С чего бы это? Потому что ты переспала с моим братцем?
– Потому что битва грядет. А Королева Лайтлин желает, чтобы ее Избранный Щит вышла на бой с достойным оружием.
Рин отложила точильный камень и подошла, отряхивая ладони от пыли.
– Избранный Щит королевы? Ты, что ли?
Колючка вздернула подбородок и гордо ответила:
– Я.
И они так смотрели друг на друга некоторое время, а потом Рин взяла Колючкин меч, прикинула длину, потерла большим пальцем дешевое навершие и положила обратно.
– Ну, если королева Лайтлин так сказала – значит, так оно и есть.
– Вот и славно, – проворчала Колючка.
– Мне понадобятся кости.
– Для чего?
– Чтобы сплавить с железом, которое пойдет на сталь.
И Рин кивнула в сторону блестящего клинка в тисках на верстаке – того самого, что она точила.
– Для этого я использовала кости ястреба. Еще у меня были волчьи. И медвежьи. Умеючи, можно вселить дух животного в клинок. Так что подбери что-нибудь. Для силы. Чтоб клинок стал смертоносным. Что-то значимое для тебя.
Колючка с мгновенье подумала, а потом ее осенило! Она улыбнулась – точно. Это то, что нужно. Колючка сняла с шеи мешочек и выложила гладкие от времени, пожелтевшие косточки на стол. Она их столько с собой носила. Настало время найти им хорошее применение.
– Как насчет костей павшего героя?
Рин изумленно вскинула брови:
– Хм. Что ж, отлично.
* * *
Они остановились на усыпанной пеплом прогалине у реки. Стоявшие кольцом камни в центре почернели – здесь, что, пожар был?
Рин скинула с плеча здоровенную сумку с инструментами:
– Вот мы и пришли.
– А зачем ты так далеко забралась?
И Колючка сбросила наземь мешки с углем, с наслаждением выгнула спину и вытерла потное лицо ладонью.
– А чтоб никто не узнал, что я здесь делаю. Кстати. Разболтаешь – убью.
И Рин бросила Колючке лопату:
– А теперь иди к реке и накопай мне глины с тиной.
Колючка мрачно покосилась на нее, потрогала языком дырку в зубах.
– Да уж, со Скифр-то поприятней было.
– Это кто?
– Неважно.
Охнув, она вошла по пояс в поток – леденющий! это летом-то! Но делать нечего, и Колючка принялась выкапывать со дна тину с илом и выбрасывать все это на берег.
У Рин с собой был припасен кувшин. Она положила туда пару сероватых кусков железной руды и черный пепел, оставшийся от костей Колючкиного отца, щепотку песка, две стеклянных бусины, а потом принялась замазывать глиной крышку.
– А стекло для чего? – спросила Колючка.
– Чтоб примеси из железа убрать, – пробормотала Рин, не поднимая глаз. – Чем больше жар в горне, тем чище сталь и крепче клинок.
– Где ты всему этому выучилась?
– Сначала ходила в подмастерьях у кузнечных дел мастера по имени Гейден. Смотрела, как другие работают. Поговорила с купцами, что оружие со Священной возят.
И постучала себя пальцем по голове – на виске осталось грязное пятнышко.
– А остальное сама додумала.
– Гля какая умная…
– В стали хорошо разбираюсь, да.
И Рин аккурат поставила кувшин в самой середине каменного круга.
– Мне еще глина нужна.
И Колючка, ежась, снова влезла в воду, а Рин стала устраивать печь. Она навалила угля, потом камней, замазала все глиной, и в результате у нее получилось что-то вроде домика под куполом, высотой где-то ей по грудь, с дверкой-отверстием внизу.
– Помоги мне.
Рин брала глину прямо руками, Колючка тоже. В четыре руки они быстро обмазывали домик.
– Расскажи, каково это? Ну, быть Избранным Щитом королевы?
– Я об этом всю жизнь мечтала, – сказала Колючка и надулась от гордости. – Королева Лайтлин – наилучшая госпожа, для меня честь служить ей.
Рин покивала:
– Ее не зря Золотой Королевой прозвали.
– Да. Это великая честь.
– Понятное дело. Но каково это? Что ты делаешь-то?
Тут Колючка сникла:
– На самом деле, ничего особенного. После присяги я только и делаю, что стою столбом за плечом королевы, когда она сидит в монетном дворе, и сурово гляжу на купцов, которые к ней приходят чего-то выпрашивать. Они словно на иноземном языке разговаривают, ни слова не разумею в их тарабарщине…
– Не жалеешь, что согласилась? – спросила Рин, загребая очередную пригоршню серой вязкой массы.
– Нет! – резко ответила Колючка, но потом, подумав и пошлепав ладонями по глине, добавила: – Немного. Но такое со мной не в первый раз случается.
– Я смотрю, ты вовсе не такая, как кажешься. Снаружи – бой-баба, а внутри…
Колючка вздохнула:
– Да мы все такие. Не такие, как кажемся.
* * *
Рин осторожно подула на лопату, и угли ярко заалели, а потом легла на живот и засунула все в отверстие в печи. И принялась дуть, до красноты раздувая щеки. Потом села на корточки, глядя, как занялись наконец угли и в отдушине заплясало рыжее пламя.
– А что у вас с Брандом? – спросила она.
Колючка, конечно, понимала, что ее обязательно об этом спросят. Но что ответить, так и не придумала.
– Не знаю.
– Слушай, разве это такой сложный вопрос?
– Ну вот представь себе – да.
– Так. Ты что, бросила его?
– Нет, – ответила Колючка – и сама удивилась, насколько уверенно прозвучал ее голос.
– А он? Что он сказал?
– Мы обе знаем – Бранд тот еще молчун. Так что я не удивлюсь, если да, он не захочет больше меня видеть. Я не из тех, о ком мужчины мечтают. Ну ты понимаешь.
Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.
А ведь могла бы плавать в заливе, сражаясь с Матерью Море, или взбираться на высокие утесы, сражаясь с Отче Твердью, или бегать, или грести – или упражняться с отцовским мечом во дворе их дома, сражаясь с изрубленными столбами, представляя, что не щепки летят, а головы врагов Гетланда – Гром-гиль-Горма, Стира с Островов. Или даже самого Верховного короля.
Вот только сегодня ей меча не поднять. И вообще, похоже, больше никогда не поднять. А ведь это совсем нечестно! С другой стороны, ведь Хуннан не зря сказал: на поле боя не до честности…
– К тебе посетитель, – проворчала тюремщица, здоровенная бабища с дюжиной звякающих цепочек вокруг шеи и мрачной мордой. – Только давайте, по-быстрому тут!
И налегла на дверь, со скрипом распахивая ее.
– Хильд!
В этот раз Колючка не стала напоминать матери, что ее с шести лет зовут по-другому – она уколола отца его же кинжалом, и тот прозвал ее Колючкой. Все силы ушли на то, чтобы подняться на ноги и разогнуться. Ноги затекли и болели, и ей вдруг стало стыдно за свой вид – хотя смысл тут стыдиться…
Впрочем, ей-то было наплевать – а вот матери нет.
Колючка вышла на свет, и матушка в ужасе зажала рот бледной ладошкой:
– Боги, что они с тобой сделали!..
Колючка отмахнулась, цепь зазвенела:
– Это во время боя случилось.
Мать подошла к решетке. Глаза красные, видно, много плакала.
– Они говорят, ты парня убила.
– Я не… в общем, это не убийство!
– Но он же погиб, нет?
Колючка сглотнула, в сухом горле запершило:
– Эдвал. Погиб, да.
– Боги… – снова прошептала мать, и губы ее задрожали. – Боги, Хильд, ну что тебе стоило…
– Стать кем-нибудь другим? – закончила за нее Колючка.
Конечно. Стать кем-нибудь нормальным. Обычным. Стать послушной дочкой, которая не брала бы в руки ничего тяжелее иглы, носила бы южные шелка, а не кольчугу. Стать девушкой, у которой выйти замуж за богача и носить ключ на шее – предел мечтаний.
– А я знала, что так все и будет, – горько уронила мать. – С самого начала знала. С тех пор, как ты стала ходить туда на тренировки. С тех пор, как отца принесли мертвым. Я знала, что все так и будет.
У Колючки задергалась щека:
– Отлично. Ты была права. Утешайся этим.
– Утешаться? Чем?! Говорят, тебя камнями раздавят! Мое единственное дитя завалят камнями до смерти!
Разом стало очень, очень холодно. Даже дышать стало трудно. Как будто сверху уже принялись класть камни…
– Кто говорит?
– Да все говорят!
– А отец Ярви? – Служитель оглашал приговор. Служитель говорил от имени закона.
– Не знаю. Мне кажется, нет… Во всяком случае, пока.
Пока нет, значит. Угу, вот он, ее новый предел мечтаний. Колени ослабели, Колючка едва успела ухватиться за решетку. Обычно она не подавала виду, что боится. Храбро смотрела в глаза судьбе. Но Смерть – суровая госпожа, ей трудно смотреть в глаза.
– Пора… – и тюремщица легонько подтолкнула мать.
– Я буду молиться, – пролепетала та. По лицу ее текли слезы. – Я буду молиться Отче Миру за тебя!
Колючке очень хотелось сказать: «Да пошел он куда подальше, твой Отче Мир», но она вовремя сдержалась. Вообще-то она отвернулась от богов, когда отец все-таки погиб – несмотря на все ее горячие молитвы. Но сейчас Колючку могло спасти лишь чудо.
– Мне очень жаль, – пробормотала тюремщица, налегая плечом на дверь.
Та захлопнулась.
– А уж мне-то как жаль… – И Колючка прикрыла глаза, уперевшись лбом в решетку.
И крепко сжала мешочек под грязной рубашкой. В мешочке лежали кости. Отцовские. Кости его пальцев.
«Нам отпущено не так-то много времени, так что не надо тратить его впустую и жалеть себя». Она помнила каждое его слово, каждый совет. Но сейчас она все равно стояла и жалела себя. Потому что разве это справедливо? Разве это честно? С другой стороны, честно, нечестно – Эдвала все равно не вернешь. Ну да, в его смерти не она одна виновата. Но убила-то она. Ее рукав весь залит кровью Эдвала…
Так что… Она убила Эдвала. А теперь они убьют ее.
А за дверью говорили – слышно было плохо, слов не разобрать. Один голос – материн. Мать умоляла, лебезила, плакала. Ей отвечал мужской голос, холодный и спокойный. И что-то сурово выговаривал. Колючка вздрогнула, когда дверь открылась, и шарахнулась в темноту своей камеры.
Через порог шагнул отец Ярви.
Странный он был человек. Мужчина-служитель – нечто удивительное, примерно как женщина-воин. Отец Ярви был старше Колючки всего-то на пару лет, но взгляд выдавал человека пожившего. Так смотрят старики. И рассказывали про него истории одна другой страннее. Что он сидел на Черном престоле, а потом уступил его. Что он поклялся самой страшной клятвой мести. Что убил своего дядю Одема вот этим самым кривым мечом, что всегда носил при себе. А еще говорили, что он хитрее самого Отче Месяца и что доверять ему нельзя. И ссориться – тоже не стоит. А еще в его руках – точнее, в одной руке, другая висела скрюченная, и пальцев там недоставало – была ее жизнь.
– Колючка Бату, – сказал он, – тебя обвиняют в убийстве.
Она сумела лишь кивнуть в ответ. И тяжело, быстро задышала.
– Есть что сказать в ответ?
Наверное, нужно было ответить гордо и дерзко. Посмеяться в лицо Смерти. Говорили, что так умирал ее отец, когда лежал у ног Гром-гиль-Горма и истекал кровью. Но она очень хотела жить. Больше всего на свете.
– Я не хотела его убивать, – выдавила она. – Мастер Хуннан поставил их троих против меня одной. Это не убийство!
– Эдвалу от этого, знаешь ли, ни холодно ни жарко.
Точно. Она сморгнула слезы, ей стало нестерпимо стыдно – какая же она все-таки трусиха. Разве так можно? Но Колючка ничего не могла с этим поделать: ах если бы только она не пошла на эту проклятую тренировочную площадь, а была приличной девушкой, улыбалась и считала монеты в мужниной казне, как хотела мать. Но что толку в несбыточных мечтаньях…